Павел Вежинов - Весы Страница 25

Я с трудом пришел в себя. В открытое окно вплывал прозрачный ледяной воздух. Наверное, уже близился рассвет. Я встал, закрыл окно и, дрожащий, снова улегся в постель.

Вот что я увидел во сне – мутном и бессмысленном, как все человеческие сны. Мутном, бессмысленном и страшном. Но не сам сон и не мои действия, как бы они ни были бессмысленны и неестественны, бросили меня в дрожь. А чувства, которые я при этом испытал, – яростные, густые, невыносимо сильные. Неужели я действительно носил их в себе? И неужели действительно был на них способен? Трудно было поверить в это.

Я думал, что уже никогда не усну; или по крайней мере не смогу заснуть в этот день, в это утро. И все-таки, кажется, снова уснул, и очень быстро. Я спал без снов и проснулся только к девяти часам. Голова была ясная, и все же я был подавлен. Марта ждала меня в кухоньке; она посматривала чуть насмешливо и чуть виновно. Молча она принесла молочную тюрю, поставила передо мной и села напротив. Я тоже не спешил нарушать молчание, разговаривать не хотелось; но молоко приятным теплом разлилось по всему телу, и я спросил:

– Почему ты не на работе?

– Да вот тебя жду… Хочу показать моих коров. Да и тебе полезно размяться…

– Это же не настоящие коровы, – заметил я. – Это какие-то современные великомученики. Настоящие коровы ходят по полю и щиплют траву.

– Они очень красивые, вот увидишь.

– Красивые для тебя. Ты смотришь на них с точки зрения удоя, или как это там называется, неважно. Главное, чтобы вымя у каждой было с ведро. У Сивки не было большого вымени, у нее были большие глаза. Я предпочитаю второе.

– А молочная тюря?

– Можно и без тюри.

Я видел, что мой отказ сильно огорчил ее. Но и не думал уступать.

– Слушай, братик. Честно говоря, есть еще одна причина. Наш председатель очень хочет повидаться с тобой.

– Какого дьявола?

– Чтобы поручить тебе проект. Знаешь, наверху, в горах, есть домишко лесного обходчика, вроде будки. Его хотят перестроить в охотничий приют. Чтобы было где собраться по-мужски, напиться и все такое. Для них ты – важная птица, председатель очень на тебя рассчитывает… О чем задумался?

– Хочу припомнить одно лицо.

– Какое лицо?

– Женское. Знакомо до смерти, а не могу вспомнить, чье оно.

– Хватит тебе с бабами возиться, – с еле скрытой досадой сказала Марта. – Да что ты за мужик, в самом деле! Настоящему мужику баба – здравствуй и до свидания, и вся недолга. А у тебя что ни знакомая, то история. И все до одной запутанные.

Тут я ничего не мог возразить. Она, конечно, была права.

– А чем это, по-твоему, объясняется?

– Откуда я знаю, чем. Ты же мне брат, в конце концов, мне трудно быть объективной… Но ты, пожалуй, слишком всерьез их принимаешь. Или берешь на себя слишком много ответственности, что одно и то же.

– Нет, не в этом дело, – я покачал головой в полном убеждении. – Причина совсем другая.

– Ну, пусть другая, разве это так уж важно? Лучше поехали со мной, увидишь настоящий людей. Сильных, кряжистых, упорных и…

– … и туповатых, – договорил я вместо нее. Она обиделась.

– Они не тупые! Правда, душевной утонченности у них немного. Но если каждый день ходишь по щиколотку в грязи, если тебя каждый день продувают наши балканские ветры, тут не до утонченности, в конце концов.

– Хорошо. Проект я им сделаю. Но прошу избавить меня от их общества. Что там за место? Я про домик говорю.

– Я тебе объясню. Или давай вместе сходим, посмотрим. Но мне не хочется оставлять тебя дома. Поехали, проводи меня хотя бы до реки, проветришься.

– А что мне там делать, на этой реке?

– Можешь ничего не делать, просто сидеть и смотреть. Едем, не пожалеешь.

Я хорошо понимал, почему она не хочет оставлять меня дома, но отвязаться не смог. Мы спустились на площадь и сели каждый в свою машину. Сестра должна была показать мне дорогу к белым омутам, как она назвала место у реки; правда, у меня нет удочки, но я спокойно могу ловить раков – мальчишкой я был настоящим специалистом по ловле раков; это была одна из моих немногих нормальных человеческих страстей, как выразилась Марта.

