Джон Бойн - История одиночества Страница 29

Я просто излагаю сюжет. Рассказчик из меня никакой. У Джонаса все гораздо лучше.

— Так вот о маме, — опять начал я.

— Да-да, — откликнулся Джонас.

— Врачи предупредили о возможности резкой перемены.

— Ей обеспечен отличный уход.

— Даже не сомневаюсь.

— И потом, я навещаю ее регулярно. Иногда дважды в неделю.

— Да, я знаю, Джонас. Я тебя не укоряю. Ты хороший сын.

Он кивнул.

— Об Эйдане что-нибудь слышно? — спросил я. — Как он?

— Прекрасно.

— По-прежнему в Лондоне?

— Бог с тобой, давно уехал.

Я удивился:

— Как так?

— Вот так.

— И где же он теперь?

Джонас помолчал, отпил воды.

— Эйдан тебя не известил? — осведомился он.

— Зачем бы я спрашивал?

Джонас мялся.

— Я не могу сказать.

— Не можешь сказать, где он живет?

— Нет.

— Это государственная тайна? Он что, в программе защиты свидетелей?

— Одран…

— Почему нельзя сказать?

— Потому что он сам бы тебе сказал, если б хотел.

Я опешил:

— Зачем ему от меня скрываться?

— Вот у него и спроси.

— Как же я спрошу, если не знаю, где он?

Джонас промолчал, разговор этот явно ему надоел.

— Что Эйдан имеет против меня? Хоть это можешь сказать?

— Вот у него и спроси, — повторил Джонас.

— Невероятно. — Я откинулся на стуле. — Джонас, просто скажи, сделай милость, где живет твой брат.

Племянник наконец сдался:

— В Лиллехаммере.

— В Лиллехаммере? В Норвегии?

— Да.

— Там, где ваша бабушка?

— Да.

Я покачал головой:

— Впервые об этом слышу. А вы, значит, общаетесь?

— Конечно, общаемся. Мы же братья.

— Так и я ему дядя, но ничего о нем не знаю.

— Он очень занят. — Джонас сглотнул. — Весь в делах. Да еще Марта с детьми.

— Я никогда их не видел. — Я вдруг почувствовал, что накатывают слезы. — А Ханна с ними встречалась?

— Он не привозит их в Ирландию.

— Почему?

— Его не тянет в родные края.

— Но почему? — не отставал я.

Джонас пожал плечами:

— Говорю же, он очень занят.

Я покачал головой.

— Не понимаю, что я ему такого сделал, — сказал я и сам расслышал жалобность своего тона. — Всегда поздравлял его с днем рождения. Я всегда вас обоих поздравлял.

— Не бери в голову, Одран. Ну не хочет он поддерживать старые знакомства.

— Я не просто знакомец. — Рассерженный, я подался вперед. — Я ему, между прочим, родной дядя.

— Чего ты завелся?

— Я не завелся. Только обидно, вот и все.

— Что ж, ты не один такой страдалец.

Я нахмурился. Кого он имеет в виду? Свою мать? А то я не знаю, что Ханна страдает. И что сыновья ее тоже страдают, видя, в каком она состоянии.

— Наверное, я мог бы ему позвонить, — наконец сказал я.

— Ты не знаешь его номер.

— Так дай мне.

— Сначала спрошу у него разрешение.

В глазах Джонаса промелькнуло нечто сродни презрению, и он рассмеялся. Потом вдруг взял мое пиво, сделал добрый глоток и поставил стакан на место, ничего не объяснив и не извинившись.

— Если хочешь, я у него справлюсь, — сказал он. — Раз уж тебе так неймется.

И тут из динамиков зазвучала песня, которую последнее время часто крутили по радио, — мужской голос пел без всякого напряга, но очень проникновенно. Джонас мученически прикрыл глаза, словно в приступе дурноты. Я понимал, каково ему. Он бы не смог ранить меня сильнее, даже если б сдернул со стула, зажал мою голову под мышкой и раз-другой саданул кулаком в лицо. Что я такого сделал своим племянникам, что они так меня презирают? Чем я их так обидел?

— Ладно, не надо. — Я отвернулся. — Как-нибудь в другой раз.

Эйдан.

Я помню, когда родители отчаялись с ним справиться. Ему было одиннадцать, он на пару лет раньше сверстников стал неуправляемым, своими безумными выходками доставляя отцу с матерью массу огорчений. Вот, скажем, случай с мальчиком, который еще недавно был его лучшим другом. Из-за чего-то они сцепились, началась драка, Эйдан выбил приятелю зуб, и Ханна с Кристианом еле-еле умиротворили родителей пострадавшего. Потом Эйдан проколол покрышки на машине священника, который тридцать лет учительствовал в школе и вскоре собирался на пенсию. Из-за этого происшествия бедняга ушел раньше времени. Эйдану дали испытательный срок, и директор пригрозил ему большими неприятностями, если он не изменит своего поведения.

