Илья Стогоff - 2010 A.D. Роман-газета Страница 27

Начинала обычно училка. Ее темой были дети гастарбайтеров и приезжих из Средней Азии. «Ужас! – говорила она. – Скоро эти люди вытеснят нас из собственного города! Они приехали сюда, не зная нашего языка и не собираясь уважать наши традиции. В городе работают специальные курсы для учителей, у которых в классе больше половины таких детей. Но с проблемой невозможно справиться никакими курсами. Брюнетистые азиатские россияне не желают учить язык и не ощущают себя русскими. Ну что ты будешь делать, а?»

Я доедал салат, говорил учительнице сочувственные слова, и, как правило, после этого слово брала вторая соседка. Эта говорила в основном о своих, прибалтийских проблемах. «Ужас! – говорила она. – Прибалты постоянно кричат, что мы, русские, вытесняем их из собственных стран. Упрекают нас, что мы приехали к ним, не зная их языка и не собираясь уважать их традиции. Выносить это больше невозможно. В своей нелюбви к нам они даже создают специальные учебные программы, рассчитанные на учителей, у которых в классе есть русскоязычные дети, представляете? Да только нас не побороть никакими программами! Русские жители Прибалтики все равно не собираются учить их язык и никогда не смирятся с тем, что из них пытаются сделать прибалтов!»

Дамы спрашивали, что я по этому поводу думаю. Мне было неловко признаваться, что, если честно, я вообще не думал над тем, что они говорили. Доев, мы с женой каждый раз извинялись и уходили курить свои сигареты. А дамы оставались поболтать еще. Даже с палубы мне были слышны их возмущенные голоса. Но я старался особенно не прислушиваться. Окружающая северная природа была так прекрасна, что отвлекаться от нее совсем не хотелось.

Я все еще сидел в студии и обливался потом. Мне хотелось, чтобы запись поскорее кончилась и я смог наконец выйти на улицу. Здесь, в закрытом помещении, мне опять начинало казаться, будто снаружи должен идти снег, хотя я отлично помнил, что никакого снега там нет и на самом деле, выйдя из телецентра, я увижу всего лишь противную солнечную московскую осень.

– Охо-хо, – вздохнул я про себя.

В наушниках играет Федор Чистяков:

Нелегкие дни настали: каменные оковы. Да, мы все тут по делу, да только вот по какому? В какое же светлое завтра готов ты еще рвануться, блуждающий биоробот?

Далеко-далеко на юге лежат теплые острова. Там, на песчаных пляжах, негры практикуют культ вуду и в году триста шестьдесят четыре солнечных дня, так что солнце успевает до дна прогреть неглубокие лагунки. Тепла в тех краях так много, что не жалко поделиться с соседями, и именно там начинается теплое течение Гольфстрим. Горячая вода и влажный воздух потихоньку стекают к северу. Океанское течение пересекает Атлантику… И вот там начинается совсем другая жизнь. В этих краях совсем нет солнца, а вода – не голубая, а серая. Чем дальше во фьорды забирается течение, тем меньше в нем остается тепла. Добравшись до самого конца Балтики, Гольфстрим совсем остывает, отдает серому миру последние карибские градусы, и стужа выжимает из воздуха остатки влаги, поэтому в тех краях всегда идет дождь. Будто Гольфстрим плачет, что так и не смог сделать север хотя бы капельку более теплым, хотя бы немного менее хмурым.

Ровно в этом месте и лежит мой город. Дождь в Петербурге идет всегда, а работы для такого парня, как я, в Петербурге просто нет. Поэтому, прежде чем уехать оттуда, я все сидел у себя на кухне, курил сигареты и смотрел в окно. Любоваться там было нечем. Круглый год осень, и хотя в этом году осень довольно теплая, но даже самая рекордная жара у нас – все равно холоднее, чем зима где-нибудь в Бразилии, а наша собственная зима длится восемь месяцев в году, и пусть летом у нас девушки на улице ходят с загорелыми голыми ногами – не успеют они и глазом моргнуть, как на ноги придется натянуть чулочки, а сверху еще и джинсы, а если зима выдастся совсем уж серьезной, то, может быть, даже и валенки.

Последние недели я поздно просыпался, долго сидел на кухне и курил свои сигареты, а потом все равно закрывал за собой дверь и шел прогуляться. Хоть куда-нибудь. Потому что сидеть дома становилось просто невыносимо. Вечером я приходил обратно, снова садился к окну и думал о том, почему я родился в своей странной стране. Почему, скажем, не в Бразилии? Она похожа на Россию: тоже огромна, тоже была империей и сегодня тоже живет за счет торговли природными ресурсами. Но там хоть тепло и людям интересен мир, в котором они живут. А в России зима восемь месяцев в году. И людям не интересно вообще ничего.

