Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник) Страница 24

«Богданов», – сказали в мозгу. Персей отшатнулся: он ощутил, что демон был на сей раз не при чëм. Он, занятый материализацией, молчал, а варварское слово произнëс он сам, Персей, своей собственной внутренней речью в собственном сознании. И странное слово казалось при этом родным, но только утратившим по какой-то ужасной причине свой смысл.

– Персей Богданов, – пробормотал герой и понял, что слово заняло положенное место, но от того понятнее не стало.

Тем временем подозрительная личность, называвшая себя врачом, обрела завершëнный вид. Аналитик, не спуская глаз с Персея, машинально отступил. Предупреждая новые утомительные расспросы, он сразу перешëл к делу и быстро сообщил:

– Я послан для того, чтобы сопровождать вас, Персей, в ваших поисках Медузы Горгоны.

Тот раскрыл было рот, желая сморозить очередную глупость, но аналитик его опередил:

– Я также призван заботиться о вашей героической душе, которую после гибели тела ожидает блестящее будущее. Подвигом, который вам поручено совершить, вы дадите ей возможность бесконечного совершенствования, в конце которого разовьëтесь до уровня светлого, могущественного божества по имени Богданов. И ваше новое воплощение, которому суждено произойти в весьма отдалëнном будущем, станет значительным событием в истории мира.

Он попал в точку.

– Мне покорится Олимп? – глаза Персея зажглись жадным огнëм.

– Несомненно, – отозвался аналитик, довольный, что напал на верный след. – И даже больше – вас будут также славословить жестокие варварские боги, и боги дальних стран, куда не добраться галерам и парусникам, и в вашу честь простые смертные воздвигнут умопомрачительный храм, отделанный золотом, где денно и нощно будут куриться благовония, а жертвенники не будут просыхать от крови людей и животных…

– Говори тише, – посоветовал Персей, озираясь в поисках Афины или, на худой конец, Посейдона: море было рядом. – Пока этого не произошло, нам следует держать наши намерения в тайне от нынешних правителей мира.

– Ты прозорлив и мудр, – аналитик, вспоминая неприятное свидание с Афиной, высказал эту лесть не без доли искренности. – Я должен предупредить тебя о самом главном. Ты должен передать мне свой щит – тот самый, которым ты в настоящую минуту владеешь и который, будучи зеркальным, сверкает, затмевая солнце.

Персей схватился за щит – одной рукой. Другую он положил на рукоятку кривого ножа, подарка Гермеса.

– Ты, видно, безумен! – молвил он угрожающе. – Разве ты не знаешь, что ни один из смертных не властен смотреть Медузе в глаза? С чудовищем возможно совладать, лишь отразив его лик щитом.

– Ни один из смертных – это ты верно сказал, – кивнул аналитик почтительно. – Но только не Богданов! Богданов – тот, кто наделëн великой силой бесстрашно заглянуть в пучины первобытного, божественного океана подсознания… – аналитик запнулся, сообразив, что говорит лишнее. Но было уже поздно.

– Ты не получишь щита, – сказал Персей непреклонно и крепко прижал к груди драгоценный сверкающий диск.

– Да разожмите вы руки, – приказал раздражëнный лекарь. Угодливость и почтение исчезли из его речи, но удивиться Персей не успел, поскольку тут же до него дошло, что действие инъекции прошло и сеанс закончился. Аналитик потянул штору, и в окно хлынул дневной свет.

7

Богданова трясло. Сердце стучало неровно и тяжело, в горле вырос плотный, прочный узел. Воздух толчками врывался в разинутый рот, а пульс в ушах казался пещерным гномом, который, вооружившись киркой или мотыгой, упорно ищет выход на поверхность.

– Больше не хочу, – с трудом проговорил Богданов. – С меня достаточно. Раньше всë было иначе…

– И в чëм же разница? – холодно осведомился недавний сопровождающий, пренебрегая паникëрскими настроениями Богданова.

– В том, что сейчас я был там по-настоящему. Раньше я просыпался, и всë казалось сном. А теперь не кажется.

Тут пациента передëрнуло, и он прикрыл глаза. Аналитик пожал плечами:

– А чего ж вы ждали? Конечно, с каждым последующим сеансом переживания делаются всë интенсивнее. Но главное даже не в этом. Вы дрожите потому, что я покусился на святую святых: ваш зеркальный щит, вашу цензуру, расставание с которой для вас невозможно даже в кошмарном сне.

Богданов помотал головой:

– Пусть будет так. Пусть невозможно. Не могу, так не могу.