У меня оборвалось сердце, когда Кристиан мне позвонил и попросил поговорить с племянником. Эйдан мне нравился, мы с ним ладили, но вообще-то я не очень хорошо его знал. Только с возрастом я понял: я был скверным дядюшкой для своих племянников и это моя крупная жизненная неудача. Да, я всегда был к ним добр, да, я исправно поздравлял их с днем рождения (о чем не преминул напомнить Джонасу) и не забывал о рождественских гостинцах, но, положа руку на сердце, я отсутствовал в их жизни и не давал им повода меня любить. Несмотря на семь лет в семинарии, где меня окружала молодежь, и тридцать лет работы с подростками в Теренуре, мне всегда было трудно общаться с детьми Ханны, словно мешало то обстоятельство, что у сестры есть семья, а у меня нет. Гордиться мне нечем; я много раз говорил себе, что должен постараться и выстроить родственные отношения с Эйданом и Джонасом, но упустил драгоценное время, а вместе с ним и возможность таких отношений. И оттого просьба приструнить Эйдана, доставлявшего столько хлопот родителям, меня испугала.

— Я больше не могу говорить с ним, Одран, — пожаловался Кристиан. — Почти все время он обитает на своей собственной планете.

— В своем собственном мире, — поправил я. Зять мой давно жил в Дублине, но все еще мило путался в идиомах.

— Да, в собственном мире. Может, сторонний человек, дядюшка, сумеет его вразумить.

Я обещал попытаться, и вот через несколько дней мы втроем уселись в гостиной (Эйдан с явной неохотой), и я спросил племянника, не беспокоит ли его что-нибудь.

— Угроза мировой термоядерной войны, — мгновенно ответил Эйдан, и я рассмеялся, вспомнив, как сам нечто подобное говорил маме, выведывавшей мое настроение.

— А что еще? — спросил я. — Что-нибудь более личное.

— Разве этого мало? Все человечество может погибнуть.

— Перспектива безрадостная, — согласился я. — Но твой одноклассник в этом не виноват, правда? Как и твой учитель.

Эйдан пожал плечами и отвернулся. Затем попросил у матери шоколадку, но получил отказ — дескать, испортит аппетит перед ужином.

— Родители ужасно за тебя беспокоятся, — сказал я.

Эйдан фыркнул и покачал головой.

— Это правда, — упорствовал я.

— Так и есть, — хором сказали Ханна с Кристианом, а парень потянулся и во весь рот зевнул.

— Нехорошо, — упрекнул я. — Веди себя прилично, пожалуйста.

— Я устал, Оди, — сказал Эйдан. Оди. Никто никогда меня так не называл, кроме него. Когда он только учился говорить, никак не мог выговорить «Одран». У него получалось «Оди», и с тех пор он так меня и звал. Попробуй кто другой назвать меня «Оди», я бы его одернул, но у Эйдана это получалось обаятельно. Закрадывалась мысль, что он меня любит больше, чем выказывает.

— Ночью спишь хорошо? — спросил я.

— Он полуночничает, — вставила Ханна. — А потом не добудишься в школу. Ясное дело, днем он квелый.

— Как дела в школе? — Я проигнорировал реплику сестры. Возможно, разговор не клеился из-за родителей, но я считал себя не вправе просить их оставить нас вдвоем.

— Скукота, — ответил Эйдан.

— Вот, извольте! — всплеснул рукам Кристиан. — Ему все скукота. Ничто не интересно.

— А почему в школе скучно? — спросил я. — Ты же там вместе с друзьями.

— Плевать я на них хотел. Все они идиоты.

— А с кем ты играешь?

— Играю? — ухмыльнулся Эйдан.

— Да.

— Я ни с кем не играю.

А с Джонасом?

— Он кретин. И зануда.

— Видали? — Кристиан покачал головой. — Я не знаю, что с ним делать. Звал его летом на пару недель съездить к бабушке в Лиллехаммер — нет, не хочет.

— Там скукота, — сказал Эйдан. — Ты не представляешь, какая там скучища, Оди. Ты ж там не был.

— Вообще-то, был, — возразил я. — Ездил на свадьбу твоих родителей. Прекрасно провел время.

— А потом ездил?

— Нет, но…

— То-то и оно.

— Я не знаю, что тебе сказать, — вздохнул я, уже чувствуя свое поражение. — Молодой парень, а ведешь себя как пресытившийся оболтус, причем совершенно, на мой взгляд, беспричинно. В твоем возрасте из меня жизнь била ключом.

— Я не ты.

— Да, верно. Но я жил полной жизнью, хотя у меня не было столько друзей, как у тебя, и счастливой семьи. Знаешь, настоящий друг у меня появился только в семнадцать лет, когда в семинарии я встретил Тома Кардла.