Пер Энквист - Визит лейб-медика Страница 28

И через некоторое время добавил:

— Но тогда есть ли там место для меня?

7

Они, казалось, ждали.

Королева, после встречи со Струэнсе в парке, испытывала странную ярость; она четко определила это как ярость.

Она лишилась покоя. Это была ярость.

Ночью она снова разделась донага и стала бурно себя ласкать. Наслаждение трижды захлестывало ее мощной волной, но на этот раз не принесло ей успокоения, а оставило после себя именно ярость.

Я начинаю терять контроль, подумала она. Я должна вновь добиться контроля.

Я должна вновь добиться контроля.

Кристиан, Каролина Матильда, Струэнсе. Эти трое.

Они, казалось, присматривались друг к другу с любопытством и недоверием. Королевский двор к ним тоже присматривался. Они присматривались ко двору. Все, казалось, ждали.

Иногда к ним присматривались и извне. Поздней осенью было написано письмо, которое в какой-то степени предвещает то, чему суждено было произойти. Зоркий наблюдатель, шведский кронпринц Густав, впоследствии король Густав III, совершал в тот год поездку в Париж и сделал краткую остановку в Копенгагене. Он кое-что подметил. Что-то, что, возможно, еще и не произошло, но чему, возможно, предстояло случиться.

В нескольких своих письмах он сообщает матери о ситуации при датском дворе.

Он недоволен датским двором, находит дворец безвкусным. Золото, золото, всюду золото, покрытое золотом. Никакого стиля. Их парады жалки. Солдаты идут не в ногу, поворачиваются медленно и нечетко. Разврат и безнравственность при дворе «даже хуже, чем у нас». Дания едва ли может представлять для Швеции военную угрозу — такова его оценка.

Плохой вкус и медленные повороты.

Главное его внимание привлекают, однако, королевская чета и Струэнсе.

«Но самым странным из всего являются хозяин дворца и все, что его окружает. У него хорошая фигура, но он такой маленький и худощавый, что его можно с легкостью принять за тринадцатилетнего ребенка или за девочку, переодетую мужчиной. Мадам Дюлондель[18] в мужской одежде была бы на него очень похожа, и я полагаю, что король совсем не на много крупнее нее.

То, что делает его совсем непохожим на короля, так это то, что он не носит никаких орденов, и мало того, что он уклоняется от ношения Серафимского[19] ордена, так он не носит даже орденскую звезду. Он очень походит на нашу шведскую кронпринцессу и говорит, как она, с той разницей, что он говорит больше. Он кажется робким и, сказав что-нибудь, поправляется в точности, как она, и, похоже, боится, что сказал какую-то глупость. Его походка несколько отличается от обычной, под ним словно бы подкашиваются ноги.

Королева же — нечто совсем иное. Она производит впечатление предприимчивой, сильной и крепкой. Она держит себя очень непринужденно и раскованно. Говорит оживленно и остроумно, и очень быстро. Она ни красива, ни дурна; роста такого же, как и большинство людей, но полноватая, хотя и не толстая, всегда одета в костюм для верховой езды, в сапогах, и все дамы ее свиты вынуждены одеваться так же, как и она, в результате чего в театре, да и повсюду, дам из ее окружения всегда можно отличить от других».

Он также внимательно понаблюдал и за Струэнсе. За столом тот сидел напротив королевы. Он «косился» на королеву таким образом, что это не понравилось шведскому кронпринцу. «Но самое странное то, что Струэнсе сделался хозяином дворца, и что он управляет даже королем. Недовольство этим невероятно велико и, похоже, с каждым днем нарастает. Если бы у этой нации было столько же сил, сколько на данный момент существует недовольства, дело могло бы принять серьезный оборот».

Дело происходит осенью. Шведский кронпринц, впоследствии король Густав III — он унаследует трон в тот же год, но позднее — полагает, что кое-что подметил.

И кое-что действительно произошло.

Глава 8

Живой человек

1

Гульбергу часто казалось, что он видит историю, как реку, которая, неумолимо расширяясь, течет к морю и там соединяется с большой водой, представлявшейся ему прообразом Вечности.

Перемещения этих вод были волей Господней. Сам он — лишь неприметным наблюдателем на берегу.

