Сергей Аксентьев - Беспокойные дали Страница 25

…На «Маяковской» в вагон влетели два возбужденных парня. Один патлатый и носатый, похожий на Гоголя, другой пухленький с добродушным веснушчатым лицом в шерстяной клетчатой кепке, как у коверного клоуна. Плюхнулись рядом, продолжая оживленно, пикироваться:

— Ты вспомни, как говорил Сенека,— горячился конопатый, — «Согласного судьба ведет!»

— Ну ты даешь! — взвился носатый. — Получается, что всё уже предопределено, и нужно только набраться терпения и ждать, пока её величество Судьба, куда — нибудь приведет! Так, что ли?

Он иронично посмотрел на товарища и, не дав ему возразить, с жаром продолжил:

— Чушь всё это. Судьбу делает человек собственными руками. И успех находится в прямой зависимости от значимости поставленной цели и количества приложенного для её достижения труда. Уж если кому следовать, так это Ницше. Он, по крайней мере, четко определил основную мотивацию человека: «Жизнь — это воля к власти!». Не в узком потребительском смысле, а власти над самим собой. Человек, обладающий властью над собой, держит Судьбу в ежовых рукавицах. А твой Сененка — обыкновенный краснобай. Это ещё император Калигула подметил. Он называл его философию «речами для ученых состязаний».

Конопатый насупился, собираясь с мыслями для отражения атаки, но патлатый прочно держал инициативу.

–По Ницше: «жизнь — это интуитивно постигаемая органическая целостность в творческой динамике бытия!» В твор-чес-кой ди-на-ми-ке! Понял?

Андрей удовлетворенно хмыкнул. Патлатый приветливо улыбнулся, как бы благодаря за поддержку, и ловко натянул на нос конопатому ворсистую клоунскую кепку.

— Станция «Белорусская». Следующая станция «Динамо» — разнеслось из динамиков. С шипением раздвинулись двери, и парни выскочили на перрон.

…А поезд помчался дальше, мотая и грохоча полупустыми вагонами. Редкие пассажиры, утомленные дневными заботами, подремывали или осоловело разглядывали помятые газеты, «интуитивно постигая органическую целостность» быстротекущей жизни…

Глава IV

Осечка

1

Результатами поездки Платонова в Москву начальник кафедры остался доволен.

— Во всяком случае, признание актуальности вашей работы уже хороший шанс на успех,— рассуждал Ренат Константинович, выслушав доклад Андрея. — Сложнее с получением разрешения на сотрудничество с МАПовцами. Посылать письмо следует однозначно и делать это надо, не мешкая. Но письмо должно быть убедительным и для нашего московского руководства и для авиационщиков. Второе, что нужно срочно делать — готовить ходатайство в военно-морскую академию о прикреплении вас соискателем по кафедре материальной части.

Платонов удивился:

— А как же тогда быть с москвичами?

— Не спешите, — остановил его Пятница, — шаг этот крайне необходим. Нужно определяться прежде в своей «системе», а уж потом искать покровителей на стороне. И потом, разрешения то у нас нет. Это ёще пока журавль в небе. Но даже если оно и появится, то помехой никак не будет. Творческий контакт с Москвой нужен в любом случае.

Неизвестно почему, но Андрей не любил Ленинград. Он ассоциировался у него с канонизированной иконой в дорогом золоченом окладе. Бывал он в нем дважды проездом, и оба раза в феврале. В памяти от этих посещений остались серая унылость выстуженного Невского, свинцово-пепельный лед Невы, круговерть поземки на Дворцовой площади и заиндевелый Медный всадник, вздыбивший своего скакуна навстречу колючему ветру с Финского залива. Он понимал, что не справедлив в оценке Великого города, но в душе всё же отдавал предпочтение суетной, разноликой Москве. И к военно-морской академии у него отношение тоже было настороженным. Ещё в Североморске пришлось по служебным делам пару раз столкнуться с её выпускниками — людьми подчеркнуто холодными по отношению к офицерам из дальних заполярных гарнизонов.

Платонов всегда болезненно переносил любое высокомерие. Каждый раз после стычек с вышестоящими чинушами он переживал, пытаясь докопаться до причины несправедливого отношения к себе. Наконец, махнул рукой и просто стал держаться по возможности подальше от академических менторов. Отчасти из-за этого он и к академии охладел и на предложение командира полка поступать на заочное отделение отказался.

Ренат Константинович достал блокнот, выписал что-то на бумажку и протянул её Платонову:

— Вот адреса. Не тяните с письмом. А я сегодня вечерком позвоню своему однокашнику, начальнику кафедры тактики, и попрошу, чтобы он этот вопрос «провентилировал» у коллег и подстраховал наше обращение.

