Ксения Букша - Манон, или Жизнь Страница 28

Снаружи…

Снаружи жаркий закат. Тени повисли на заборах. Ни души. Ярко-белоснежные огненные вершины Альп в застывшем синем небе, пашут самолеты-бороны.

– Выпусти меня, – говорит Манон.

Останавливаю машину; Манон вываливается наружу. Через выжженный скошенный луг, по сухому жесткому ежику травы, бредет к краю поля, через васильки, ржаные колоски, туда, где берег спускается к темному ручью. Я бреду за ней в десяти шагах. У дерева, разбитого молнией вдоль пополам, Манон присаживается на корточки и запускает два пальца в рот.

– Зря ты это! – кричу я ей издалека. – Не надо бы!

Но мой крик тонет в густом, глухом жарком воздухе.

Господи, какая парилка; а может быть, это конец света, может быть, солнце решило сжечь нас, и вот теперь будет становиться все жарче и жарче, – трава такая горячая, что брюки внизу подгорают.

– Смотри, смотри! – в ужасе кричит Манон и показывает пальцем.

Я поднимаю голову и тоже вижу это. Солнце стоит низко над горизонтом, и глядеть на него не больно, тем более что оно в дыму. Зато неподалеку от него стоит второе солнце, больше и ярче, и притом разноцветное: багровое, голубое, кое-где – черное.

Оно светит.

Манон разгибается и бредет обратно в машину.

Следую за ней.

Включаю музыку. Выруливаю со стоянки. Куда мне ехать? Манон молчит. Согнувшись пополам, упорно не говорит ни слова. Больше не нервничает – спокойна, как сомнамбула.

Мы больше не боимся полиции. Дай Бог, чтобы нам попался хоть один полицейский. Я уже хочу этого. Только мы никому не нужны.

Я всегда это знал.

Я выбираю дороги наобум. Они петляют, огибают холмы. Деревеньки, деревеньки. Солома, песок, камни. И кругом ни одного человека. Какие-то чрезвычайно тихие места. Мы едем мимо виноградников, где в ягодах сохнет вино.

Розовый неверный свет из серого неба.

На периферии зрения чуть дымятся старофранцузские городки. Они похожи на песочные или глиняные замки, или на куличи и пироги. Не знал, что есть в Европе такие углы. Куда заехали мы, в какие немые поля и луга?

Пахнет вечером. Пахнет травой. Безветрием пахнет в густом жарком воздухе.

Трактор, сделанный из соломы, на повороте дороги.

– Дай карту, – говорю.

Манон молча протягивает мне карту. Черт, ну мы и заехали. Деревня Домреми на границе Шампани и Лотарингии. Ближе ничего нет.

– Домреми? – Манон говорит первое слово за весь вечер. – Это родина Жанны Д’Арк.

– Отлично! – говорю. – Вот и посмотрим.

Бодрый голос. Уверенные жесты. Манон может на меня положиться. Но нужно ли это ей? Поможет ли это? Я впервые так явственно чувствую то, что Манон знала с самого начала: для меня Манон – самое дорогое, но для Манон все люди одинаково чужие.

Черта лысого, думаю я, и поворачиваю к деревушке.

Дверь маленькой гостиницы открывается и закрывается. Там, кажется, кое-кто еще не спит. Оставив Манон в машине, я перехожу булыжный двор и застаю хозяйку гостиницы в тот миг, когда она, в халате и шлепанцах, кидает последний взгляд на ночной двор и начинает закрывать дверь.

– Потрясающее гостеприимство, – вяло говорит Манон, поднимаясь по скрипучей лесенке на второй этаж. – Яблочный торт с кремом и ананасами. Я такого не заслужила.

– Тебе просто не по себе сегодня, – возражаю я. – Откуда такое упадочническое настроение? «Не заслужила»… Ерунда это…

Манон поворачивается ко мне, и я вижу, как она изменилась. Под глазами – черные круги. Губы серые. Ее слегка потряхивает.

– Вот, например, перед тобой занавеска висит, – говорит она, – а тебе кажется, что это бетонная стена, только волнистая. Или умывальник – ты знаешь, что он из фарфора, а кажется, что он мягкий, как желе. И очень хочется его ножиком разрезать, чтобы края разошлись. Представляешь себе это, и становится сразу тошно. И еще все время запах горелой резины в носу. Типа того, что мозги плавятся.

– Выпей, – говорю я.

Она все еще в своем нарядном костюме, в пыльных туфлях на каблуках, и это явно расстраивает ее еще больше.

Она встает.

– Давай поедем, – просит она. – Я не хочу здесь оставаться. Там сейчас не так жарко, как днем. Поехали отсюда.

Дорога уходит в ночь. В полную тьму.

Не светятся в этой тьме огоньки деревень.

Мы едем шагом по этой шершавой дороге.

Хоть бы одна машина попалась навстречу. Только немые камни крепостей и башен с пустыми окнами.

