Генри Саттон - Детские шалости Страница 28

Лежа ночью без сна, слушая, как сопит Джемма, уснув в детской кровати в углу комнаты, и как лихорадочно вертится Николь, стараясь улечься поудобнее в своей отдельной, придвинутой вплотную жаркой кровати, зная, что Николь лежит под простыней абсолютно голая, всего в нескольких дюймах от него, он все думал и думал о том, что она раздета, о ее гордо торчащих сосках, и о ее подрезанном пушке, и обо всех находящихся в такой близости обнаженных телах, на которые он успел насмотреться за весь день, и возбуждался все больше и больше. Марк вдруг осознал, что зажал в руке свой член, вслушиваясь в прерывистое писклявое жужжание комаров над головой, и в звуки душа, который кто-то принимает в соседнем номере, в звуки отдаленного смеха, и, видимо, в стуки и стоны парочки, занимающейся любовью, — и от этого он возбуждался еще больше и чувствовал себе еще более одиноким — и он совсем не слышал, как шумит море, потому что их номер выходил во внутренний двор, он не слышал уютных звуков нежно разбивающихся волн, вместо этого доносился рев скоростных мотоциклов, и он остро ощутил, что его мир неожиданно начал разваливаться, что он достиг самого центра этого кризиса. Это чувство заполняло его, лежащего в жужжащей душной комнате.

Он не знал, кому верить. Он не доверял самому себе, он в первую очередь не доверял своим чувствам. И лежа там, со стоящим членом, он чувствовал, что загнан в западню. Он чувствовал, что ему никогда не сбежать от прошлого — как это возможно? — что эта история в его жизни еще не завершена. Что он ни к чему не пришел. Отчасти он всегда подозревал: то, что ты сделал с другими людьми, люди сотворят с тобой. Когда — это только вопрос времени.

И он начал поглаживать свой донельзя отвердевший член, сильно, яростно — как будто это могло бы каким-то образом избавить его от страданий — и почувствовал, что дальше и дальше уплывает от реальности, от последних остатков правды. В его жизни было слишком много лжи, слишком много неискренности, слишком много окольных путей. Слишком много дерьма. В конечном итоге люди всегда клали его на лопатки. Разбивая его ебаное сердце. Разве не так?

Он попытался представить себе Ким, но почему-то на мгновение вдруг всплыл образ Лили, в промокшей майке Babe и в тугой черной юбке, ее растущие груди и стройные, женственные бедра, она помогает Николь выбраться на берег реки, а затем, почти в последний момент, он все-таки представил себе Ким, Ким, повернутую к нему спиной, Ким, стоящую на коленях на старой кровати в их грязном доме, принадлежащем ассоциации домовладельцев, который задней стороной выходил в поле. Ким хотела заняться с ним этим по-собачьи, хотела, ждала, понуждала его раздвинуть в стороны ее большие ягодицы и пощекотать кончиком своего члена дырку в ее заднице, чтобы ее задница слиплась от собственных соков, чтобы после этого он вторгся в ее вагину, наклонился вперед и схватил ее за плечи, за шею, и втиснулся в нее грубо и резко, и она начинает стонать, и орать, и задыхаться, и вот левой рукой он аккуратно поднимает простыню над своим телом и кончает себе на живот, и теплый, влажный плевок семени медленно стекает ему в пупок, а слезы струятся по его пылающему, измятому, небритому лицу.

Глава 4

Он ставит Рода Стюарта только тогда, когда в машине никого больше нет, потому что Николь ненавидит эту музыку. Она говорит, что он больной. Она говорит, что даже ее папа и мама не станут это слушать. Но Марк любит Рода Стюарта, особенно подборку из Greatest hits, в которую вошли все его любимые песни — Hot Legs, Maggie May, Da Ya Think I’m Sexy, Sailing — одна за другой. Когда ему было четырнадцать, и вышел Sailing и тут же поднялся на вершины чартов и держался около двадцати одной недели, он хотел быть Родом Стюартом. Он высветлил волосы, коротко постриг и заострил концы на макушке, а по бокам и сзади оставил длинные косматые хвосты. Марк проколол левое ухо и носил большое золотое кольцо, и когда он был одет в длинные майки с широким воротником, в розовые или малиновые атласные рубашки с длинными рукавами — в основном купленные в Top Man, в магазине на главной улице, там он купил свои самые лучшие вещи, — люди всегда замечали, как сильно он похож на этого певца.

К тому же он мог напустить на себя угрюмый, но одновременно невинный вид — и он стоял в углу паба или дискотеки, слегка нахмурившись, не танцуя, не делая никаких попыток приблизиться к девушкам, но выставив всего себя на обозрение, и в конце концов они, хихикая, подходили к нему поболтать, разбившись на группки по двое или по трое. Они обязательно к нему подходили. Потому что он выглядел отстраненным. Потому что он был, еб твою мать, великолепен. И все это неизменно заканчивалось тем, что в том же самом углу или на улице он обнимался и целовался с какой-нибудь из этих девчонок, трогал ее за грудь и далее пытался просунуть руку ей под трусики. Он помнит нескольких по именам — Кейт, Хейзел, Эмма, Бекки, Гейл. Особенно Гейл, потому что она была первой девушкой, которая отважилась на ответный жест и тоже запустила свою руку к нему в штаны, потратив дикое количество времени на то, чтобы справиться с ремнем его брюк. Особенно Гейл, с ее прямыми, мышиного цвета светлыми волосами, с мясистым поросячьим носиком и большими сиськами, ненормально большими для девчонки ее возраста, как считали он и его друзья. Да, особенно Гейл, потому что она была той девушкой, с которой он потерял девственность на Чапел Филд Гарденс, под туманным лунным светом, за кустами рододендрона, на грязной сырой траве.

