Паскаль Брюкнер - Божественное дитя Страница 27

Поначалу ей льстило, что ее выделил из всех тот, кого молва уже нарекла преемником Бога. Ее не смущало, что Он младенец. Сногсшибательный Минус находился в апогее своей славы, и этого было вполне достаточно. Все было так ново, так необычно для нее: замок Кремеров, охраняемый, словно крепость, куда она каждый день отправлялась на такси; высокие решетки из кованого железа, у которых стояли на посту часовые в парадных мундирах с вышитым на груди гербом Божественного Дитяти - пустой колыбелью; толпы обожателей - некоторые пребывали здесь месяцами, - которым лакеи раздавали еду и напитки; множество слуг, бесшумно сновавших туда и сюда; агенты спецслужб в слишком узких костюмах с уоки-токи в руках; мажордом, приезжавший за ней к порталу в небольшом электромобиле и отвозивший ее к крыльцу по длинной платановой аллее; роскошный золоченый холл, а затем бесконечные анфилады комнат, до потолка заставленных книгами; последний зал, размерами чуть поменьше других, где полы были устланы старинными фолиантами в кожаных переплетах - по ним ступали босыми ногами, ибо у порога полагалось снимать обувь; двойные двери с электронным устройством, открывавшиеся автоматически; узкий коридор, где можно было идти только гуськом; наконец, предохранительный тамбур, а за ним комната Священного Гнома с наглухо закрытыми ставнями и тяжелыми занавесями на окнах - сюда она проходила одна, направляясь к стоящей на возвышении в центре кровати с балдахином, окруженной канделябрами и треножниками для курения благовоний; и вот перед ней возникала в облаках газовых и муслиновых тканей Мать, эта глыба жира всего на четыре года старше ее, утопающая в подушках, будто баржа в тине; рабы обмахивали ее опахалами, разгоняя воздух, ибо в комнате совершенно нечем было дышать. А внутри этой женщины-мастодонта сидело, как косточка в мякоти, чудо из чудес - карманный Эйнштейн, Святой Мозжечок.

Девушка опускалась в кресло, и Луи начинал созерцать ее - изображение передавалось в матку с помощью видеосистемы. Ей уже не нужно было танцевать, она могла просто сидеть напротив огромной самки (рабы удалялись, когда она входила) и разговаривать - вернее, слушать обращенные к ней монологи младенца. Ей было не по себе от того, что за ней наблюдает кто-то, кого она сама не видит, поэтому первые встречи превратились для нее в муку. Но она быстро привыкла и приложила все усилия, чтобы понравиться малышу. Покорностью и кокетством она в конце концов приобрела определенное влияние на него и добилась некоторых привилегий, чем восстановила против себя служителей Церкви, - отныне ей позволялось приходить в святилище без предварительного обыска и допроса. Только Мадлен, которая большей частью спала, не проявляла к ней никакой враждебности. Казалось, это грузное потное млекопитающее было напрочь лишено каких бы то ни было чувств. Две армии могли бы истребить друг друга на ее глазах - она не повела бы и бровью. В ее присутствии можно было беседовать, ничего не опасаясь, - она не слушала и не слышала. Люсия вскоре узнала, почему Премудрый Комар ежедневно призывал ее к Себе: Он решил "оплодотворить ее Своими познаниями", иными словами - приобщить к науке. С какой целью? Пока Он не мог ей этого сообщить. По правде говоря, Луи намеревался короновать ее, поселив вместе с Собой в матке, - возвести на престол в качестве женского подобия Мессии, преемницы не оправдавшей надежд Селины. Итак, нужно было быстро обучить ее, применив интенсивный метод, в котором Ему не было равных. Ради такого дела Он готов был даже несколько повременить с обещанным откровением.

Согласия девушки никто не спрашивал. Мальчуган объявил ей Свою волю, и она покорилась совершенно бездумно, смутно надеясь извлечь из этого какую-нибудь пользу в будущем. Каждый день, с шестнадцати до девятнадцати часов, Верховный Схоласт величественно приступал к педагогической деятельности. Он расхаживал, заложив руки за спину, и открывал Люсии бездонные кладовые Своего ума, диктуя ей даты, уравнения и теоремы отвратительно важным тоном. Ни на мгновение Он не усомнился в том, что целиком подчинил ее чарам Своего магнетизма, Своих флюидов. Он наблюдал за ней по контрольному экрану и сердито одергивал при малейших признаках невнимания. Она была обязана быстро записывать все данные в толстую тетрадь, проявляя одинаковый интерес к любой теме, будь то физика элементарных частиц, тектонические плиты, сравнительная грамматика семитских и европейских языков или этические воззрения Канта и Кьеркегора. Луи не признавал традиционных границ между науками, считая их свидетельством умственной немощи смертных, а потому просвещал Люсию во всех областях разом. Сверх того она должна была отвечать Ему уроки, заданные на дом. Каждый вечер перед ее уходом Он, облизываясь, вопрошал: "Чем побаловать вас завтра, мадемуазель, - теологией, лингвистикой, гносеологией, генетикой?" И Супер-Беби, поглаживая свой мозговой нарост, словно это был талисман, приносивший счастье, похрюкивал от удовольствия в своем противовоздушном убежище.