Огни растут, превращаются в размытые пятна. Вокруг сторожит тихая ночь. Ставни лавок и домов закрыты. Собаки не лают. В безветрии свисают сверху длинные ветви деревьев. На склонах холмов вереницами светятся огни, а наверху, в густо зачерненном небе – созвездия, пузыри, золотистые жирные виноградины. Так темно и свежо, что даже непонятно, холодно или тепло – свежий, ветреный жар. Железнодорожная станция располагается внизу, в долине, между темными высокими холмами. Рельсы блестят отсветами вывесок и ламп.

Но мы не доезжаем до станции ста метров.

– Останови здесь, – говорит Манон.

Перед нами старый сухой навес – или сарай без двух стен – под соломенной крышей, сквозь которую светятся звезды. Внутри темно, пахнет сухими травами.

Манон ложится на спину, на сухую землю, на солому, на песок, кладет под голову камень, Манон переворачивается на живот, на тополиный и голубиный пух, воркуют под крышей, и бродит вино за темными боками бочек.

Манон подгребает тополиный пух к себе и зарывается в него лицом.

По дороге проезжает поезд. Теплая земля тихо подрагивает.

Ричи Альбицци

Я спрашиваю:

– Ее выпустят? Беременные женщины подвергаются наказанию? Разрешают ли сидеть в тюрьме с ребенком? Или наказание откладывают? Ребенка отправляют в детский дом? А если мы поженимся, мне его отдадут?

– Все по порядку, – говорит адвокат. – Значит, так…

– А я могу ее увидеть прямо сейчас? – спрашиваю я. – Могу ли я подать прошение об апелляции? А если мы поженимся, это что-нибудь изменит? Могут ли Вике отпустить под подписку о невыезде? А беременных женщин сажают в тюрьме в одиночные камеры или?…

– Герр Альбицци! – говорит адвокат. – Я же вам пытаюсь ответить, но вы не слушаете!

– А какое обвинение ей предъявляют? На суде ее будут допрашивать? Я протестую, беременных женщин нельзя допрашивать! Я могу протестовать против этого? А если она не захочет выходить за меня, как мне подтвердить отцовство?

– Вы не умеете слушать, – говорит адвокат. – Я бы не стал выходить за вас замуж. По-моему, вы просто псих. Извините. Я лишил бы вас водительских прав.

– Ну уж это, – говорю, – не ваше дело!

– Я сейчас уйду, – предупреждает адвокат. – Я не буду иметь с вами дела.

– Значит, мои деньги для вас недостаточно хороши?!

– Я приду завтра, – говорит адвокат и уходит.

Мне не дают здесь спать. Кто не дает тебе спать, покажи мне этого человека, я его придушу. Что это за окошечко? Почему нельзя йогурты? Ребенку нужен кальций. Я пожаловался. Фрукты можно? Шприцем под кожицу апельсина?! Безумие какое-то, честно, Вике, чистое безумие. Давай поговорим об этом в другой раз, нет, почему, я хочу услышать от тебя ответ, от этого будет зависеть решение, адвокат мне сказал, что, почему бы и нет, раз так, и можно будет… Вике! Ну, Вике! Я же не собираюсь с тобой жить, в конце концов, я хочу просто… Вике, к черту, что за ерунду ты несешь, даже не думай, ты же сама этого хотела, что значит «не в тюрьме», нет-нет-нет, Вике, только не это, что хочешь, но не это, не уговаривай меня. Все же смотрят. Вике. Пожалуйста, я тебя умоляю, подожди хотя бы до завтра. До завтра хотя бы подожди. Нет, стой! Ты даешь мне слово? Опять псих, блин, с вами действительно недолго и спятить! Нельзя, а что можно, нет, вы мне ответьте, а что можно?! А где гарантии, что вы ей по ночам не?… О, черт! Блин! Я не могу с вами жить, вы все уроды, да пошли вы на хрен, в Страсбург! В Страсбург!

А я домой, домой. Мне завтра на работу.

Вот уже и женщина сменилась на посту за толстым зеленым стеклом. Вот уже и солнце село. Скоро закроются магазины. Вот уже и железные ворота запираются на магнитный замок. Домой, Ричи, домой. Бери себя за плечо и иди; так, вот так, правильно.

– А правда, Ричи, что ты… – говорит мой редактор.

– Правда, – отвечаю я.

– Ты авантюрист, – говорит редактор.

Сотрудники спрашивают меня:

– Ричи, а где же твой красный «мерседес»?

Ну, хорошо. Я согласен и даже доволен. Пусть считают меня авантюристом. Хорошее слово. Ищи-свищи. Авантюрист. Брызгу-то, брызгу. Какую музыку отгрохали.

Хотя на самом деле я, наоборот, объект чужих авантюр.

Я – карта острова сокровищ. Или сундук мертвеца. Или, и это, пожалуй, скорее всего, я йо-хо-хо и бутылка брому.

Но штука в том, что все участники авантюрного сюжета начинают выглядеть как-то пиратски, даже если они на стороне закона.

Не знаю.

Главное – I am back. Я приехал обратно. Не умер, не сошел с ума.