Алексей Колышевский - МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе Страница 29

– А в чем дело, капитан? – заносчиво спросил я, предвкушая близость своего триумфа и готовясь показать свое удостоверение. – Может, для начала в документы мои заглянете ради любопытства?

Не дожидаясь его ответа, я помахал перед его носом своей ксивой:

– Как старший по званию требую меня не задерживать. Нахожусь при исполнении, – ввернул я засевшие в памяти кинофразы.

Они озадаченно переглянулись. Капитан что-то начал тихо говорить на ухо старлею. Я вскипел:

– Послушайте, вы в своем уме? Мне что, смотреть, как вы тут воркуете? У меня других дел нет?

Они смущенно откозыряли. Капитан жестом показал, что путь свободен. Горделиво вздернув подбородок, я тронулся с места, и патрульная машина очень скоро пропала из виду, а я свернул на шоссе: узенькое, двухрядное, на котором обгон почти постоянно запрещен. Я и не обгонял, мне вполне хватало восьмидесяти километров в час, и мне совсем не нужны были новые неприятности с дорожно-постовой службой.

…Тем временем капитан связался с ГУВД и лично доложил Коваленко о случившемся:

– Там это, мент сам-то был, короче. Подполковник. Ну мы не стали задерживать, короче. Он же мент…

Надо сказать, что «капитан» никаким капитаном не был. Коваленко продолжал использовать братву в своих целях. Услышав про «подполковника», он сперва пришел в замешательство, но это длилось у генерала недолго. Он стал орать, материться, словом, командовать:

– Да он небось такой же самый мент, какой и ты, Бобыря, – назвал Коваленко «капитана» его кликухой, – мне похуй, мент он там или еще кто, мне надо, чтобы чурки из его багажника живыми и невредимыми были на точке. И чем быстрей, тем лучше. Нет, Бобыря, ты понял? Я вам за что плачу-то?

– Так чо делать-то? А то он уехал уже, короче, – спросил тот, кого с первой отсидки звали Бобырей.

– До поста его надо перехватить! – заорал Коваленко. – Хоть на таран идите!

…Позвонил Гера, спросил, все ли нормально. Я ответил, что все в полном порядке, но все же упомянул о патруле, который меня остановил. Геру это сильно напрягло, его голос сделался испуганным, он сказал, что сейчас свяжется с Петром и тот мне перезвонит. В тот момент, когда он мне это говорил, «Ауди» птицей взлетел на пригорок. На последний в своей жизни пригорок. Потому что по встречной полосе прямо на меня с очень приличной скоростью летела патрульная машина, и в какую-то оставшуюся до столкновения секунду я увидел, что за рулем сидит тот самый капитан с совершенно белым лицом, а напарник его, рядом, вцепился обеими руками в переднюю панель.

– А-а-а! – заорал я прямо в телефонную трубку и до отказа вывернул руль влево. Машина пошла юзом, ее закрутило на мокром щебне обочины, подбросило, и «Ауди» упал в кювет. Насыпь в этом месте была пологой, поэтому перевернулся я не много раз. Я помню про три раза. Потом я отключился…

…Думаете, я сейчас буду рассказывать о том, как очнулся в больнице уездного города N весь в гипсе и с ногой, подвешенной к потолку? А вот и нет. Я пришел в себя без всякой посторонней помощи, и случилось это в салоне автомобиля. Я ухитрился так застрять во время кувырканий, что голова моя упиралась в коврик пассажирского места, а левая нога торчала из разбитого стекла водительской дверцы. Собственно, стекол в машине вообще не осталось, так как крыша надо мной была сильно приплюснута и попросту выдавила их все. Я пошевелился: ничего не болит, сделал попытку встать, как обычно, но меня словно лавой обожгла боль в пояснице. Я вспомнил про старого доктора с иглами, я вспомнил еврея по фамилии Цыпин – мага китайской медицины, и спина перестала меня занимать. Он меня починит. Я пошевелил всеми конечностями и понял, что они целы. Кое-как я выполз наружу, встал и осмотрелся. Патрульной машины, почти протаранившей меня, нигде не было видно, багажник «Ауди» был открыт, и был он пуст.

На обочине скопилось несколько зевак. Они делали свои предположения о количестве промилле алкоголя в моей крови. Пистолет все еще находился под сиденьем искореженной машины, и я достал его и немного пострелял в сторону этих спорщиков. Тех как ветром сдуло. Бутафорское удостоверение также было при мне. Если рассуждать в целом, то я очень легко отделался. Это если в целом. А если углубиться в частности, то мне конец, ведь я провалил всю операцию. Хромая, подволакивая ногу и страшно матерясь, я вышел на шоссе, поймал попутку и поехал в Москву. Все, чего я хотел, – это попасть в свою собственную квартиру, под крыло к моей теплой женщине. Мне было больно, стыдно и мерзко. Под крыло было нельзя, ведь моя почти рок-н-ролльная жизнь исключает оседлость. Оставалась койка в берлоге Вереща и невообразимый кошмар от встречи с моими нанимателями. Я был на грани истерики и всерьез подумывал пустить себе пулю в рот.

