Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма Страница 25

Мария Ландова поднимает голову от машинки.

— Как вы думаете, господин Брих, будет в этом году сокольский слет[17], если…

— Откуда я могу знать? — недовольно отрезает Брих. Он погрузился в работу, не желая вникать в разговоры; вопрос машинистки вновь привлек его внимание к этим темам. Он тихо добавляет извиняющимся тоном: — Я не всезнайка и в политике не разбираюсь. Кстати говоря, еще ничего не решено, — так будем пока сохранять спокойствие.

— Я… видите ли, я хотела… чтобы Машенька…

Перед обедом Бриху позвонила Ирена. Слышно было очень плохо — видимо, она говорила из автомата. Оба кричали в телефон. Не успел Брих повесить трубку, как в коридорах завыла сирена: всеобщая забастовка трудящихся республики! За дверьми послышался шум голосов и шарканье ног: служащие со всех этажей спускались в зал.

— Пошли и мы! — уныло сказал Штетка, аккуратно снял сатиновые нарукавники, запер их в стол и торопливо пригладил зеленоватую, словно бы заплесневевшую седину на висках. — Как бы не было неприятностей. Надо показать нашу лояльность. Плетью обуха не перешибешь…

— Ясное дело, пошли! — скомандовал франтоватый Главач. Он подтянул пестрый галстук, сунул в карман вечное перо и галантно предложил руку крашеной блондинке Врзаловой, своей машинистке. Нарушение канцелярской рутины было по душе этому простодушному весельчаку. О политике он не задумывался, интересы его ограничивались заботой о приятной внешности, которая необходима неженатому человеку его типа и положения, и решением шахматных задач. Он и его машинистка были в отделе парочкой канцелярских весельчаков. Главач любил посмеяться и не обременял свою голову серьезными проблемами. «Знаете, господа, анекдот о жирафе? Приходит она в аптеку…» Мировоззрение этого простодушного шутника можно было выразить одной фразой, которой он отделывался от всех забот: «Как-нибудь жили, как-нибудь будем жить… Вкалывать надо, это факт. Что мне политика!»

В дверях показалась голова Бартоша, все повернулись к нему. Он с порога поздоровался с присутствующими и, заметив, что Брих остался сидеть у себя за столом, подошел к нему.

— В столовой будет собрание, товарищ, — деловито сказал он и поднес вынувшему сигарету Бриху зажженную спичку, которая неведомым образом очутилась в его руке. Брих небрежно кивнул.

— Вы не идете? — спросил Бартош.

— Это что, приказ? — отозвался Брих.

— Странный вы задаете вопрос, — спокойно улыбнулся Бартош. — Вы член профсоюза, насколько мне известно. В воскресенье был профсоюзный съезд. А если бы приказ, что тогда?

Брих не успел ответить. Из «аквариума» быстро вышел дядюшка Мизина, за ним робко следовал главбух Казда, как служка за священником.

— Пошли, пошли, господа, — энергично повторял Мизина. — Мы и так последние! А-а, товарищ Бартош! Мы уже идем, все как один! Если не возражаете, пойдем вместе. Я как раз говорю Казде: «Вот увидишь, Карел…»

Они вышли в коридор, где уже становилось тихо, и спустились по лестнице. Мизина низвергал на всех водопад слов и только тогда замолк, когда они вошли уже в душную, битком набитую людьми столовую. Никогда здесь не бывало так тесно и шумно. Стоя между столами, вплотную друг к другу, люди слушали речь по радио. Несмотря на пять работавших вентиляторов и открытые окна, в помещении стояли сизые тучи табачного дыма и не хватало свежего воздуха.

Итак, забастовка!

Тишина! Она слышна, почти ощутима. Она звучит, как раскаты грома перед бурей, она дышит силой. Шумный улей в здании компании затих, только слышно, как капает вода в раковине да из коридора доносятся одинокие шаги, заглушаемые резиновыми дорожками. Лишь горстка самых упрямых противников нового режима осталась за своими столами и делала вид, что усердно работает. Где-то на третьем этаже жутко стучит одинокая машинка: тук, тук, тук…

На пятом этаже остался только управляющий Кашалот, он решительно отказался признать стачку. Коммунистическая провокация! Осталось выдержать роль до конца. Кашалот неподвижно сидит за столом и царапает бумагу платиновым пером авторучки. В пепельнице противно чадит разжеванный окурок сигары, дым лезет в глаза и раздражает Кашалота. Он нажимает кнопку звонка, но никто не является, секретарша на собрании, вместе со всеми. Пусть! Кашалот снимает трубку и наугад набирает номер одного из отделов в другом конце коридора. Долгие гудки, которых не прекращает ничья рука, звучат заунывно, Кашалот сердито кладет трубку на стеклянную доску стола и встает.

