Жорж Перек - Исчезание Страница 29

Главным укрытием была выбрана разрушенная цитадель, называемая «Гибель на Лине», так как в давние времена там скрывался знаменитый бандит Фра Дьявели, бывший францисканец, нападавший на дилижансы и кареты и вешавший жертв на ветвях деревьев.

Принимая члена в шайку, Альбин сначала вызывал кандидата в цитадель. Все пили, чередуясь и не закусывая, девять чаш сливянки. Затем вступающий в шайку клялся на кресте служить не на жизнь, а на смерть. Затем Альбин, применяя сусальный скальпель, вырезал ему на предплечье четкий знак: эпидерма хранила белый след, пусть узкий и все же вечный, так как шрам не стирался никакими абразивными средствами. Раз некий албанский шпик увидел и даже перечертил эту метку для начальства, правда, чертеж клейма был неубедительным: эллипс, перечеркнутый двумя пересекающимися в центре линиями, или, если вдуматься, знак, запрещающий движение.

Временами жандармы задерживали людей Альбина. Невзирая на нечеткий чертеж шпика, примету на предплечье узнавали и сразу же расценивали как главную улику: белый знак, нанесенный в «Гибели на Лине», указывал на преступную связь.

За девять лет сумели задержать лишь трех связных, а ведь банда Альбина насчитывала не менее двадцати трех.

Банда чаще нападала на англичан. Резиденция атташе Британии в Тиране взрывалась трижды. Любая взвивающая британский флаг яхта, заплывая в гавань Дурреса, имела верный шанс сгинуть там навеки.

Причину же бедствия «Титаника» — врезался ли сам или был сбит с курса — следует усматривать не в случайных айсбергах, а в преднамеренных действиях диверсанта; ведь на судне плыли влиятельные английские банкиры и сталелитейные магнаты, дебатирующие идею вклада значительных средств (в т. ч. капитала Barclay's) в закладку блюминга в Албании.

Трагедия в Куинтиншилле, в графстве Кембридж, случившаяся через шесть лет (9 августа электричка врезалась в машину на середине ж / д пути между станциями Уайтхейвен и Блэкберн), явила струхнувшим жандармам из Скаутланд-Ярда серьезные амбиции Альбина и умение при случае настичь врага даже на земле врага. Затем стали известны детали: теракт был задуман лишь ради забавы или, как любил шутить сам Альбин, «during his vacances», так как, невзирая на жесткий график герильи, бандит все же ездил раз в двенадцать месяцев, недели на три-четыре, в ненавистную Англию, чей влажный климат был ему приятен.

Партизанские действия заставили англичан уйти из Албании, и Альбин переключился на местных жителей. Предпринял девять-десять «инспекций»; увы, в стране, где индустриализация еще даже не началась, налетчикам светили лишь худющие бараны да деревенщина без всяких надежд на выкуп.

А тем временем куш уменьшался, и Альбин был вынужден искать иные средства.

Близ «Гибели на Лине» имелась равнина, где цвел белый мак. Увидев в этих диких плантациях перспективу величайшей наживы, Альбин выпытал у аптекарей рецепт лауданума, а затем, в результате сушки и фумигации, вывел весьма приличный терьяк, а на следующей стадии извлек и саму квинтэссенцию.

Тем не менее (как знают даже малые дети) все усилия тщетны и за квинтэссенцию не выручишь и гривны, если нет механизма для ее дистрибуции. А существующий канал сбыта — связывающий Анкару с Балканами, далее, через пункты Бар, Сплит и Пула, переправляющий груз в Римини, а там, уже мелкими партиями, в Милан, всемирный центр бизнеса — принадлежал мульти- или даже мега-«синдикату» (двум десяткам крупнейших картелей Мафии, представленных такими заправилами, как «Маленький Цезарь» или сара di tutti capi, Лаки Лючани, Джек-Танцующий мальчишка, Мейер-Лански, Чарли Счастливчик, Банни Пулеметчик и девять-десять мандатариев из других менее влиятельных структур).

Расчетливый Альбин сразу же себе представил, чем рискует, задумывая внедриться в сей тесный круг. Действуя хитрее и вместе с тем смелее, решился на демпинг: связался в Милане с уличными дилерами, имевшими связь с картелем, и уступил им партию за весьма заниженную цену.

С развитием бизнеса преуспевающий Альбин начал присматривать себе ассистента для учета трафика, так как квинтэссенция ехала из «Гибели на Лине» на машинах, прибывала в устье Бренты на баркасах, а в Милан сплавлялась на шаландах.

Наведя справки, Альбин вышел на типа из Тираны; как ему сказали, жулик был ушлым и вместе с тем казался надежным, щепетильным, внимательным; схватывал все с трети намека, имел интуицию и фантазию. Жулика звали — читатель уже наверняка угадал, а если нет, значит, читал без внимания, — разумеется, жулика звали Мутус Липпманн!