Do it yourself, или Порно и религия, как они есть

XXX – глава. Только для тех, кому исполнилось 18 лет

1

Я никого не видел и не слышал три дня. Я не вставал с кровати, не смотрел телевизор, я вообще вел амебный образ жизни, и даже Верещ не беспокоил меня. Мне вообще показалось, что он куда-то съехал, потому что в берлоге не слышалось ни ветерка, ни звука. Телефон молчал, а я очень хотел позвонить своим детям, по которым соскучился до крепкой мужской слезы, оставляющей на трехдневной щетине след улитки.

Утром четвертого дня (кажется, это была пятница) раздался оглушительный стук в дверь, и я решил, что меня пришли убивать. Корчась от болей в пояснице, с пистолетом в руке, я пошел открывать. В перископе дверного глазка я увидел Кленовского и с облегчением перевел дух.

– Чего так грохочешь-то? – миролюбиво спросил я, пропуская его в квартиру.

– А у вас в подъезде какие-то мудаки звонок сожгли! – отвечал Гера, указуя перстом куда-то в потолок. – Он потянул носом и поморщился. – Ну и пахнет здесь. Прямо бомжатник. Ты не моешься, что ли?

Я мотнул головой: «Не моюсь. Нервный срыв, паранойя, чувак. Такое дело».

– Да уж… – неопределенно сказал Гера и вытащил плоскую фляжку коньяка. Я замычал и замахал на него:

– Даже не уговаривай, не стану я пить. Мне бы к доктору, а то и вообще в больницу надо, а ты коньяк…

– А чего тебе к доктору-то? – беззаботно спросил он, и от его тона я взбесился:

– Чего мне к доктору, говоришь?! Да я чуть ли не в танке горел! Но и это все чушь собачья по сравнению с тем, что я провалил дело. Кто ж знал, что меня таранить станут?! Я-то думал, все чики-пики, я под крышей Администрации Президента, выполняю ответственное, можно сказать государственное, задание. Меня перло, понимаешь! Я…

– Головка от хуя, – беззлобно прервал меня Кленовский, – я и сам такой же. Ты думаешь, в таких делах все может быть просчитано? Ошибаешься. Я бы тебе рассказал одну историю… Помнишь, я тебе говорил, что ушел от жены к одной лярве, которая была шпионкой? Ты думаешь, мне кто-то помог решить эту проблему? Все сам, только сам…

Он отвинтил крышку, сделал пару глотков коньяка:

– Я опять водителя взял, могу бухать теперь, сколько влезет. Давай ящик включим?

По телвизору шла какая-то очередная передача «Из жизни звезд». Я взмолился:

– Гера, убери ты эту херню. Давай о насущном поговорим!

Но он не торопился:

– Херню, говоришь? Не скажи. А помнишь наше боевое откатное прошлое? Ко мне вот он, – Гера кивнул на известную личность, чья физиономия отсвечивала на экране, – как-то раз заявился. «Я, – говорит, – учредил собственный торговый дом, который будет реализовывать продукцию под моей фамилией». Я ему отвечаю: «И что мне с того?», а он не понимает! Комик, мля. «Я, – говорит, – народный артист. Меня вся страна любит». Я опять свое, мол, а как вы думаете договориться? Он тупит. Ну я ему и выкатил полный прайс за все. И входной взнос, и за позицию, за маркетинг, ретробонусы, а этот мудак сидит, только глазами хлопает. Думал меня своим клоунским авторитетом подмять. Ничего не вышло! Потом на меня руководству жалобы строчил, звонил…

Я слушал Геру и улыбался. Господи, как же все было хорошо, чисто, аккуратно! Никаких погонь, никаких фашистов, никаких узбеков в багажнике! Сиди себе тихохонько, стриги капусту с поставщиков. И ко мне пару раз заходили эти доморощенные народные артисты и хотели на халяву пролезть в сеть мою торговую, и посылал я их на три буквы с легким сердцем, и при том страшно радовался. А с какой стати я тебя за просто так пускать буду, родной? У тебя, типа, имя-бренд? Да мне наплевать и на имя твое, и на тебя самого, ты для меня никто, потому что это бизнес. У меня в почете другие имена, вернее, фамилии: Грант и Франклин. Вот их я уважаю больше всего на свете. Ведь ты, звезда, мать твою, придя ко мне, меня же в первую очередь и не считаешь за человека! Ты на таких, как я, смотришь, как на земляного червя, «как на жалкую ничтожную личность» (копирайт бай Паниковский, олл райтс резервд). А посему быть тебе, мсье звездун, в заднице, через которую ты свою карьеру и сделал. Не лезь не в свои сани. Вертись на сцене, смеши народец, а мне на тебя с прибором положить. Нет на земле звезд, все звезды на небе, а тщеславием доброго расположения уж точно не сыщешь. Я был благодарен Кленовскому за это отвлечение, за экскурс в прошлую жизнь.