«Трусы! — с презрением думает он. — Все пошли, как бараны. Что теперь делать? Уйти, хлопнув дверью? Нет, не все еще решено!» Он не сдастся преждевременно, не признает этого жалкого комитета действия. Президент еще не подписал отставки министрам. Каково президенту сейчас, в этой тишине, в час стачки… Увы, он не такой человек, который сумеет расправиться с красными. Еще до войны Кашалоту не нравился Бенеш, он никогда полностью не доверял ему. Бенеш — наш Керенский, политический недоносок, он спасует в решающий момент…

Увидим!

С высоты пятого этажа Кашалот глядит на улицу. Несколько пешеходов неторопливо идут по мостовой, автомашины стоят у тротуаров, трамваи торчат у остановок, над крышами ползут пепельные тучи. Кашалот отходит от окна и закуривает новую сигару. Она не доставляет ему удовольствия. Погасив сигару в тяжелой пепельнице, он садится в кресло и берет в руки оборотную ведомость. Э-э, к чему теперь заниматься ею! Вглядевшись, он узнает аккуратный, убористый почерк Бартоша. В памяти всплывает худое лицо. Кашалот замечает, что у него дрожит рука.

Спокойно!

Но в нем что-то ослабло и поникло. Обрушилась твердыня самоуверенности, державшаяся в последние дни лишь на песке надежд, но скрепленная упорной волей. Тишина сокрушила ее. Ярость, как электрический разряд, пронизала Кашалота. Хотелось кричать. Он схватил аккуратные листы ведомостей и, секунду помедлив, разорвал их. Ярость еще кипит в нем. Кашалот разорвал бумагу на мелкие клочки и швырнул на пестрый ковер. К черту, пан Бартош! Вскочив с кресла, Кашалот забегал по кабинету, где привык отдавать резкие распоряжения и распекать людей. Сунув руки в карманы, он метался от окна к двери. Как зверь в клетке!.. Спокойно! Он остановился перед часами красного дерева. Они равнодушно отбивают время, час его поражения. Кашалот потер пальцем щеточку седых усов, стараясь успокоиться. Я просто с ума схожу!

Он почувствовал, что не высидит тут; нужно выйти из комнаты, найти кого-нибудь. Все существо его требовало активной деятельности. Тяжело дыша, он выбежал в коридор, распахнул ближайшую дверь. Никого! В машинке торчит недописанное письмо. Машинистка не успела закончить его до забастовки. Прочь отсюда! В другие двери, в третьи — пусто! На столе валяется связка ключей, трубка, книжечка талончиков на обед и, около пишущей машинки, расческа. В трубах парового отопления журчит вода. Никого! Кашалот, захлопнув дверь, продолжал обход своего владения. Настойчивые звонки телефона привлекли его внимание. Наконец-то! Он кинулся к столу, схватил трубку: «Алло, алло, кто говорит?» В трубке никто не отозвался, и Кашалот с испугом вспомнил, что сам несколько минут назад набрал этот номер, а трубку забыл повесить, и слышит сейчас тишину собственного кабинета.

Ладно же, это просто смешно! Кашалот соединился с городом и попытался позвонить приятелю Проузе, коммерческому директору крупного металлургического концерна. Что-то поделывает Войта Проуза, этот тертый калач? Телефонистка на коммутаторе концерна нахально отказалась соединить его с нужным номером. «Директора Проузы у нас со вчерашнего дня нет… Вот уж не знаю… Если хотите поговорить с кем-нибудь другим, позвоните через час. Сейчас забастовка, и я не работаю». Щелк! Кашалот бросил трубку и схватился за сердце. Уже и с Проузой разделались, комитеты действия свирепствуют! Только бы Проуза не стал болтать, это может плохо кончиться и для Кашалота.

Пошатываясь, он вышел в коридор, в ногах была слабость, сердце бешено, колотилось и чуть ли не лезло в горло, в пересохший рот. Кашалот подошел к кабинету Бартоша, схватился за ручку, потряс ее. Дверь не поддавалась. Он устало оперся о стену, перевел дыхание. Эх, не надо было связываться с Проузой! Ну, теперь уже ничего не поделаешь…

Он возвратился к себе — подошвы отчетливо скрипели по резиновой дорожке. Пустой коридор бесконечен, как этот проклятый час. Кашалот тщательно закрыл за собой дверь и, подавленный, сел в кресло. Стиснув пальцами резные ручки, он перевел дыхание и закрыл глаза.

Тишина вокруг гудит, как прибой. Или это кровь шумит в голове? Не важно. Сейчас уже ничто не важно. Конец, теперь это вполне ясно.

Кашалот весь обмяк и сидел неподвижно, чуть закинув голову, медленно дышал и думал. Время бежало, часы внушительно тикали у него над головой, но все это не выводило его из прострации. Немного погодя он медленно открыл ящик стола, взял несколько мелочей, коробочку с пилюлями против гипертонии, вынул две фотографии из стеклянной рамки на столе и засунул их в карман. Перелистал документы и некоторые положил в светло-зеленый портфель из свиной кожи. Потом замер в прежней позе, в ожидании неизбежного.