Павел Вежинов - Весы Страница 24

Я медленно подошел к окну. Пристально вглядевшись, увидел двух – трех светляков, которые кружили в темноте, искали друг друга и видели друг друга, может быть, но были все так же далеки друг от друга. Тогда для чего им эти дурацкие фонарики? Зачем они обменивают себя? Или им обязательно нужно походить на людей?

Я отошел от окна и прилег на жесткую кровать. Мало народу ночевало на этой кровати, в нашем доме гости были редки. Какой-нибудь четвероюродный брат да разъездной торговец или усталый инспектор училищ… Ни кровать к ним не привыкла, ни они к ней. Она скрипела от досады, человек клял ее и спешил вернуться домой, к собственной удобной кровати. А я?

Да кто я такой? У меня ни прошлого, ни будущего. У меня ничего нет, даже самого себя. А если я проснусь среди ночи? И беспощадная машина в черепной коробке опять завертится? Смогу ли я ее остановить? Вряд ли… Самое лучшее, действительно самое лучшее, – опрокинуть стаканчик – другой. Может быть, это действительно приносит забвение, как утверждают люди…

Вскоре Марта позвала меня. Мы спустились вниз. Я открыл дверь кухни, и с порога ударил мне в лицо свежий и пряный аромат мяса, наверное, потрохов ягненка с ливером. Невероятный запах, который пробудил во мне все уснувшее. Мама уже сидела у стола и ждала меня. Сел и я. Марта торжественно водрузила на стол плоскую посудину из полупрозрачного стекла, заботливо накрытую крышкой. Когда она подняла крышку, благоухание стало невыносимым для моей слабой, чересчур восприимчивой души. Глаза сестры смеялись, она, наверное, хорошо понимала, какую бурю вызвала во мне.

– Ну! Что скажешь?

– Это сюрприз?

– Для меня – нет! В конце концов, я же ветеринарный врач.

– И все-таки не понимаю, зачем ты меня прогнала?

– Ах, зачем! – засмеялась она. – Ну, не притворяйся, сам знаешь, что ни к чему тебе было смотреть на кровь и все прочее. Я сама их обработала. Так лучше. Теперь если сам господь бог подойдет к столу – и тот протянет руку. Если он воистину создал нас по своему образу и подобию.

– Мама, и часто Марта тебя так угощает?

– Где там – часто, – покачала она головой. – Я-то больше пощусь. На тот свет надо идти чистым…

В это время Марта принесла бутылку. Ее чересчур пестрая этикетка ничего не говорила мне. По крайней мере, ничего хорошего.

– Ты не смотри на ярлык, – заметила сестра. – Мы его для заблуждения наклеили. А вино – наше. Мы его бережем для самых высоких гостей. И для себя, конечно!

Действительно, вино оказалось даже лучше ягненка. Первую рюмку я выпил чуть ли не одним духом. И вскоре перед глазами у меня будто расцвел огромный алый мак. Моя бледная кровь, жиденькая, как сок, что пробирается под корой дерева, внезапно вспыхнула огнем. Даже мама удивленно посмотрела на меня.

– Что это ты надул кровью гребешок? – пошутила она. – Или впервой попробовал?

– Мама, я не пьяница.

– Знаю, знаю. Но твой отец капли в рот не брал. Знаешь, что он говорил? Что человек и без того рождается скверным и развращенным, и незачем ему становиться еще хуже.

К моему удивлению, свой стакан мама выпила почти до дна. У нее тоже быстро покраснел гребешок, как она сама выразилась. Мне было чуть смешно и чуть грустно смотреть, как она раскраснелась до кончиков тоненьких ушей. И вскоре опять уснула за столом. Пришлось нести ее вдвоем наверх – в большую комнату, где когда-то спала вся наша семья. Когда мы вернулись на кухню, мне стало весело, хотя я и был немного смущен этим происшествием.

– Марта, это правда, что я был трезвенником?

– Правда, – кивнула она. – Причем фанатичным.

– И когда же начал пить?

– Откуда я знаю! Наверное, перед тем, как женился… Иначе ты бы этого не сделал. У Балевских слово крепко, тем они и известны на селе…

– Выходит, я первый опозорил фамилию?

– Выходит, так… Но не в этом дело, глупыш, пойми меня правильно. Я тебя не укоряю… и никогда не укоряла…

– А это еще почему?

– Почему!… Она тебе не пара, вот почему! Ты не думай, мы с ней дружили, мы и сейчас дружим, хотя я стараюсь пореже попадаться ей на глаза. Ну, так вот! Когда я узнала, что ты женился, у меня полегчало на душе. Мужчина не может жить с собственной тенью, ему нужно существо из плоти и крови… Нужны волнения, страсти, бури… Я даже могу себе представить, как вы с Лидией поженились. Сначала, наверное, напились как свиньи, разругались насмерть. Й только потом поженились.

Глубоко в душе я чувствовал, что она совершенно права. Наверное, именно так все и произошло, – в момент раскаяния или самозабвения.

