Али аль-Мисурати - Барабаны пустыни Страница 26

Ему сказали, что в городе ожидаются большие торжества, на которых будут присутствовать король и вся знать. Соберутся все, кто сражался за независимость. Им вручат денежную награду и на шею повесят знаки отличия — медные цепи, а на следующий день их фотографии появятся в газетах…

Когда он пришел в гостиницу, портье вручил ему ключи от номера и пожелал приятного отдыха… Неожиданно в холле он увидел несколько человек, при виде которых он почувствовал, как кровь стынет в жилах… Он подумал: «Если мне придется стоять в одном ряду с ними, я не вынесу такого позора… Я не могу забыть, как они стреляли по патриотам, а их предательство было причиной стольких поражений, а сейчас они стоят в одном ряду с теми, кто сражался!» Чувство унижения сгорело во вспышке гнева, напомнившего ему молодость, когда гнев помогал ему сражаться с врагом. Но что он может сделать теперь?.. Время отняло у него все, оставив только горечь воспоминаний!

Завтра повторится унижение, и это унижение падет и на короля, когда он будет пожимать им руки. И все же нельзя отказаться от участия в церемонии, потому что это значило бы, что он не считает себя борцом за свободу. Он не разделял взглядов тех, кто поддерживал короля, но кто станет его слушать! Для него, вероятно, не было большего потрясения, чем то, которое он испытал, когда ему сказали, что король — вот кто руководил всеми битвами и освободил страну. Как это обидно и несправедливо! Ведь он совершенно точно знает, как было на самом деле, знает, потому что все его тело покрыто рубцами и шрамами, потому что он собственными глазами видел гибель своих товарищей в кровопролитных схватках с противником у этого берега, посреди этой площади, на которой он сейчас стоит. Он видел, как это бескрайнее лазурное море было заполнено кораблями, обрушившими на них лавину снарядов… Но противник не ступил на их землю, борцы за независимость стали неприступной стеной, которую не смог пробить свинец и не смогла разрушить артиллерия кораблей. В этот час испытаний весь народ был вождем… Так зачем же они сейчас выдумывают другого, фальшивого вождя и лгут перед лицом аллаха?!

Из окна своей комнаты он рассматривал тихие улицы, которые так любил… Город не изменился с тех пор, как он был здесь в последний раз… Он был так молод, когда прискакал сюда верхом на горячем скакуне со старым ружьем за плечом. Город встретил его обугленными кронами пальм и оливковых деревьев, зияющими воронками и черными клубами дыма по всему побережью.

Его безмятежная молодость кончилась в тот день, когда итальянские войска вторглись в их страну и захватили их землю. Родина позвала его, и, бросив все, он взялся за оружие. Вместе со своими товарищами он бросился туда, где орудия врага сеяли смерть и разрушения; защитники города были вооружены лишь старыми, допотопными ружьями и непоколебимой верой в то, что они любой ценой отстоят родную землю.

Он не чувствовал страха перед смертью, а только готовность отдать свою жизнь за родину, и это было честью, которой удостаивались лишь немногие.

Он с гордостью вспоминал об этих днях — днях тяжелых испытаний и возрожденной чести. В то время мужчины были героями, в их душах пылал огонь веры, а пядь родной земли не просто почва, она смешана с кровью и прахом павших, имена которых уже позабыты!

Он сидел на балконе, откинув голову назад, и его слабые руки неподвижно лежали на коленях; деревянная спинка тахты была неудобной, а лучи света от уличных фонарей вонзались ему в глаза как стальные иглы, но он оставался на балконе, дожидаясь дуновения легкого ветра, который бы освежил его истощенное тело. На его губах снова появилась язвительная улыбка. Подумать только, приходится всю ночь торчать на этой квадратной застекленной площадке, прилепившейся к окну комнаты, чтобы уловить дыхание бриза; он привык спать, обдуваемый сухим ветром.

вне этих давящих стен и без этого раздражающего света фонарей.

Стояла душная ночь, властно заполнившая собою все улицы. Тишина была непривычно удручающей, она не была похожа на тишину деревни, в которой листья деревьев поют свою однообразную, но живительную песню. Ему казалось, что в этой старой гостинице, до отказа набитой людьми, кроме него, нет ни единой живой души.