Оказалось, что до омутов не так уж близко, километров пять – шесть; для мальчишки это было, наверное, целым путешествием. Дорога к реке шла уже по равнине. По обеим сторонам шоссе стояли массивы пшеницы какого-то невиданного ржаво-красного цвета. До сих пор не знаю, кто выдумал этот потрясающий сорт, которого и птицы боятся: даже ворон не было видно над полями. Скоро мы подъехали к развилке. Марта на своем «москвиче» свернула на проселок, я – за ней. Она ехала так осторожно, будто держала, на коленях корзину яиц; я понимал, что она жалеет мою машину, не свою. Мы остановились, немного не доезжая реки. По-видимому, несколько лет назад здесь вырубили лесок, и теперь на вырубке робко тянулась вверх молодая поросль. Марта не посмела давить ее колесами. Мы оба сошли и направились к реке.

Место, действительно, оказалось очень хорошим. Надо сказать, что по сей день «хорошее» для меня совсем не значит «красивое». Хорошо то, что созвучно моему внутреннему миру. А вообще – речка как речка. По эту сторону ее берег был ровный и желтоватый от лесса. На неглубоком дне лежали камни, такие белые, гладкие и чистые, будто их разложила человеческая рука. Зато противоположный берег был довольно крутой, вербы и ольха свисали к самой воде. Их обнаженные белые корни выступали на подмытой крутизне и походили на человеческие пальцы, крепко вцепившиеся в почву. Хорошо было заметно, докуда поднимается высокая вода – там желтела полоска пены.

– Вон там омуты! – показала Марта. – Под самыми корнями, в глине.

Не знаю, как действует на вас это слово: омуты. Но мне оно внушало сильное чувство таинственности и неизвестности, небывалой и незнакомой жизни.

– Ты хочешь сказать, под водой?

– Ну да! Конечно, надо набраться храбрости, чтобы сунуть туда руку. Но тебе храбрости всегда было не занимать. В последний раз ты притащил оттуда целое ведро раков. И все крупных, как мамины тапочки.

Вскоре Марта уехала – она и без того опоздала. Я сел на лессовый берег, мягкий, как подушка, и нерешительно посмотрел на реку. Время подходило к десяти, на мелководье кипела жизнь. И воздух уже согрелся, рои насекомых заплясали над омутами. Но именно там вода казалась очень темной, а это означало, что там глубоко. Господи, да умею ли я плавать? Придется проверить – другого выхода нет.

Я разделся и осторожно вошел в воду. Первое ощущение было столь острым и неприятным, что я чуть не сбежал на берег. Это случалось со мной не впервые; казалось, я утратил всякую терпимость к резким и сильным ощущениям. Особенно к неприятным. Что это было, повышения чувствительность? Вряд ли. Скорее, некое состояние, цельность и устойчивость которого мне не хотелось нарушать… Здесь нам придется ненадолго отвлечься. Что может сделать человек, оказавшийся в моем положении? Возможны три решения: вернуться назад; подождать, пока тело привыкнет к воде; преодолеть неприятное чувство и броситься в реку. Прошу меня простить, но это не мелочи, которыми я из суетности надоедаю вам. А исключительно важная для человека проблема, по которой наука наделала бесчисленное множество ошибок. Как же поступил? Просто бросился в воду, не имея никакой цели, или серьезной мотивировки, как любят выражаться ученые; мне не хотелось купаться и мне не хотелось ловить раков. Почему же я это сделал? Я и сам не знал, – может быть, повинуясь какому-то порыву. Холодная вода, бегущая прямо с гор, обожгла тело. Но так было только миг или первые секунды. Это первое ощущение поразительно быстро сменилось глубоким удовлетворением, торжеством радости. Не сознавая, что, и как делаю, я с необыкновенной легкостью заскользил по воде, попросту говоря, поплыл – поплыл свободно, спокойно, чисто. Каким стилем? – полюбопытствуете вы. Да самым обыкновенным, детским, мы привыкли называть его брассом. Я описал два круга по заводи, а когда совсем согрелся и стал уставать, вылез на берег. Полежал минут пять – шесть, пока солнце не начало легонько щипать кожу, и опять кинулся в воду. Зачем? А-а-а, теперь я уже знал, зачем: чтобы испытать то же чувство, то же торжество радости.

Я купался с полчаса. А может быть, гораздо больше. Я чувствовал, как все во мне возрождается. Несмотря на усталость, силы прибывали, будто новая, свежая и яркая кровь заструилась по жилам. Я все больше забывал о том, что л человек, все больше сливался с окружающим. И наконец вернулся к тому счастливому состоянию, которое испытал при своем повторном пробуждении к жизни, в день первый, глядя на ветви летнего дуба.

И только тут я вспомнил про раков. Раз я мальчишкой ловил их с таким увлечением, даже со страстью, как выражается Марта, значит, в этом был какой-то смысл. И я обязан по меньшей мере проверить, какой же. Да, я должен проверить все, что делал когда-то, хотя иные из моих проверок получаются не совсем удачными.