Дождя нет, но вся дорога залита водой, потому что недавно прошел ливень — и это за месяц до начала сезона осенних ливней — и небо сумрачное, в серых пятнах, и в громком стерео Blaupunkt с восемью колонками hi-fi системы «Астры» только-только начинает играть Sailing, и эта песня, думает Марк, в точности соответствует погоде, количеству воды на дороге и в воздухе. На мгновение он представляет, что плывет на военном корабле, в открытом море, пробивается через волны, плывет, плывет в штормовую даль, как сам Род в видеоклипе. Но прямо перед ним, не помигав, из средней полосы в правую, самую быструю, выскакивает какая-то машина, и ему приходится изо всех сил резко нажать на тормоз, чтобы не въехать ей в зад. Он продолжает жать на тормоза, чтобы выбраться из-под столба брызг, которые подняла едущая впереди машина, — и теперь он хотя бы может разглядеть, куда, черт возьми, он едет. Так что пусть лучше он будет ехать медленнее, но четко различать дорогу, лучше он поедет по внутренней полосе, а не последует за тем, кто его подрезал, и он решает держать дистанцию, сегодня ему не нужно никаких потасовок, сегодня он умиротворен любимой музыкой, и вот теперь, как и всегда, Марк вдруг осознает, что он не такой раздражительный, и это потому, что в машине нет Николь, Николь вообще нет поблизости — и у него нет нужды кому-то что-то доказывать. Кроме того, он никуда не торопится, он не хочет приезжать к Лили и Ким слишком рано. Он все еще восстанавливает в деталях последний разговор со своей бывшей женой. Все эти вопросы он приберегал с лета, с Пасхи, ожидал, когда подвернется шанс поговорить с ней лично — ждал того самого момента, когда он найдет в себе силы связать несколько слов и выстроить нормальную фразу. Когда, надеется Марк, он будет способен четко изложить все, что он хочет. Когда он будет способен с первой попытки озвучить все важные вопросы и обсудить кое-что еще, потому что в телефонных разговорах он всегда теряется и не может нормально говорить. Ни с ней, ни с кем-либо еще. Можно сказать, что он вполне доволен ситуацией, потому что Николь сейчас не с ним, не успокаивает его и не взывает к его рассудку. Он доволен, потому что теперь он может оторваться на всю катушку.

Конечно, для начала он определенно попытается выяснить, что происходит со школой Лили. Он хочет знать, почему ее попросили уйти в другую школу, и, как он подозревает, в школу для отстающих (для детей с проблемами в учебе, с физическими недостатками, со всеми видами расстройств). Он хочет добраться до самой сути, выяснить, почему у нее проблемы с питанием, почему она страдает булимией, поскольку Николь убедила его, что у нее именно булимия, и почему она слишком много пьет и курит и, вероятно, к тому же хронически употребляет наркотики. Нюхает клей, закидывается Е, курит дурь — все, что он только может себе представить. Также он хочет знать, почему она так одета, почему сменила имидж и теперь выглядит как шлюха, почему на ее теле становится все больше и больше проколов и татуировок — на таком молодом теле — от этого ему хочется плакать. В общем, почему она старается выглядеть настолько старше, предупреждала ли ее Ким о незнакомцах, о том, как это легко — вляпаться в этом возрасте в неприятности, и покуда им еще предстоит с этим разбираться, он полагает, что раз и навсегда должен быть посвящен в то, что на самом деле с ней происходило, пока они путешествовали вместе с отрядом хиппи Нового Поколения. Что бы это ни было — даже если ее действительно насиловали бойфренды ее мамочки. Действительно ли все было так, как она говорила, действительно ли толпа этих безнадежных хиппи, этих отвратительных бродяг заставляла ее сосать их паршивые хуишки. И успокоиться, если ничего подобного не произошло. Но он все же хочет посмотреть Ким в глаза и спросить, что она сделала со всеми этими деньгами, которые он посылал для Лили — на ее школьную форму, на ее летнюю одежду, на книги, на телефонные карты (она ведь никогда не использует их, чтобы позвонить ему) и на питание. Его тяжело заработанные деньги, деньги, которые он мог бы потратить на Джемму, которые по крайней мере он должен был бы потратить на оплату собственных счетов и долгов. Деньги, которые даются ему все большим трудом, потому что в его делах наступил серьезный спад — настолько серьезный, что он подумывает о том, чтобы бросить мастерить шкафы и заняться чем-нибудь абсолютно другим. Точнее, это скорее Николь подталкивала его искать новые возможности роста. В данный момент она хочет, чтобы он переучился на инженера, на специалиста по кухням, чтобы он отправился работать в филиал John Lewis, фирмы выездного сервиса, которая сейчас набирает в городе сотрудников и предоставляет бесплатное обучение. «Это те навыки, которые всегда будут востребованы, — сказала Николь. — Подумай, как много пользы будет от тебя дома». Он сказал, что лучше пойдет и ограбит банк. Никогда до этого он так открыто не заявлял Николь о своем криминальном прошлом, а тут, ни на секунду не озаботившись тем, что она может действительно в это поверить, он сказал, что лучше вызвонит нескольких старых приятелей и провернет пару афер. И ему не понадобится никакого переобучения, потому что все навыки — с ним. «Так же, как кататься на велосипеде, Ник», — сказал он.