Монотонный гул вентилятора под потолком наводил тоску, его лопасти лишь гоняли по комнате удушливый воздух, и жара, казалось выползавшая из всех уголков комнаты, ничуть не уменьшалась. По его лицу струился пот, и время от времени он вытирал его широким куском материи, прикрепленным к вороту его длинной рубашки с широкими рукавами. Дышать было трудно: не прошли бесследно оставшиеся позади годы и многие проведенные без сна ночи… Он понимал, что сейчас провести целую ночь без сна было бы выше его сил.

Он вновь перебрался на балкон, но дышать легче не стало. На лице глубже обозначились морщины, повлажневшие от пота усы обвисли… Он не отрываясь смотрел на огромное темное дерево, чьи очертания казались размытыми в темноте. Ему хотелось с кем-нибудь побеседовать, и он сказал, обращаясь к дереву: «Ты чужак в этом мире, как и я. Эти бездушные камни и холодный отблеск стекол не для нас, мы одиноки в этом замкнутом, холодном мире, который вызывает только чувство безысходности».

Вентилятор продолжал вращаться и гонять по комнате волны горячего воздуха… Он вытянулся на кровати, пытаясь восстановить в памяти события длинного и такого бесплодного дня. Несмотря на усталость, его мучила бессонница, и он снова погрузился в воспоминания, воскрешая в памяти и недавнее, и далекое прошлое, события, которые уже стали преданиями… Наконец сон сморил его.

Лучи утреннего солнца разбудили его; он оделся, помолился и затем собрал вещи. Уже собираясь выйти из комнаты, он услышал резкий стук в дверь… Перед ним стоял чиновник в европейской одежде и в феске… Он был похож на турецкого чиновника времен его детства. Вошедший сказал: «Вам пора, не опаздывайте. Все высокопоставленные лица уже собрались и ждут короля. Ваши товарищи тоже там».

Не сказав ни слова, он захлопнул дверь перед носом чиновника. Затем еще раз огляделся, не оставил ли что-нибудь из вещей, и медленно вышел из комнаты. В холле гостиницы он увидел целую толпу итальянцев. Это были лица людей, которые стреляли в него, которые, словно чума, опустошили его землю. Он увидел на стенах фотографии старика, которого они сделали королем, и почувствовал, что остаться здесь было бы равносильно предательству. Если он сделает это, то предаст самого себя, своих товарищей… Он понял, что должен сделать окончательный выбор. Либо он кончит свои дни в унижении, либо вновь обретет свободу. Он знал, что достиг конца пути, девяносто лет — это немало. И, сделав наконец свой выбор, он сразу внутренне успокоился и решительно направился к автобусной станции, чтобы вернуться в деревню. В глубине души он был твердо убежден, что у лжи короткий век и что истина в конце концов восторжествует.

Вечером он включил радио и услышал, как диктор назвал и его имя в числе тех «борцов за независимость», которые склонились перед королем, чтобы он надел на их шеи медные цепи. Его охватил приступ безудержного смеха, и он долго смеялся, ощупывая руками свою шею. Может быть, им удалось повесить на нее медную цепь, а он и не знает об этом?

У него стало легко на душе, потому что теперь он твердо знал, что тот, кто бесстрашно выступил против врага с оружием в руках, не может пасть ниц перед предательством.

Перевод А. Подцероба.

Дерево

Подобно огромной горе, оно своим сказочным ростом уходило в небо. Никто не знал, когда и как оно выросло. Но все утверждали, что оно стояло здесь испокон веков и что когда они открыли глаза, появившись на свет, то первое, что они увидели, был этот возвышающийся над ними гигант, который своими переплетенными огромными конечностями охватывал дома деревни и ее улицы.

Так дерево стало одной из тайн деревни. О нем рассказывают истории и слагают сказки, оно живет в душах людей как одно из чудес и как один из бесконечных знаков вопроса, с которыми сталкиваются обитатели деревни. Оно день изо дня убеждает их в том, что у них существует своя, местная тайна, понять которую и осознать ее смысл и значение простые смертные не в состоянии.

Многие страстно желали свершить чудо и раскрыть тайну, но потерпели неудачу, погибнув на полпути, или так и не вернулись, заблудившись в дуплах, трещинах, переплетенных ветвях. С каждой новой жертвой легенда пускала все более глубокие корни, ее священное сияние становилось ярче и обретало большую глубину. Когда дети спрашивали о тайне дерева, взрослые всегда рассказывали лишь половину известного им, с тем чтобы само время дополнило легенду, которая жила с людьми и не хотела умирать.