Павел Вежинов - Весы Страница 26

Я доплыл до другого берега и начал ощупывать его рукой. Пещерки помельче, пещерки поглубже, но мне была нужна такая, у которой стенки мягкие и гладкие, как брюхо животного. Я нашел ее, и совал руку все дальше, и не мог ничего нащупать. Первое прикосновение оказалось неописуемым – таким непонятным и внезапным оно получилось: нечто упругое, живое и сильное скользнуло у меня между пальцами. Я попытался схватить это нечто, но оно ушло на глубину. Дрожа, я по самое плечо сунул руку в извилины подводной норы, пока не достал до дна; теперь этому существу некуда деться. Стараясь схватить его, я, наконец, понял, что это рыба. Большая рыбина, судя по тому, как она плотно касалась всей моей ладони. Я вытащил ее не без труда, потому что мой кулак был сжат и не проходил между корнями. Я здорово расцарапался, но тянул с наслаждением, пока не вытянул. Обыкновенная рыба. Ну, не обыкновенная, а с какими-то симпатичными коротенькими усиками. Крупная белая плотва, как я узнал позже. Наверное, я чересчур сильно сдавил ее за горло, потому что она широко открыла рот и опустила его уголки – совсем как маска в греческой трагедии. Господи, да она плачет или делает вид, что плачет! «Пожалуйста, без сцен! – заявил я. – Будь так добра!», – и выпустил ее в воду. Она с достоинством уплыла, даже не оглянувшись. Будь она золотой рыбкой, ей бы, конечно, так легко не отделаться. Она так пригодилась бы мне сейчас!

Во второй раз мне попался рак, но тут дело оказалось потруднее. Рак всегда сидит в пещерке головой к входу. Я медленно и осторожно ощупывал рукой пещерку, пока не почувствую кончиками пальцев легкое покалывание. Острое или тупое, в зависимости от того, на что натыкаешься, – на клешни или на колючую морду. Тогда я поднимал руку к потолку норы, хватал рака позади самых клешней и вытаскивал. Все это я проделывал спокойно и ловко, будто всю жизнь тем и занимался, что ловил раков.

За два часа я поймал штук тридцать, иные в самом деле были очень крупными – с мамины тапочки, как выразилась Марта. Сначала я швырял их на берег, подальше от воды. Там они возились и били хвостами, будто дрались друг с другом. Иным удавалось доползти до реки, и они с шумом шлепались в воду. А у меня не было ни корзинки, ни какой-нибудь посудины. Пришлось придумывать приспособление. Я завязал узлами рукава и воротник рубашки так, что получилось нечто вроде торбы. Сложил туда всех раков, ползавших по берегу, завязал и поспешно вернулся в воду.

На сей раз я поплатился за свою жадность. Вместо знакомого покалывания я почувствовал укус, резкий и сильный. Я живо отдернул руку. На поверхность вынырнула водяная крыса, и пока я соображал, что к чему, она уже была на берегу. Она зря спешила, я не собирался ее наказывать и не сердился на нее… Но ловлю как отрезало. Я вышел на берег и улегся на узкую горячую полоску песка. Скоро я вдруг почувствовал какую-то перемену вокруг. Что-то прибавилось, какая-то тень, может быть, хотя солнце светило все так же сильно и ярко. Я встал и огляделся. В небе стояла туча. Я бы не поверил, что на свете может быть такая туча, и до сих пор, целый год спустя, я такого больше не видел. Это была громадная, ослепительно белая туча, она стояла выше гор, из-за которых выплыла. Основание ее было темным, а все остальное представляло собой неподвижное белое нагромождение, почти затвердевшее в своей неподвижности. Признаться, мне даже стало страшновато. Я снова сел на песок, стараясь не смотреть на небо. Раки стучали броней в импровизированной торбе, будто кто-то потряхивал мешок с орехами. «Молчите, глупые, – сказал я им. – Молчите! Вы что, не видите, надвигается второе пришествие!» Но их гораздо больше беспокоило первое пришествие, они знай щелкали клешнями и стучали, мне даже казалось, что они отчаянно попискивают тоненькими голосами. «Ну, ладно, – вздохнул я, – придется поправить и это дело.» Я встал, расстегнул рубашку и высыпал все добро в реку. Было очень приятно смотреть, как моя бронированная армия панически отступает, пятясь назад.

Скоро туча совсем закрыла солнце. Она растянулась вширь и почернела. Больше мне здесь было нечего делать. Я наскоро оделся и сел в машину. Надо было выбираться на твердое место, пока дождь не размыл проселочную дорогу. Так и вышло. Как только я выбрался на асфальт, полил такой ливень, что я даже остановил машину. За полчаса шоссе превратилось в реку. Потом вода спала так же быстро, как и появилась.

Домой я вернулся к двум часам. Мама все еще ждала за столом. Увидев меня, она обрадовалась и встала с места.