Это, по всей видимости, отводило ему не такое уж большое место в историческом процессе. Но в то же время он думал, что этот маленький неприметный наблюдатель, Гульберг, то есть он сам, со своими ясными, холодными голубыми глазами, благодаря своей незначительности, выносливости и своим зорким, никогда не мигающим глазам, был наделен некой ролью. Он был не только наблюдателем неумолимой власти Господней, но и толкователем водоворотов. Река эта по своему характеру была непостижимой. Но кое-кому было дано видеть подводные течения, овладевать логикой непостижимого и проникать в тайны Господней воли.

Именно поэтому он, на всякий случай, и организовал себе осведомителей.

После свидания со вдовствующей королевой в Дворцовой церкви, он понял, в чем заключается его задача. Не только в роли толкователя. Ведь толкование должно иметь какое-то направление. Его задачей было любить ее маленького сына, этого маленького уродца; и через любовь к нему, самому ничтожному, Господня воля, в конце концов, воплотится в Дании.

Но Господня воля заключалась, прежде всего, в том, чтобы выжечь всю грязь и спалить просветительские мысли в великом Господнем огне.

Свидание в Дворцовой церкви имело очень большое значение. Но он не сделался каким-то нанятым подручным. Эта задача, это призвание не были результатом жажды вознаграждения. Его нельзя было купить. Он хотел сказать это вдовствующей королеве во время свидания в церкви, но так и не смог. Слово «вознаграждение» его обидело. Она не понимала, что его нельзя купить. Он не стремился к получению титулов, вознаграждений, власти; он хотел оставаться неприметным человеком, чьей задачей было истолкование великих и непостижимых вод Господних.

Развитие ситуации вызывало у него большое беспокойство. Связано это было с тем, что он полагал, будто Струэнсе тоже нельзя было купить. Если на самом деле купить его было можно, то Гульберг пока еще не знал чем. Возможно, купить его было нельзя. Возможно, это большое дерево следовало валить иначе; но тогда ему необходимо было раскусить Струэнсе, понять, где у него уязвимое место.

Струэнсе был парвеню и в этом отношении походил на самого Гульберга. Они оба были маленькими кустиками среди больших, поднявшихся высоко деревьев. Эти образы он обожал. Кустик, дерево, поваленный лес. И финальный триумф. Иногда он мог ненавидеть Струэнсе с любовью, почти с сочувствием, быть может, с нежностью. Но он знал, что его задача заключается в том, чтобы его раскусить.

Он боялся, что Струэнсе не был обычным интеллектуалом. Но он догадывался, где находится его уязвимое место. Только Гульберг, стоящий на берегу реки, понял это. Как не парадоксально, но слабость Струэнсе состояла в том, что он не жаждал власти. Что его лицемерный идеализм был искренним. Возможно, Струэнсе не хотел давать власти захватить себя, сделать себя продажным. Возможно, он уклонялся от большой игры. Возможно, он был абсолютно чистым человеком, но служившим злу. Возможно, он питал наивную надежду, что чистота реальна. Возможно, он не хотел мараться о власть. Возможно, ему удастся противостоять грязи власти, не убивать, не уничтожать, не играть в большую игру власти. Суметь остаться чистым.

И что именно поэтому Струэнсе был обречен на гибель.

2

Гульберг следил за большой поездкой по Европе на расстоянии, почти день за днем, благодаря своим информаторам. Никак не меняясь в лице, он читал письма об этом сумасшедшем расточительстве. Тем не менее, он совершенно не волновался, пока не пришли первые письма из Парижа.

Тогда он понял, что появилась новая угроза.

Кто мог это предвидеть. Предвидеть мог Рантцау. Он рекомендовал Струэнсе и должен был знать. Сообщение о встрече короля с энциклопедистами переполнило чашу. Поэтому в июне он имел с графом Рантцау продолжительную беседу.

Она прошла в деловом тоне. Гульберг воспроизвел выдержки из curriculum vitae Рантцау, включая утверждения о его шпионаже в пользу русской императрицы и то, как важно было забыть об этом незначительном инциденте, учитывая невероятно жестокие наказания за государственную измену. Он кратко набросал условия игры. В некоторых вещах они сошлись: что Струэнсе был парвеню и что он смертельно опасен.

Рантцау, со своей стороны, в основном молчал или проявлял нервозность.

Гульберг получил подтверждение всему. Рантцау был человеком совершенно бесхарактерным.

Кроме того, у него большие долги.

Во время разговора Гульберг принуждал себя к величайшей сдержанности, чтобы его презрение оставалось незамеченным. Высокие, красивые деревья можно было покупать, и тогда они будут повалены.