Павел Шестаков - Всего четверть века Страница 27

— Если вы себя не понимаете, где вам баб понять, — сказала и выбросила сигарету в окно.

— Зачем же ты за него пошла?

— Из-за детей. Одной отец нужен был, другому мать.

— Слушай, Лидка, — поразился я, — неужели у вас плохо?

— Да нет. Бывает и хуже, конечно. Но редко.

— В чём же дело?

— Недостойна я такого человека. Слишком все его любят. Правда, в основном со стороны глядя. Вот он про будущее говорил. А в самом ближайшем будущем, когда вы разойдётесь, сядет и будет ждать, пока я тарелки помою. Если не домою, ничего не скажет, сам домоет, а потом сообщит ласково: «Ты, наверно, устала, Лидочка, не успела всё помыть, не беспокойся, милая, я за тебя домыл». Так и скажет — «за тебя». Олег так не говорил.

— Молча мыл?

— Он не мыл. Он просто не совал свой нос на кухню, а если уж совал, то…

— Что?

— Мог и побить тарелки.

— Жалеешь о нём?

— Я его любила.

— Что толку… Нет его больше.

— А если появится? Одолеет себя, захочет дочку увидеть?

И как недавно Игорь, она сказала, не сомневаясь:

— Он не вернётся.

Но, в отличие от Игоря, добавила:

— Думаю, нет его в живых.

Из гостиной донеслась музыка.

— Послушай, — сказала Лида, — хороший романс.

Я прислушался. Пела цыганка.

Мне не под силу дни мучительных страданий,Пускай разлукою ослабят их года,Чтоб в ярком золоте моих воспоминанийСверкали вы всегда…

— Ты, мать, в упадке духа. Вспоминаешь?

— Я в упадке духа не бываю. Это вы, мужики можете себе такую роскошь позволить. А мне некогда. Работа, дети, теперь вот участок садовый взяла.

— Этого ещё не хватало. Нужен он тебе?

— Детям нужен. Живут среди камня, бензином дышат. Пусть хоть по дереву вырастят.

— Нет, ты положительно в упадке. Может, любовника заведёшь? — спросил я в полушутку.

— Думала, — ответила она серьёзно.

— И что же?

— Любовники не те. Раньше любовник любил, потому его и называли любовником, а теперь приходит только, не зря говорят — ходок. Да и приходит-то когда? В рабочее время. Попросит шефа: «Я, Николай Николаевич, плохо себя чувствую, разрешите в поликлинику отлучиться?» Ну и забежит на часок «в поликлинику». А через час уже с приятелями в коридоре курит и на часы поглядывает, сколько до конца рабочего дня осталось, — отработал…

— Ну и сурова ж ты сегодня!

— Как природа. Не всё же вас солнышком баловать… А если по правде, то в самом деле в миноре. Думаю, лучшее уже позади.

Ни пурпурный рубин, ни аметист лиловый,Ни наглой белизной сверкающий алмазНе подошли бы так к лучистости суровойХолодных ваших глаз.

Странно человек устроен. Сейчас Лида наверняка вспоминала не того Олега, с кем вела бесплодную борьбу за себя, за него, за дочку. Вспоминала другого, полного сил и чувств. И была права, конечно.

После романса в гостиной заспорили. Сергей пытался поставить «Последний троллейбус», а Коля, будущий членкор, хотел Высоцкого, о котором ещё мало знали.

— Да вы послушайте, ребята! Это замечательный парень. Увидите, он всех затрёт. Вот послушайте о горах.

Как и подобало современному учёному, Коля выбрал себе вид спорта, свободное время проводил в горах и на жителей низин смотрел свысока.

Так оставьте ж ненужные споры,Всё, что мог, я уже доказал.Лучше гор могут быть только горы,На которых ещё не бывал.

Но об этом я от Коли не раз слышал и прошёл через гостиную в поисках Игоря. Однако Игоря не нашёл, зато в полутёмной комнате услыхал любопытный разговор.

Беседовали Иван Михайлович с вокалисткой. То есть не беседовали. Игра, если можно так сказать, шла в одни ворота. Он с решительностью, которая, видимо, и Веру покорила, настаивал, а она уступала, хотя и не без колебаний.

— Послушай, ну что тебе здесь терять? — говорил он на «ты» тоном старого приятеля. — Сколько ты получаешь?

Вокалистка назвала незначительную сумму.

— Вот видишь! Копейки! — обрадовался Иван Михайлович. — А у нас коэффициент, да и часов дадут побольше. У нас специалисты на вес золота. Нам культура вот как нужна!

Он сделал энергичный жест.

— Короче, получать будешь втрое. Живёшь ты тут где?

— Я снимаю комнату.

— У хозяйки? Хорошую? А хозяйка как?

— Ну, как вам сказать…

— Значит, с жильём — дело дрянь. Стоит, понятно, дорого. А у нас сразу квартиру… С удобствами.