– Господи, а я сижу и думаю, куда это парень запропал, уж не утонул ли…

И я вправду почувствовал себя мальчишкой – так стыдно мне стало. Все это время я ни разу не вспомнил о ней, – действительно как мальчишка. Мама тут же принесла кастрюлю, которую старательно держала в тепле целых два часа. Не знаю, известно ли вам сельское блюдо, которое она приготовила, – мне оно показалось шедевром домашней кулинарии, – лесной кебаб. Для него берут грудину и ребра ягненка, только хрящевую часть. Один ягненок – на один раз. Не знаю, почему этот кебаб назвали лесным, когда он благоухает всеми ароматами полевых трав. Мама дважды подкладывала мне в тарелку, после чего я усилием воли заставил себя остановиться; я мог бы опустошить всю кастрюлю. Хотелось выпить стакан вина, но я не посмел, наверное, постеснялся мамы. Я ушел к себе и с наслаждением залез под чистое одеяло, обшитое простыней. Изо всех дней моей жизни этот день показался мне самым полным, самым радостным. Будь благословенна, сестричка, за то, что ты силой затащила меня на реку.

Но ее хитрость не удалась. Ровно в четыре я проснулся, как по будильнику, оделся и поспешно спустился по крутой улочке на площадь. Только у порога почты я замедлил шаг. Не обманывал ли я самого себя? Чего я хотел в действительности? Задать несколько запоздалых и ненужных вопросов? Или отыскать хоть что-нибудь, что могло бы облегчить мою тяжкую вину перед ней? Этого я и теперь не знаю.

На этот раз она встретила меня улыбкой, – правда, несколько поблекшей, но радостной. Однако мой решительный и серьезный вид явно обескуражил ее, и улыбка тут же растаяла и пропала.

– Вера, я знаю, что виноват перед тобой, – начал я. – Но все-таки я хочу, чтобы ответила мне ясно и просто: я обещал жениться на тебе?

Она слегка побледнела, но ответила неожиданно спокойно и серьезно:

– Да, конечно. Мы были помолвлены. Но какое это теперь имеет значение?

– Помолвлены? Перед кем? Перед людьми? Или только друг перед другом?

– Зачем перед людьми? Нет, я никому не говорила. Да и ты, наверное, тоже.

Да, это уже кое-что Но глядя на нее, такую неприс-ступную и все же такую несчастную, я просто не знал, как задать последний вопрос. Но все же собрался с силами и сказал:

– А мы жили вместе?

– Что значит – вместе? – вздрогнула она.

– Понимай как хочешь. Но лучше всего – в буквальном смысле.

– Могу ответить тебе только одно: мы никогда не оставались наедине. Может быть, не было условий. В Тырново ты снимал комнату вместе с Кынчо, твоим одноклассником из Ворован, я жила у тетки. А в селе…

Вера на миг умолкла. Умолкла, собралась с силами и добавила со скрытой душевной экзальтацией:

– Я осталась такой же, какой была!

Я ошеломленно смотрел на нее. В эту минуту я понял все, – не только ее, но и себя.

– А может быть, именно в этом была наша ошибка?

– Нет! – резко крикнула она, у нее даже голос сорвался – Не знаю, как для тебя, но для меня – нет! Даже Марта однажды так и сказала: твоя сила только в этом! До сих пор!

Бедная моя Марта! Она годами несла эту ношу вместо меня… Нашла самый лучший способ утешения… Брошенная женщина и обманутая женщина – далеко не одно и то же… И сейчас незачем убеждать ее в обратном.

– Вера, ты не могла бы дать мне фотографии?

– Какие фотографии? – быстро глянула она на меня.

– Наши! Не может быть, чтобы их не было!

Она сидела неподвижно, будто не слышала. Лицо ее было как каменное, взгляд безжизненный. Потом внезапно встала, отперла массивный железный сейф, стоявший за ее спиной, извлекла оттуда плотный дорогой конверт и положила на стол.

– Вот, – беззвучно, одними губами произнесла она.

– Почему ты их держишь в сейфе? – задал я дурацкий вопрос.

– А где же? Кроме них, у меня ничего больше нет…

Я убрал конверт во внутренний карман пиджака.

– Ничего больше нет… – повторила она. – Так что завтра ты должен вернуть их.

Потом я ушел. Я шагал по улице, не глядя по сторонам, хотя какая-то пожилая женщина неловко поздоровалась со мной. Дома я разлегся на кровати. Не было ни малейшего желания рассматривать фотографии, даже доставать их не хотелось. Мне действительно все было ясно, – по крайней мере, все про нас с Верой. Она ни в чем не виновата. Ни в чем, даже в том, что я назвал нашей ошибкой. Она просто была моей тенью и выполняла любое мое желание. Как она могла бы отказать мне, если бы я действительно захотел! Все эти полусказки о квартирах и условиях ничего не значат. Для сильного желания достаточно копны сена в селе.