Валентин Черных - Свои Страница 25

В парикмахерской я увидел девчонку, училась классом ниже, только из темноволосой она превратилась в яркую блондинку.

Я спустился к реке, к авторемонтным мастерским. Во дворе в комбинезоне, надетом на голое тело, курил Шмага.

— Привет, — сказал я ему.

Он обнял меня, я почувствовал водочный перегар, так пахнут мужики, которые пьют всегда — сегодня, вчера и каждый день. Шмага заматерел, раздался, из-под комбинезона выпирал живот, но не от обилия жира, а от развитых мышц, прикрытых слоем жирка, по боксу я знал, что такие наиболее трудно пробиваемы.

— Вот видишь, — Шмага показал на кузов «Жигулей» со снятыми дверцами, — филиал «Автоваза». Знаешь, сколько теперь у нас частных машин?

— Сколько?

— Тридцать один «Жигуль» — в райцентре и районе, не считая «Волг» и «Москвичей».

— Хорошо жить стали.

— А неплохо, — ответил Шмага. — Говорят, ты в Москве живешь?

— Живу в общежитии. Поступил после армии в институт.

— Мне это никогда не светило. С нашими встречаешься?

— А кто наши?

— С тобою в Москве еще трое учатся.

— Кто?

— Твоя соседка по улице, Марина. Закончила педагогический, сейчас аспирантка. Вера медицинский заканчивает. Воротник — международных отношений, будет дипломатом. Старший Воротник в ЦК партии работает.

Я отстал от них на три года — два года в армии и потерянный год, когда я не поступил в институт. Мы со Шмагой сидели на берегу реки. Шмага вытянул из реки капроновый шнур, привязанный к ведру, наполненному бутылками с пивом и «Столичной».

— Выпьем за встречу, — предложил Шмага.

— Выпьем, — согласился я.

Шмага настрогал тонкие ломтики присоленного сала, нарезал маринованных огурцов, отвалил от буханки два больших ломтя черного ржаного хлеба и разлил водку в граненые стаканы. Мы выпили водку, запили прохладным местным пивом, закусили салом и огурцами. Я помог затолкать во двор мастерских «Жигули» — с машины уже сняли аккумулятор — и пошел домой.

Я медленно шел по Красногородску и рассматривал встречных женщин. Грудастые, с просторными бедрами, крепкими ногами, они с детства много работали физически: поливали огороды, таская по пятьдесят ведер воды за вечер, пилили дрова, косили сено. Наверное, они замечательные партнерши в постели. Можно, конечно, остаться в Красногородске, пойти работать шофером или заняться ремонтом автомобилей, — я получал удовольствие, делая что-то простое, так было и на заводе, и в армии. Зачем мне Москва и актерство? Классик не видел во мне перспективного актера. Возможно, он ошибался, но мог ошибаться и я, решив стать актером.

У меня было шесть женщин. Все старше меня, за исключением моей одноклассницы Веры, которая использовала меня как учебное пособие для изучения сексуальных позиций, теперь предназначенных для других. Единственная женщина, в которую я влюбился в институте, отвергла меня. Ей был нужен более надежный, который помог бы ей преуспеть в актерстве, и еще она хотела как можно быстрее вырваться из общежития в отдельную московскую квартиру. Ничего этого я ей не мог дать ни сегодня, ни в ближайшем, а может быть, даже и отдаленном будущем. После окончания института я могу поехать в провинциальный театр на минимальную зарплату. Даже если я сделаю себе московскую прописку, женюсь фиктивно за деньги или по-настоящему на москвичке, я вряд ли устроюсь в московские академические театры, слишком велик конкурс. Конечно, я могу жить в Москве, снимать комнату, играть в эпизодах, подрабатывать на дубляже польских, болгарских, венгерских картин. Иногда даже получать вторые роли в узбекских или туркменских фильмах. Случайные заработки, полунищая жизнь с надеждой однажды утром проснуться знаменитым. Но знаменитыми просыпаются немногие, большинство просыпается в московских вытрезвителях.

Мать стирала. Я прошел в огород и начал прибивать выбитые штакетины в заборе. Сосед-подполковник за забором поливал из лейки огурцы. За пять лет, что мы не виделись, он еще больше разбух, живот переваливался через ремень так, что не было видно командирской пряжки.

— Здорово! — сказал он.

— Здравия желаю, товарищ подполковник! — бодро ответил я.

— Портвешку со мною выпьешь? — предложил подполковник.

Он достал спрятанную между гряд бутылку портвейна «Три семерки». Я вдруг отчетливо представил себя с животом через ремень, а во дворе моего дома — женщину в линялом ситцевом платье с отвисшими грудями. Она будет рубить хряпу для свиньи, как рубила сейчас сечкой жена подполковника, моя бывшая учительница. Тоже жизнь, сказал я тогда себе.

Утром я сварил себе кофе, положил в сумку блок американских сигарет «Мальборо» для Жоржа, флакон французских духов «Живанши» для тети Шуры и пошел на остановку автобуса. Расписание не изменилось. Автобус в Красногородск приходил по-прежнему в шесть утра, чтобы окрестные крестьяне со своей продукцией успели на рынок, и уходил в десять, когда основная торговля заканчивалась, и все ехали домой, успевая к обеденной дойке.

Я доехал до Опочки и за два часа дошел до лесничества. Жорж спал в тени под поветью, напиленные березовые дрова лежали в куче, такого раньше не было, Жорж сразу колол чурбаны и складывал поленницы. Наверное, сил стало меньше.

Вечером на веранде мы пили болгарское вино, Жорж и тетя Шура курили «Мальборо», я расспрашивал о знакомых и рассказывал о работе на заводе, о службе в армии, об учебе в институте.

— Ты на сколько? — спросил Жорж.

— У меня все лето, до первого сентября, свободно.

— У меня одышка. Я инфаркт перенес, сможешь помочь по хозяйству?

— Да.

— Завтра завалим лося.

— Если получится.

— А куда он денется? Теперь спать. Поднимемся на рассвете.

Жорж разбудил меня в три ночи.

Край неба за верхушками сосен только начал сереть. Жорж был в ватной безрукавке. Я тоже натянул ватник, на траве уже выступила роса, земля и сосны остыли от вчерашней жары.

Мы выпили по чашке кофе. Жорж откинул доску на веранде и достал из тайника трехлинейный карабин, мощное оружие, которое было на вооружении армии почти семьдесят лет. Он вогнал обойму из пяти патронов в магазинную коробку, дослал затвором патрон в патронник и поставил на предохранитель.

— Пошли, — сказал Жорж.

— А мне ружье? — спросил я.

— Зачем лишнюю тяжесть таскать?

— Возьми мое, — сказала тетя Шура и сняла со стены тульскую двустволку двадцатого калибра.

— Какая дробь? — спросил я.

— Картечь. Держу на случай непредвиденных визитеров.

Я знал, что у них есть еще два ружья, но не знал о двух пистолетах, которые перейдут ко мне, и немецкой самозарядной винтовке образца 1941 года фирмы Вальтер с десятизарядным магазином. Эту винтовку, как и карабин, я после смерти Георгия хорошо смажу, заверну в целлофан и спрячу на чердаке в доме матери в Красногородске, где они лежат и по сей день.

Жорж вывел меня к ручью в километре от дома, послюнявил и поднял палец, определяя направление ветра.

Жорж снял затвор с предохранителя. Теперь и я увидел плывущие над основным подлеском ветвистые рога. Лось и лосиха вышли к ручью. Лосиха сразу начала пить взахлеб, как пьют собаки и свиньи. Лось не торопился. Он медленно осматривался, и, когда посмотрел прямо на нас, Жорж поднял карабин и выстрелил. Промахнулся, решил я, потому что лосиха бросилась назад, продираясь сквозь осинник, а лось стоял секунды две недвижно и только потом рухнул.

Я потянул его за задние ноги, в лосе было больше двухсот килограммов. Мы нарубили веток, забросали ими тушу и пошли в лесничество. К трактору «Беларусь» Жорж прицепил лист железа, на который мы погрузили лося и приволокли во двор. На разделку туши ушел весь день. Часть лосятины мы присыпали солью и уложили в ледник, на большой электрической мясорубке прокрутили килограммов пятьдесят мяса, набили фарш в промытые кишки и прокоптили — у Жоржа была коптильня в бане.

Вечером Жорж надел белую рубашку, тетя Шура крепдешиновое платье с коротким рукавом, но вскоре набросила кофточку: комары вечером жалили особенно больно.

— Ты доволен своим выбором? — спросил Жорж, закуривая сигарету. Врачи ему запретили курить после инфаркта, он теперь выкуривал только три сигареты. Эта была последняя, Жорж задерживал сигаретный дым, выдыхал, затягивался: выкурив, еще долго мял сигаретный фильтр пальцами.

— Не знаю, — ответил я.

— За два года можно разобраться во многом, — заметил Жорж.

— За два года я заметил, что на курсе есть и способнее меня.

— Собаки бывают большие и маленькие, но все собаки на что-то пригождаются.

— На «что-то» неинтересно. На «что-то» я мог бы пригодиться и в Красногородске.

— А чего ты хочешь? — спросил Жорж.

— Другой жизни.

— Объясни, — попросил Жорж. — Что такое другая жизнь?