Сидя на петербургской кухне, трудно было даже поверить в существование Бразилии, где всегда тепло и на улицах звучит самба. Хотя, с другой стороны, почему не поверить? Ведь именно оттуда Гольфстрим приносит в мой город свои дождевые облака.

Очередной бездарно прожитый в Москве день заканчивался, и я шел на премьерный показ фильма, название которого не помнил… вернее, не знал… может быть, у него вообще не было названия. В любом случае премьера обещала быть громкой. А кроме того, других планов на вечер и не было.

С Кириллом мы встретились в небольшом клубе, выпили там по бокалу, а потом вышли из клуба, свернули за угол, немного прошли, а потом свернули еще раз. Ах, каким замечательным этот маршрут был бы в Петербурге, где каждое здание – глава романа и каждый перекресток – будто приятный собеседник. А здесь эти сто метров были просто сотней бессмысленных метров.

По дороге Кирилл говорил, что большие джипы, как правило, покупают себе парни с маленькими членами. Ага (говорил я), с совсем маленькими: в последнее время большие джипы водят в основном женщины. Еще мы пробовали обсудить распад СССР.

Я говорил:

– Мне бы не хотелось, чтобы СССР вернулся. Если бы Советский Союз не развалился, то свою жизнь я провел бы в тюрьме. То есть, сам понимаешь, никакой симпатии… Но, послушай, Кирилл, то, что вместо него, – полная чушь. Так-то ведь совсем жить нельзя…

Кирилл усмехался:

– А чего ты хотел? Добро пожаловать в пустыню реальности!

Перед входом в кинотеатр мы потолкались в небольшой очереди, состоявшей из московского бомонда. То есть таких людей, с которыми, когда встречаешься глазами, сразу хочется поздороваться, потому что явно где-то их видел, но потом трешь лоб и долго не можешь вспомнить, где именно. У самого входа громко разговаривала по телефону телеведущая… Никогда не знал ее фамилии, но девушка была очень известной… Вы бы точно ее узнали: у нее еще такие смешные передние зубы. Тон у звезды был раздраженный, а к собеседнику на том конце она обращалась: «Слышь, ты, мозгоклюв!» Кирилл сказал, что, судя по всему, мы попали на очень правильное мероприятие.

А вот мне здесь как-то сразу не понравилось. Слишком громкая музыка, слишком много народу. Но на улице стало резко темнеть, а больше идти мне было некуда. Мне нужно было где-то пересидеть вечер, и кинопремьера была не худшим вариантом.

В фойе кинотеатра были полукругом расставлены столики, на которых стояли тарелки с фруктами, а напитки нужно было получать в баре. Подходите, говорите, чего бы вам хотелось, и бармен тут же нальет. Кирилл пристроился в очередь, а я встал рядом.

Весь сегодняшний день я чувствовал себя как-то не очень. Будто бегун, который бодро рванул со старта, а потом вдруг узнал, что одна из ног у него протез. Люди вокруг улыбались и предвкушали хорошее вино, а потом еще и хорошее кино. А мне хотелось нахамить окружающим, хлопнуть дверью и уйти.

Прямо передо мной стоял толстый писатель Быков. Мы поздоровались и немного поговорили о Горьком. Уже лет сто Горький отлично прокатывал за тему для светской беседы. В очереди за мной встал модный писатель Глуховский. С ним я тоже поздоровался, а говорить стал о cross-PR. Уже несколько лет эта тема тоже отлично годилась, чтобы перекинуться парой фраз с культурным собеседником.

Фойе кинотеатра понемногу заполнялось. Напитки молоденький бармен разливал смертельно медленно. Очередь в бар успела вытянуться почти до женского туалета. Кирилл задумчиво смотрел по сторонам, а потом сказал, что справедлива поговорка: красавиц ноги кормят. В смысле что если ноги не очень, то особенно и не поешь.

Стоять было скучно, и я что-то спросил у писателя Глуховского, а он ответил, что это его не волнует, потому что сейчас его волнует только желание хлопнуть джина.

– Ты уже пьешь алкоголь?

– Пью. Хотя и не часто.

– Но сегодня выпьешь?

– Если достоюсь в этот чертов бар. Писатель Глуховский был славным малым, но у него была больная печень. Насколько я знаю, раньше писатель работал в кремлевском пуле журналистов. Вместе с президентом Путиным как-то он улетел в Гватемалу и что-то такое там съел. После Гватемалы Глуховский на атомном ледоколе поплыл к Северному полюсу, но по дороге весь пожелтел, и корабельный врач поставил ему диагноз: гепатит в каких-то страшных формах. Писателя Глуховского на вертолете сняли с судна и надолго уложили в больницу. Из кремлевского пула ему пришлось уйти, но парень не расстроился: завел себе радиошоу на главной станции страны, телевизионную передачу на не очень большом канале плюс колонку в журнале, который платил самые большие в Москве гонорары.