Джон Бойн - История одиночества Страница 28

Джонас равнодушно пожал плечами. Это его не трогало.

— Я к тому, что после такой победы должность за ним навсегда. Я уже не вернусь.

— Скучаешь по школе?

— Скучаю.

— Есть и другие школы.

Я покачал головой:

— Я прикипел к Теренуру. И потом, не я выбираю. Отправляюсь, куда пошлет архиепископ.

— Да ладно? — Джонас смотрел недоверчиво.

— Никаких «ладно». Без вариантов.

— В Теренурском колледже учился один мой знакомый. — Джонас огляделся, задержав взгляд на своем отражении в зеркале. — Джейсон Уикс. Ты его знал?

— Я помню Джейсона, — кивнул я.

— И хорошо его знал?

Я помотал головой:

— Да не особо.

— А того учителя? Как бишь, его?

— Донлан, — сказал я. — Отец Майлз Донлан.

— Его ты знал хорошо?

— Довольно хорошо. Откуда ты знаешь Джейсона?

— В Тринити вместе учились на филологическом.

— Отношения поддерживаете?

— Нет, он в тюрьме.

Я оторопел. Ничего себе новость.

— В тюрьме? За что?

— Ограбил винный магазин.

— Не может быть!

— Может.

— Но зачем?

Джонас пожал плечами:

— Наверное, из-за денег.

— Он же из очень богатой семьи. Кажется, его отец какая-то шишка в Объединенном ирландском банке? Помнится, он приходил на все регбийные матчи и как бешеный орал на сына. После одного проигрыша влепил ему оплеуху, мистер Кэрролл буквально оттащил его от парня.

— Отец давно его вышвырнул. Он пристрастился к игре и наркотикам…

— Отец?

— Да нет, Джейсон.

— Невероятно.

— И тем не менее. Из-за этого Донлана он совсем охерел. — Джонас вскинул ладонь, извиняясь за грязное слово: — Прости.

— Ты винишь Донлана в том, что сделал Джейсон? — спросил я, переваривая новость.

— Конечно. Я знаю Джейсона с первого курса. Он просто кипел от злости. А после суда над Донланом поостыл.

— Они… — я не знал, как спросить, чтобы не вышло смешно, — не в одной тюрьме, нет?

— Понятия не имею, я не общаюсь с Джейсоном. А ты общаешься с Донланом, что ли?

— Нет.

— Сколько он получил?

— Если не ошибаюсь, шесть лет.

Джонас рассмеялся:

— Джейсону дали двенадцать. Забавно, правда?

— Смотря что считать забавным. — Я обрадовался, что нам подали еду. Разговор этот мне совсем не нравился, я попробовал сменить тему: — Видел тебя по телевизору.

Польщенный, Джонас улыбнулся:

— Правда?

Куда подевался тот застенчивый нервный подросток, каким он был десять лет назад? — подумал я. Сгинул бесследно. Сейчас он излучал превосходство. Незамутненное высокомерие. Потребность в успехе и признании. Чтоб все его замечали. Отчего ему это столь важно, если он и так хорошо устроился в жизни?

— Да. Ты никогда не думал пойти в актеры? Ведущего ты уделал в пух и прах.

— Нет, не думал.

— Откуда в тебе такая уверенность? В детстве ты был ужасно робкий.

— Я притворяюсь, — сказал Джонас. — Если честно, я был пьяный.

— Что-что?

— Так, слегка. Сначала принял дозу в «Оленьей голове», да в гримерной выпивки было полно. Я набрался вдохновения.

— После тебя выступал Питер О’Тул.

— Ну да.

— Ты с ним говорил?

— Так, перебросились парой слов.

— Какой он?

— Не знаю. Старый. По-моему, он не соображал, что происходит. Попросил в долг полтинник.

— Ты дал?

— Нет. Плакали б мои денежки.

— Как продается книга? — спросил я.

— Она вышла всего неделю назад. Посмотрим.

На днях я шел по Графтон-стрит и в витрине книжного магазина, что напротив музыкального салона, увидел штук двадцать афиш. Половина из них представляла книгу, половина — самого Джонаса. На плакате он выглядел точно модель с рекламы одежды от Кельвина Кляйна: рубашка расстегнута до пупа, рука зарылась в шевелюру, недоуменный взгляд прямо в объектив. Интересно, подумал я, каково быть писателем, не обладающим этакой внешностью? Нынче издатели, наверное, и на порог не пустят, если выглядишь как обычный человек.

— Работаешь над чем-нибудь новым?

— Работаю.

— О чем книга?

— О том о сем. — Джонас тщательно разжевал брокколи. — Не перескажешь.

Я вздохнул. Наверное, я ему не нравился. Либо он просто хамил.

— Тут вот твоя мама… — после долгой паузы сказал я.

— Да, мама, — кивнул Джонас.

— Недавно я ее навестил.

— Я знаю. Я был у нее на другой день после тебя. Сиделка сказала, что ты приезжал.

— Улучшений, похоже, нет?

Джонас нахмурился, как будто слегка удивившись вопросу:

— Ты же знаешь, что не будет никаких улучшений.

— Я в том смысле, что рассудок ее быстро угасает. Первые двадцать минут она меня даже не узнавала, потом очнулась и была вполне разумной. А затем попросила глянуть, не ушла ли еще Кейт Буш, и взять у нее автограф.

Не сдержавшись, Джонас рассмеялся:

— Певица Кейт Буш?

— Ну да. Видимо, слышала ее по радио.

