Александр Любинский - Виноградники ночи Страница 27

— Не думаю. Она ненавидит Восток с его ленью, грязью и визгом.

— А жена осталась здесь…

— Осталась.

— Интересно, что ее удерживает?..

— Не знаю. Мне это все равно!

— Правда?

— Послушай, давай вернемся к литературным проблемам!

Губы, сложившись узким колечком, втягивают сигарету.

— Не буду тебя мучить. Обещаю.

Скандинавы подзывают официантку. С равнодушной готовностью щелкает кнопкой аппарата. Мгновенная вспышка. Сидят, обнявшись, за клеенчатым столиком. Сзади — перспектива переулка с уходящими вдаль деревьями. Там и мы с Владой — размытыми тенями. В чей-то семейный альбом.

— Что-то пишешь? Ты ведь, надеюсь, не зря ушел из газеты?

— Пишу.

— Дашь почитать?

— Когда закончу. Если закончу…

— Трудно идет?

Настороженный взгляд. Рука с сигаретой тянется к пепельнице. Зажигаются фонари. Посверкивает браслет, пляшут светлые точки в темной глубине глаз.

— Видишь ли… Я уже тебе говорил, что…

— Так что же?

— Я остался один.

— Но ведь у тебя есть, насколько я понимаю, родители?

— Мама… Очень старенькая. Но я не об этом… Не для кого писать!

— Глупости! Если будет хорошо, прочтут. Знаешь что… — рука ползет по столу, словно хочет дотронуться до моей руки. На полдороге — замирает… — Пиши для меня.

— И только?

— Ну, правда, мне ужасно интересно!

Откидывается на спинку стула. Струйка дыма. Маленький рот кривится в полуулыбке. Настороженный, внимательный взгляд. Протягиваю руку. Накрываю своею — ее ладонь… Все с той же полуулыбкой вытягивает руку… Взгляд на часы.

— О! Заболталась! Пора.

Пока расплачивался с официанткой, скандинавы исчезли. Остатки пиццы на столе. Подсвеченная фонарем крона дерева, белая стена дома напротив.

— Я провожу тебя.

— Не надо. Позвони на следующей неделе. Если захочешь… Ладно?

…Проскользнул в переднюю, прикрыл дверь. Медленно двинулся вперед. Слева — кухня, прямо — небольшая гостиная с кожаным черным диваном и журнальным столиком, сверкающим чистотой. Направо — кабинет… О, да, у этого человека есть вкус! Большой письменный стол, два мягких кресла с темно-зеленой обивкой, тяжелые книжные полки… На столе — телефон; рядом, в хрустальной пепельнице — трубка. В изголовье кушетки — небрежно брошенный мягкий плед… Рядом с кушеткой, на круглой подставке с резными ножками — прямоугольник радиоприемника… Такой сибарит — руководитель боевиков?! Здесь что-то не так… И домашний телефон, эта роскошь для немногих, и новенький приемник… Интересно, кому он звонит по своему телефону?

Окно выходило во двор соседнего дома, и ветви миндального дерева, склонив тонкие шеи, заглядывали в комнату сквозь приоткрытую створку. Марк прошел в гостиную. Здесь окно уже было большое, высокое. И зеленые холмы вдалеке, и небо над ними, заключенные в оконную раму — стали нереальны, словно картина, висящая на стене… Отсюда монастырь был едва различим, и лишь тонкие руки креста на колокольне, воздетые вверх, проступали на золотисто-маревном фоне… Сколько же комнат ты уже видел, Марк? Сквозь одни ты проходил скользящей тенью, как вон та — тень ветки на стене. По другим проносился порывом ветра — опрокидывающим, сдвигающим предметы с привычных мест. И нигде не задержался… Только и осталось — то ли запах пыли, то ли пятно света на полу…

Когда же это началось? Не тогда ли, когда — вдруг — захотелось вырваться из той комнатки в дощатом бараке, показавшейся невыносимо убогой? И уехать навсегда, и не оглянуться… Чтобы теперь, казалось бы, в самый разгар своего путешествия, оказаться ни с чем… То ли с запахом пыли, то ли с пятном света на полу. И невозможно уже вернуться в тот дощатый барак, к старику в холщовых трусах, с жилистыми, словно корни дерева, ногами. Он будет смотреть на него и молчать. А потом уйдет к своим пчелам. Только муха жужжит в душной тишине, кружит над столом, над засохшим пятном от меда…

Резко зазвонил телефон. Он звонил и звонил, и смолк. Марк вышел на площадку, прихлопнул дверь. На лестнице было пусто и тихо. Только в квартире под крышей детская рука разучивала вальс — спотыкалась, смолкала, начинала снова.

Не знаю, как бы повернулось мое повествованье, если бы в дело не вмешался случай. Я и не мог предположить, что именно в тот момент, когда Марк выйдет из подъезда дома, где расположена квартира Руди, он едва не столкнется с самим хозяином квартиры! Тот как раз вынырнул из-за угла вместе с неразлучным Шломо, и вдруг — увидел Марка.