– Не будьте бабой! – гаркнул аналитик столь внезапно, что лежавший на кушетке едва не обмочился. – Мне надоели эти бесконечные сопли! Мало того, что вы чуть было не сломали мне шею, так смеете вдобавок утверждать, что я пострадал напрасно! Хотя бы об этом подумайте.

Пациент приподнялся на локте.

– Я? Я чуть не сломал вам шею?

Аналитик, изображая исключительное недовольство, отвернулся и буркнул:

– Конечно, вы. Теперь уж можно признаться: транс тут не при чëм. Вы отождествили себя с бессознательной силой под видом Афины и съездили мне так, что я с трудом сдержался и не дал вам сдачи. Я, понятное дело, не хотел вас смущать и правду скрыл, но раз вы пошли на попятный, то…

Как ни странно, сообщение аналитика вернуло Богданова к жизни. Он сел.

– То есть… поклянитесь жизнью!

– Клянитесь сами, если вам нравится, а я не буду. Клятвы – предрассудок, я оперирую научными фактами, которые установлены опытным путëм.

Богданов покраснел и замолчал надолго. Врачеватель, ощущая себя победителем, разместился в кресле, скрестил на груди руки и уставился в окно. Он восседал с неприступным видом, разрешая бестолковому Богданову раскаяться.

Тот, наевшись поедом собственной сущности, гнилой и незрелой сразу, в конце концов робко обратился к аналитику:

– Можно задать вопрос?

Аналитик, не оборачиваясь, свысока уточнил:

– Один?

Уничтоженный Богданов кивнул, одновременно сглатывая слюну.

– Задайте, – бросил аналитик равнодушно.

– У меня сложилось впечатление, – взволнованно заговорил клиент, – что Персей тупеет не по дням, а по часам. В отличие от меня. То, что я помню после сеанса, становится с каждым разом всë более живым. А тот, несмотря на ваши попытки лечить его вместе со мной, остаëтся непрошибаемым.

Богданов, полный надежд на прощение, вскинул глаза на собеседника. Аналитик ненадолго задумался, потом просветлел и – уже, увлечëнный, оживляясь – пустился объяснять:

– Думаю, что ответ здесь простой. Ведь у Персея очень ограниченные способности к саморазвитию, поскольку он существует не самостоятельно, а лишь в качестве удобного вместилища для примитивных пластов вашего сознания. Вы снова забываете, что Персея нет и никогда не было, есть только миф между прошлым и будущим, которым пользуются все, кому не лень – всë, короче говоря, человечество. Психологическая основа человечества едина. Вам повезло добраться до глубинного, неподатливого слоя. Персей, символизируя этот слой, расти не может, он замкнут в своей окаменелой форме. Возможно, это прозвучит парадоксально, но он, хотя миф об этом молчит, тоже является жертвой Медузы: Персей окаменел, будучи близок к первородному праокеану. Он больше, чем вы, человек сознательный и современный, зависим от чар его мутных вод, в которые, конечно, не раз заглядывал вольно или невольно, а потому и лишился способности что-либо в себе изменить. И жив остался только благодаря собственной трусости – вместо того, чтобы смело взглянуть в глаза неистовой первопричине, он, прячась за щит, отрубил ей голову, то есть – убил, подавил, вытеснил, загнал в подсознание и с этим жил дальше, обречëнный на прежнюю беспросветную слепоту.

Богданов сидел и обдумывал услышанное. Он вспоминал, как тëплые морские волны лизали ему пятки. Аналитик, думая, что клиент занят внутренней борьбой, не стал ему мешать. Он встал, подошëл к окну, сдвинул шторы, рассчитывая этим действием подтолкнуть Богданова к принятию единственно правильного решения. Дескать, деваться тебе некуда – что бы ты там себе сейчас не мыслил, процесс благополучно развивается без твоего участия, машинка-уроборос скачет по полу, вот уже и шторы сошлись, а через пару секунд я переберусь на своë рабочее место в изголовье кушетки. Ты, поглощëнный страхом и сомнением, автоматически подметишь каждый мой шаг, невольно придавая отмеченному черты неумолимого рока. Так думал аналитик, но, когда Богданов, наконец, раскрыл свой широкий, от уха до уха, рот, вместо единственно правильного решения прозвучала язвительная реплика:

– Мне пришло в голову, что чем сферичнее, изящнее идея, тем больший промах скрывается за кадром. Изящество и завершëнность предполагают глобальную ошибку. Ведь человек не может предусмотреть всë до мелочей. И потому теория, которая всë гладко и складно объясняет, наверняка ошибочна.

Аналитик вздохнул: ну и речи – научил на свою беду. Надо же, как излагает. Не переча, словно истинно душевнобольному, он потянулся за шприцем.