Люсия, преисполненная робости и почтения, поначалу беспрекословно подчинялась. В восемнадцать лет она, хоть и получила уже степень бакалавра экономических наук, хоть и преуспевала на поприще танцевального искусства, вновь очутилась в шкуре маленькой школьницы, трепещущей перед учителем учителем-младенцем. Ибо голос Луи не изменился - это было нечто среднее между писком новорожденного и старческим блеянием. Он не столько говорил, сколько квохтал - но квохтал так напыщенно и многозначительно, что она с трудом удерживалась от смеха. Зачем Он обрек ее на эту учебную каторгу? Что все это означало? В конце концов, она ни о чем Его не просила! Не понимая ни слова из Его тарабарщины, она забывала все тут же. Все Его назидания походили на укоризну, все уроки - на нагоняй. Он постоянно повторял ей: Луи оказал вам честь, мадемуазель. Она фыркала и мечтала надавать Ему пощечин. О, какой же скучной оказалась Небесная Вошь, и даже хуже, чем скучной, несносной, и хуже, чем несносной, - надоедливой, как осенний дождь. О зануда, высокопарный засранец! Хоть бы он замолчал, хоть бы заткнулся!

Он выговаривал ей, отчитывал за малейшую провинность, придирался к мелочам. А она, когда Он начинал объяснять ей разницу между несторианской и монофиситской ересью в вопросе о двойственной или единой природе Христа, подавляла в себе желание бежать из этого дома со всех ног. Какое ей дело до иконоборцев в Константинополе, до реформации и контрреформации? И зачем сдались ей всякие иностранные слова, все эти Weltanschauung и Zeitgeist, если она плевать хотела с высокой колокольни на мировоззрение или дух времени? Ах, этот Маленький Старичок не умел быть забавным, ничего не смыслил в каламбурах и был напрочь лишен остроумия. Когда Люсия выходила из Его комнаты, к ней бросались придворные льстецы, кружили вокруг нее и все норовили притронуться к избранной особе - той, что говорила со Спасителем и была Им приближена. В их глазах девушка представала живым талисманом, они целовали ей ноги и тянули к ней свои липкие лапы. Если бы они только знали, что она думает об их Божественном Дитяти!

Очень скоро Люсии осточертела вся эта отвратительная схоластика довольно с нее сладких речей комичного сосунка! И она стала приходить на занятия во все более откровенных туалетах - поверх надевала широкий пиджак или кардиган, чтобы не шокировать своим видом придворных, но перед Луи появлялась полуобнаженной. И Многоречивый Пигмей, взявший на Себя роль школьного учителя, приходил в смятение, с трудом держал Себя в руках. За последнее время с Ним произошла разительная перемена. Он мылся перед приходом девушки и каждое утро тщательно напомаживал крохотный пучок волос, торчавший у Него на макушке, - предосторожность совершенно излишняя, поскольку она никак не могла бы Его увидеть. Главное же, Ему не удавалось сосредоточиться, и Он срывал зло на верных сторонниках. Только одно - и ничего больше - имело теперь значение: послеполуденные часы с шестнадцати до девятнадцати. Малейшее опоздание Люсии причиняло Ему несказанные муки. Задолго до назначенного времени Он уже не мог усидеть на месте и был не в состоянии прочесть хотя бы строчку, ибо томился от нетерпения. Когда девушка входила в комнату, Сопляк начинал танцевать джигу, исступленно размахивая руками. Когда же она уходила - точнее сказать, убегала, - Он не мог заставить Себя приняться за работу. Перебирая в памяти проведенное занятие, Он упрекал Себя за ту или иную оплошность, и перед Его взором вновь возникала она - вот она склонила голову, покусывая ручку, вот хлопает ресницами, едва сдерживая зевоту, такая далекая при всей ее близости к Нему. Он мысленно оттачивал блестящие фразы и чеканные формулы, которые Он не сомневался в этом - должны будут ее ослепить. Чтобы произвести на нее впечатление, он готовил необыкновенно трудные темы, намереваясь разъяснить в следующий раз понятия Единства и Множества у Парменида, нет, лучше того суть Трансцендентального Эго. Перед этим она не сможет устоять, задержится хотя бы на четверть часа, жадно впитывая Его слова.