Итак, папа Хыльги (вызвавшей безумную страсть Дугласа Хэйга) был близким приятелем злейшему неприятелю Августа и всеми фибрами души ненавидел англичан!

— Кстати, — перебил разъяснения Августа Антей Глас, — а кем была мать Хыльги?

Глава 25

дающая выверенный курс бакса ($) и передающая суждение Владимира Ильича, касающееся американских к/картин

Фатальная встреча случилась через двенадцать месяцев, — рассказывал далее Август. Мак и бизнес расцветали; Альбин купался в грудах злата и как паша кутил в цитадели. А невдалеке снимался фильм, и в нем снималась американская звезда Анастасия. Альбин, пусть и прекратив антибританские набеги за неимением британцев, не забывал ненавидеть всех wasp (англы, саксы, юты, фризы), включая американцев. Разведав, где разместилась снимающая фильм группа, нетерпеливый Альбин тут же учредил карательный рейд.

Альбин приказал девяти надежным бандитам взять ружья, базуки, динамит, гремучую ртуть и напалм и, пустив вперед мастифа (зверь так и рвался с цепи), ринулся карать.

Банда прибыла к месту расправы в сумерки. Июньский закат еще пылал. За день земля накалилась, с наступлением тени спала жара, спустился мрак, гарантируя низкие температуры.

Прибывшие каратели увидели на спуске к реке три ангара (для съемки в искусственных интерьерах) и разбитый на берегу лагерь. Актеры размещались в девяти вместительных караванах, девятый был заказан для Анастасии. Застав съемки в разгаре (как раз снимался заумный кадр, изнуривший и режиссера, и ассистента, и ассистентку режиссера, так как, невзирая на все усилия и бесчисленные дубли, из кадра все время выпадали как минимум два статиста из пяти). Альбин двинул силы вперед, требуя жечь все, убивать всех, крушить всласть, а сам приблизился к прицепу, где дремала звезда.

Бандит зашел в узкий будуар, где все предметы навевали чувственную негу, где все вещи взывали к усладам любви: мягкие диваны, тяжелые шпалеры, зеркала, затемненные ради причуды, а не из ханжества. Эфир был насыщен сексапильными духами. Абажур рассеивал мягкий свет.

Альбин пересек амурный будуар; затем, раздвинув тяжелые, украшенные сусальными кистями и шнурами гардины балдахина, спрятался за складку занавеси. Альбин ждал, считая минуты, и дурел, вдыхая пряный душистый запах.

Затем явилась Анастасия. Актриса сняла белый в черную крапинку халат из шелка, стянула чулки, сжимающие бедра, и, — храня на шее нить жемчуга, удерживающую крупный адамант, — вытянулась на диване, с придыханием мурлыкая.

При виде дивы, являющей сие пленяющее зрелище, Альбин замер.

Мерным дыханием вздымалась упругая грудь, ей в такт изгибались линии тела.

В смущающем сумраке, затеняющем лазурью лепную белизну, Анастасия предлагала себя: нагая, мягкая и млеющая.

В нежнейшем эпителии зиял карминный разрез прекрасных губ, гладких, влажных, блестящих.

— Ах, Анастасия, — шепнул истерзанный желанием Альбини засверкал глазами, как Великий Пан, — мне сердце разят все стрелы Амура!

И тут же, на месте, в пылу экзальтации, дабы выразить хвалу прекраснейшей Анастасии, Альбин придумал лэ в духе «Песни Песней»:

Стать ее, галера, данная мне для плаваний дальних, как бригантина, как каравелла, чьи паруса я истреплю ветрами;

Кудри ее, шелк и сатин, как быстрых ланей и серн стада;

Лик ее, снежная белизна; виски ее — между тернами лилия, а ланиты ее, душистый румяный цветник, выделяющий мирру текучую и фимиам, как айсберг, тающий в жарких ветрилах страсти, меня изнурившей;

Уши ее — ракушки витые для устриц и мидий, лесные вьюнки, чьи изгибы изведаю я, кружа и вращаясь;

Ресницы ее, вибрация века, мигание мига, а над ними — две триумфальные арки, две дуги как изящные крылья у радуги;

Глаза ее — кладезь хрусталика и зиянье зрачка в блеске иссиня-черных маслин;

Губы ее — алая лента, и любезны уста ее, как граната разрез, веселы, как брызги вина для услажденья уст иссушенных, и сладки, как мед, истекающий на язык;

Зубы ее — лен, лунь и лед, как шерсть у грудных ягнят, вылезающих из купальни;

Язык ее — пурпур, краплак и рубин, кармина лагуны, и лабиальный лепет, куда я кидаюсь, как в жидкую бездну;