– А Лидия тогда пила?

– Тогда – не знаю! Но сейчас она алкоголичка. Настоящая алкоголичка, в медицинском смысле слова. Сразу пьянеет и потом не знает, что делает.

– Но ты-то, наверное, знаешь?

– Нет! А и знала бы – не сказала бы. Пойми ты, наконец, что я ничего против нее не имею. Лидия – именно та женщина, которая могла тебя удержать. Было чем. Она яркая, пламенная, хотя и слабая. Слабая духом. Сильный не станет алкоголиком. Он может стать свиньей, даже зверем, но алкоголиком – никогда.

Я слушал, слегка испуганный.

– Может быть, это я ее довел.

– Не знаю. Может быть. Хотя, по-моему, если женщина любит по-настоящему, она ни за что не сопьется. Любовь – это сила. Влюбленный сумасшедшего задушит голыми руками, если понадобится защитить свою любовь.

А ты откуда знаешь это, моя бедная сестра, хотелось мне спросить ее. Прошла ли ты через этот огонь, и если прошла, то как уцелела? Но Марта неправильно истолковала мое молчание.

– Твоя вина другая! – нахмурилась она. – Ты мог ей помочь! Дать ей пример собственным поведением… Это – единственный выход. Не знаю, известно тебе или нет, но детей у вас не будет.

– По чьей вине? – встрепенулся я.

– По твоей, конечно. Как обыкновенно случается. Один – два аборта, и конец.

– А это ты откуда знаешь?

– От Лидии, – неохотно отозвалась Марта. – Она правильно сделала, что поделилась со мной. Как любая нормальная женщина, она чувствовала себя виноватой перед нами. Особенно перед мамой…

Я помолчал, потом заметил:

– Я не считаю это проблемой.

– Это ты сейчас так думаешь. Неизвестно, что ты говорил вчера. И что скажешь завтра.

– Я не считаю это проблемой! – упрямо повторил я.

– Господи, до чего ты слепой! – вздохнула сестра. – Ты знаешь, что такое жизнь? Не знаешь, конечно, этого никто не знает. Но все было бы куда проще, если бы человек и в самом деле был сотворен из глины…

Не помню, чем кончился этот бесконечный разговор. Мы оба горячо доказывали свое и нервно поднимали стаканы. Хорошо помню третью бутылку. Смутно вспоминаю, что мы говорили о каких-то геологических эпохах. О непрерывном обогащении и усложнении проклятого человеческого гена. Кто имеет право по своей воле, из легкомыслия или по глупости, рвать эту бесконечную цепь! – чуть ли не кричала Марта. Особенно если природа вложила в нее какие-то свои надежды! Или необыкновенные способности! Мне наплевать на твои цепи, рычал я в ответ. Весь мир опутан цепями, и к чему мы пришли? К постыдному самоистреблению!…

Не помню, как я вернулся к себе. Действительно не помню. На следующий день Марта заявила, что это она меня отвела. Без особых усилий отвела, раздела, сунула в кровать… Действительно не помню.

Но помню другое. Отвратительный сон, который мне приснился под утро. Мой первый настоящий сон. Уже открыв глаза, я понял, как невероятно это переживание, данное человеку. Как оно необыкновенно и все же подлинно. Я весь еще дрожал от чувств, испытанных мною во сне, – от чувств, о существовании которых и не подозревал. Будто мне удалось внезапно заглянуть в какой-то иной мир, совсем другой, отличный от того мира, который был мне знаком и который люди способны терпеть только потому, что свыклись с ним, как свыклись с самими собой.

А вот что мне снилось. Я в каком-то озере или болоте, теплом и густом, вроде кофейной жижи. Над мертвой водной гладью кусками висит мгла, как бархатный театральный занавес. Я дико озираюсь и что-то ищу. И наконец вижу это что-то неподалеку – гладкую женскую спину, которая изо всех сил плывет к берегу. С яростью я кидаюсь вдогонку. Плыву я или бреду по тине – не знаю, но я бешено стремлюсь настичь эту невидимую женщину, эту голую женскую спину, которая как змея извивается впереди. Я хочу догнать, вцепиться в нее железными пальцами. И все не могу. Я двигаюсь неуклюже и мучительно медленно, а она плывет легко и свободно. Я делаю последнее отчаянное усилие и будто отрываюсь от самого себя; и тут же настигаю ее и хватаю обеими руками, горячую и скользкую. Она внезапно оборачивается, и я вижу ее лицо. Это – близкое и знакомое лицо, оно принадлежит столько же Марте, сколько и Лидии, и все-таки непонятно, чье оно. Она бьет меня ладонью по лицу, я чувствую, что у меня из носа течет кровь. Люблю ли я ее? Ненавижу ли? Не знаю, но чувство мне незнакомо и невыносимо. Я хватаю ее за шею, которая в моих руках внезапно становится тоньше, сжимаю изо всех сил… и с криком просыпаюсь.