— Наверное. Вряд ли Кейт Буш ездит по приютам, верно?

Я не стал отвечать. Прихлебнул пиво. Поковырялся в салате.

— Тот парень твой друг? — спросил я.

— Какой парень?

— Как его, Марк?

Джонас нахмурился:

— А что?

— Он твой… как это называется… партнер?

— Господи, нет. — Джонас так скривился, словно я уличил его в непотребстве.

— Я в этом не разбираюсь.

— Обычный приятель, вот и все. Даже не приятель. Просто знакомый. Он написал роман.

— Успешный?

— Пока что никакой. Он ищет издателя. Просит помочь.

— Книга-то хорошая?

Джонас пожал плечами:

— Я не читал.

— Но прочтешь?

— Нет, если удастся.

Я кивнул и съел немного салата. Высокомерие Джонаса меня раздражало. Наконец я выдавил: — А тебе разве никто не помогал, когда ты начинал?

— Ни одна душа.

Я посмотрел в окно. Прохожие — все в основном молодые, как Джонас, — о чем-то болтали и выглядели счастливыми. Я подумал, что племянник мой, несмотря на весь свой успех, деньги, экранизированный роман и книги, выходившие одна за другой, удовлетворен жизнью гораздо меньше, чем любой из них.

— В твоей жизни есть кто-то особенный? — спросил я, прекрасно сознавая, что подобные вопросы задает лишь тот, кто сам отчаянно ищет счастья.

— Ты на самом деле хочешь знать? — улыбнулся Джонас.

— Иначе не спрашивал бы.

— Нет никого особенного. Мне и одному хорошо.

Это тему я больше не затрагивал. Не то чтобы меня смущала ориентация моего племянника, просто мне, лишенному всякого сексуального опыта, не с чем было сравнивать. Если сделать вид, что гомосексуализм ничуть не хуже натуральных отношений, не будет ли это выглядеть снисходительностью? А если вести себя так, словно это отклонение, не нанесу ли я оскорбление? Точно на минном поле. Что ни скажешь, все не так. Нынче плюнуть нельзя, чтоб кого-нибудь не обидеть. Мы с Джонасом никогда не углублялись в сию тему, а в интервью об этом он говорил неохотно, словно не понимая, почему кого-то интересует, с кем он спит. В своих четырех романах (последний я еще не читал) он лишь однажды коснулся данного предмета и этой книгой сделал себе имя. Было время, когда казалось, ее читают все поголовно.

В романе под названием «Шатер» действие происходит не где-нибудь, а в Австралии, к которой Джонас, я знал, питает особую привязанность. Книга небольшая, это самый короткий роман Джонаса, там все случается за два выходных дня. Главный персонаж, молодой ирландец, заехавший в этакую даль в поисках работы, видит объявление о концерте певца, с которым лет десять назад был немного знаком по Дублину. Выступление состоится через неделю в сиднейском Гайд-парке и пройдет в шатре — сооружении из деревянных конструкций, парусины и зеркал. Герой покупает билет и посылает весточку музыканту, тот вспоминает их недолгое знакомство, и они договариваются вместе выпить после концерта. Затем идет большая сцена, когда герой сидит во втором ряду, смотрит на певца и вспоминает давние дублинские события, которые нанесли ему душевную рану и к которым музыкант имел некоторое отношение через их общего приятеля. Надо же такому случиться, герой и музыкант — оба геи. Между ними никогда ничего не было, хотя когда-то давно герой по уши втрескался в певца и теперь сидит, зачарованный изяществом его музыки и неписаной красотой. Музыкант весьма тщедушен, ему далеко за двадцать, но лицом он прямо мальчик из церковного хора. Герой в смятении. Ему кажется, будто вся его жизнь шла к этому дню. Такое впечатление, что молодой музыкант повествует о трудном детстве героя и перечисляет все горести его жизни, не пропуская ни одной. Потом в баре они сидят за пивом, и герой впитывает каждое слово певца. Пусть мы едва знакомы, хочет сказать он, но между нами существует взаимопонимание. Он сгорает от желания прикоснуться к музыканту. Он уверен, что самой судьбой предназначен этому юноше в нежно-голубых брюках, из-под которых выглядывают лодыжки и с которыми не очень-то сочетаются кроссовки, этому певцу с миниатюрной гитарой, но чувства его захлестывают, и он боится, что если заговорит о них, то покажется банальным или напыщенным, чем отпугнет музыканта. Герой обречен на неудачу; он молчит, опасаясь сказать не то. Тут к их столику подходит пара — мужчина с девушкой. Они тоже были на концерте, слушали молодого музыканта и теперь хотят угостить его выпивкой. Было двое, стало четверо, но вновь пришедшие совершенно не интересуются героем. Наконец музыкант говорит, что ему пора в отель — мол, завтра опять концерт, надо поберечь горло. Герой хочет его проводить, надеясь, что по дороге отыщет слова, которые выразят его чувства, но, увы, — как назло, эта пара туристов остановилась в том же отеле и предлагает втроем ехать на такси. Через минуту они исчезают, и герой ошеломлен тем, как быстро он остался один. Позже музыкант присылает эсэмэску — он спрашивает, придет ли герой на завтрашний концерт, и тот отвечает «нет», ссылаясь на загруженность работой. Но это вранье, и герой плачет в своей одинокой квартире. Его пугает физическая близость, к которой может привести новая встреча. Однако на другой вечер, когда концерт заканчивается, ноги сами несут его к шатру, и тут история принимает неожиданный оборот.