Схватив Шломо за руку, дернул ее… Шломо хотел было возмутиться, но не успел — прижав палец к губам, Руди следил за незнакомцем… Тот остановился посреди улицы под отвесными лучами солнца; засунув руки в карманы пиджака, взглянул на дом, словно оценивая его. Странный тип… Да, похоже, это он. Пришел навестить. А если нет?… Незнакомец между тем направился в противоположную сторону, к уходящему вверх переулку. Руди обернулся к Шломо.

— Иди за ним!

— Что?…

Мясистый нос — в мелких капельках пота. Темные пятна на рубахе подмышками и на груди.

— Я должен бежать за ним в такую жару?!

— Он опасен.

— Англичанин?

— Возможно…

— Так может, убрать его, и дело с концом?

— Не надо. Проследи.

— Ладно уж…. Черт с тобой!

Подтянул брюки, затрусил по улице.

— Будь осторожен! Не засветись!

Не прерывая бега, мотнул курчавой головой.

Руди вошел в подъезд. В квартире Ауэрбахов наверху маленькая Соня неутомимо насиловала пианино. Подошел к двери, проверил растяжку — едва заметный волосок на уровне колен. Так и есть — порван. Вошел, внимательно — комната за комнатой — осмотрел квартиру. Все было на своих местах… Но это ощущенье — другого, взгляда — другого, присутствия — другого!

Сел в кресло у стола, потянулся за трубкой в пепельнице — одернул руку… Все пошло наперекосяк с приездом этого чертова контролера. Он действует нелогично, допускает ошибки… А, может, он хочет, чтобы так о нем думали? И у него есть какой-то план… Но какой?

Встал с кресла, заходил из угла в угол.

Зазвонил телефон. Это был Шломо.

— Я его упустил! — кричал Шломо, — он вдруг рванул! Я побежал за ним… и потерял! Слышишь?

— Слышу. Ты, наверно, спугнул его.

— Да нет же!

— Ты откуда звонишь?

— Из Центральной почты.

— Иди домой. Я свяжусь с тобой.

— Домой?

— Да-да! Я дам знать!..

Застыл с трубкой в руке, передернул плечами. Как тяжело иметь дело с дураками и дилетантами! И — снова это чувство, будто кто-то подглядывает за тобой… Помедлил — крутанул телефонный диск.

Яков вдруг увидел того человека. Тот шел по Бен-Иегуда слева от него и немного впереди в своей мятой шляпе и потертом, посверкивающем на сгибах локтей, пиджаке. Шел быстро, не глядя по сторонам, опустив голову. Он поравнялся с кафе «Европа», что на углу Яффо и Бен-Иегуда, и остановился. Это было неожиданно — Яков резко сбавил шаг, какая-то женщина, шедшая сзади, резко толкнула его в спину, вскрикнула. Человек оглянулся… Несколько мгновений он стоял, тревожно глядя по сторонам, словно пробудился от сна — и уже размеренно и неторопливо зашагал вниз по Яффо, в направлении Старого города.

С того момента, как Яков увидел незнакомца в своем дворе, он больше не встречал его, и как тогда, вдруг почувствовал, будто его втягивает в себя как щепку, невидимый водоворот — надо было развернуться и уйти, но вместо этого Яков двинулся вслед за ним. Тот шел все быстрей, и Яков тоже ускорил шаг. Он уже почти бежал, чтобы не потерять из вида эту шляпу, мелькавшую среди платков и фесок, куфий, фуражек… Вдруг кто-то дернул его за руку, да так сильно, что Яков едва не упал. Рядом стоял белобрысый крепыш. И с другой стороны сильные руки подхватили его, потащили к проезжей части, где стояла черная «Эмка» с распахнутой задней дверью. Он закричал, но крик потонул в вязкой вате уличного шума. Втолкнули в душную тьму, стиснули с двух сторон. Машина рванулась с места. «Куда вы везете меня? Что вы хотите?» — выкрикнул Яков, но белобрысый, сидевший справа, так стиснул его руку, что он задохнулся от боли. А они уже заскользили, набирая скорость, вниз и вниз… Мелькнул обрыв и стены Старого города, и Яков понял — его везут в Мошаву Германит. Машина уже ехала под купами эвкалиптов Эмек Рефаим, свернула в проулок, проскочила через железнодорожный переезд и, проехав еще сотню метров по петляющему желобу переулка, остановилась возле глухого забора. Водитель вышел, распахнул створки ворот, и машина подъехала к небольшому двухэтажному каменному флигелю под островерхой черепичной крышей, на стене которого синей краской была выведена цифра 12.

Просторный двор был окружен со всех сторон густой шпалерой кустов. За купами кипарисов, вознесших к небу свои зеленые свечи, загудел поезд, надвинулся, заполонив все пространство лязгом и стуком колес, простучал, смолк… «Пошли, — проговорил тот, что сидел слева, и взял Якова под руку. — И не дергайся! Все равно никто не услышит».