И, наконец, третья задача, за которую вам следует браться прямо сейчас — создание экспериментальной установки. Без неё дальнейшая работа не возможна. Проштудируйте теорию планирования эксперимента, вопросы метрологии, обработки результатов измерений, ещё раз оцените свою физическую модель, четко сформулируйте цели и задачи предстоящих опытов. Учтите советы москвичей.

Андрей слушал, не перебивая.

Пятница встал, подошел к листу расписаний, внимательно просмотрел колонку Платонова.

— Однако в своих научных хлопотах не забывайте об учебном процессе, — сказал он. — Учебная нагрузка у вас в этом семестре большая, но менять её пока не будем. Когда получим обнадеживающие результаты, тогда и поговорим на этот счет.

Андрей утвердительно кивнул. Пятница улыбнулся:

— Кто-то из классиков сказал: «Перед входом в Науку, как перед входом в Ад должна висеть надпись: „Здесь важно, чтоб душа была тверда, здесь страх не должен подавать совета…“».

Помедлив, Ренат Константинович добавил:

— Вера в свою идею — это большое дело, и здесь я с вами, но важно чтобы упорство в достижении цели не переросло в упрямство. Но пока за вами, слава богу, этого не наблюдается, — протянул он руку, давая понять, что разговор закончен.

…Из академии пришло сообщение о принципиальном согласии рассмотреть вопрос зачисления Платонова в годичную адъюнктуру для завершения диссертации. Вскоре получили и разрешение на консультации в авиационном НИИ. Это был хороший знак.

Пятница вызвал к себе Платонова:

— Годичная адъюнктура — это не совсем то, но выбирать не приходится. Оформляйте документы. Форсируйте разработку экспериментальной установки и готовьте к обсуждению развернутый план диссертации. На ближайшем заседании кафедры вас заслушаем. Свяжитесь с москвичами, узнайте их реакцию на полученное «добро».

… Судьба проделывает иногда удивительные зигзаги, предугадать которые совершенно невозможно. Тут одно спасение: не паниковать и крепче держать в руках штурвал своего утлого суденышка. Иначе на крутых виражах центробежная сила жестких реалий выбросит из жизненной колеи, раздавит и потопит.

Оформили, как положено, документы, не единожды перепроверив соответствие их всем бюрократическим требованиям. Однокашник Пятницы заверил, что со всеми есть договоренность, и задержки с прохождением бумаг в академии не будет. Платонов залез «по уши» в разработку экспериментальной установки, написал в Москву о своем решении поступать в годичную адъюнктуру военно-морской академии. И вдруг приходит отказ!

Мотив его довольно невнятный: «В годичную адъюнктуру зачисляются только выпускники академии, выполняющие научную работу под руководством преподавателей соответствующей кафедры…»

Итак, опять все вернулось «на круги своя». Это был крах. Андрей растерялся. Любое поражение всегда горестно, но поражение несправедливое, когда твоей вины, оплошности или недобросовестности в нем нет, горестнее многократно. Он был человеком импульсивным и самолюбивым. Ему казалось, что окружающие, особенно те, кто неизвестно почему считал его любимчиком Пятницы, злорадно хихикают в кулаки и смакуют в курилке его очередной научный провал. Он замкнулся в себе, стараясь как можно меньше находиться в преподавательской. Все свободное от занятий время проводил на стенде, где шел монтаж его установки. Мичманы, его помощники были не просто умельцы, каких поискать, но, еще, как и Платонов, «свихнутые» на технике, а потому охочие до всяких необычных «железок». Работали по вечерам допоздна. Сложные детали окольными путями изготавливали на заводах. Отказа нигде и ни в чём не было. Дело продвигалось быстро. И вот обрыв…

Тоска, горечь и досада на несправедливость до оцепенения давили дома, когда Андрей возвращался в пустую квартиру. Эту невыносимость пробовал лечить бутылкой, но выпивка не приносила облегчения. Он начинал жалеть себя, раскисал и ещё больше ожесточался.

…Однажды, на просмотре новой литературы в училищной библиотеке, Платонов наткнулся на книжку по ракетным двигателям. Торопливо перелистывая страницы, обнаружил новые сведения по интересующему его вопросу. Дома всё еще раз внимательно проштудировал и… сел писать письмо автору книги. Он, как на исповеди, излагал незнакомому человеку свои мытарства, свои неосуществленные планы. Всё накопившееся, выстраданное и пережитое лавиной обрушилось в проран необычного, длинного письма. Не перечитывая, запечатал конверт, надписал адрес издательства книги и без всякой надежды на ответ утром отнес на почту…