— Но у вас очень холодно, — защищалась вокалистка, как умела.

— У нас климат здоровый, — возразил он уверенно.

— Я не привыкла к такому… Я южанка, мерзлячка.

— Южан у нас половина. Своих-то не хватает.

Она засмеялась тихо.

— У вас на всё ответ имеется.

— А как же! И главное. Извиняй, если деликатный вопрос задам. Как у тебя с личной жизнью?

Вокалистка смутилась.

— Что вы имеете?.. Я не замужем.

— Вижу. И парня нет. Иначе почему здесь одна? Верно?

— Ну как вам сказать…

— Да о чём говорить! Я сам одинокий. Понимаешь?

— Не совсем.

Но она понимала, конечно, куда он ведёт настойчиво.

— Что тут непонятного! Я говорю ясно. У тебя жизнь неустроенная, у меня тоже. Понимаешь?

— Вы что же, в некотором смысле предложение делаете?

— Точно. Предложение, — подтвердил он.

— Невероятно! — воскликнула вокалистка. — Вы ведь увидели меня всего два часа назад.

— Не два, а чуть больше, но это дело не меняет. Глаз у меня — алмаз. Человека сразу вижу.

— Говорят, чтобы человека понять, пуд соли съесть нужно.

— Съедим, — заверил Иван Михайлович, — на этот счёт не беспокойся. Зимы у нас длинные. За зиму солений много идёт. Напарник мой прошлый год одних грибков тридцать семь баллонов трёхлитровых накрутил. Насчёт солёного у нас порядок.

Тридцать семь баллонов не могли не произвести впечатления. Вокалистка поняла, что вопрос поставлен ребром.

— Если вы так откровенны, позвольте и мне… Ведь вы не можете меня любить.

На минуту Иван Михайлович ослабил натиск.

— Ну, что я тебе скажу? Вопрос трудный, конечно, потому что я жену очень любил. Но, с другой стороны, жизнь-то вперёд идёт, как хозяин наш тут правильно говорил. Вот и он её любил, а теперь живут хорошо с Лидой, детей растят. И моей дочке мать нужна. Мужчине-то с ребёнком трудно одному, особенно с девочкой.

— Спасибо за откровенность. Я понимаю, что вам нужна жена. Но почему именно я? Разве у вас там совсем нет женщин?

— Женщины у нас есть. Да и тут полно. Но не те мне нужны. Ты же знаешь, какая у Леночки мама была! Потому теперь я ей абы кого взять не могу. Мне женщина культурная нужна, образованная, такая, как ты.

— И всё-таки вы меня совсем не знаете. Вы слишком стремительны. Дайте мне подумать.

— Да какой же я стремительный. Я, если хочешь, для того на материк и приехал. Полгода искал. Всё объехал, а женщины подходящей не встретил. До сегодняшнего дня. А сейчас вижу — это ты. Какой же я стремительный. Наоборот, разборчивый.

— Нет, не могу… Давайте так сделаем. Вы поедете, а я напишу вам.

— Так дело не пойдёт, — отверг Иван Михайлович строго. — Если ты со мной не поедешь, я уже знать буду, что не пришёлся, а ежели приедешь потом, то не от сердца, а по расчёту. Это не дело. Решайся сейчас.

Вокалистка находилась в смятении, но это было не то смятение, когда человек стремится бежать, спастись всеми мерами от неожиданно нагрянувшего, и Иван Михайлович понял это. Он вдруг решительно взял её за руку и вытащил в гостиную.

— Что вы!.. Не нужно!

Но было уже поздно. Не выпуская руки, Иван Михайлович объявил:

— Дорогие собравшиеся товарищи! Позвольте сообщить, что вот эта девушка, — к имени он ещё не привык, а может, и забыл в ту минуту, — жизнь свою решила круто изменить и едет со мной к нам на Север, где будет детвору обучать пению и музыке.

Так, вполне тактично, однако безоговорочно известил Иван Михайлович об этой своеобразной помолвке, и все его поняли и после секундного замешательства захлопали одобрительно.

— Вот как надо! — сказала мне Лида. — А не в «поликлинику»…

Что и говорить, вечер закончился удачно.

…и последняя

Вот и пришло время рассказать о встрече последней. То есть последняя она, разумеется, в повести, а в жизни те, кто жив, не исключено, ещё четверть века проживут. Жизнь ведь и длинной бывает. Но снова скажу то, с чего начал: неповторимое пережили мы в годы прошедшие. Оставшиеся не сулят неожиданностей, ведь всё было — и любовь, и смерть, и успехи, и разочарования.

У Лиды, например, последней неожиданностью стало превращение в бабушку. Преподнесено это известие было решительно и одновременно иронически, как умел это делать Олег в лучшие годы. Недаром Марина была на него похожа. Подвела она однажды маму к зеркалу и сказала: