Анатолий Калинин - Запретная зона Страница 29

Греков давно уже заметил, что в этом неизбежном и неотвратимом поглощении старого новым есть и своя скорбь. Вот и теперь далеко не все то, что уходило теперь под воду, стало уже ненужным, а тем более – постылым для этих людей.

Между тем вода подходила уже и к подножию Пятибратовых курганов, голубеющих восточнее станицы. Никто в Приваловской точно не знал, откуда произошло их название. То ли действительно похоронены были под ними пять братьев, погибших еще в глубокой древности в одном и том же бою. То ли оттого, что, полынно-серебряные, вровень вершина с вершиной, все они так были похожи друг на друга.

Не упоминалось об этом и в древних преданиях, в рассказах самых старых станичных жителей.

Летом вокруг курганов желтели непаханые пески, а зимой целиной лежал снег. Летом и зимой 1942 – 1943 годов русские и немецкие саперные лопаты исполосовали их, изрыли по склонам вдоль и поперек траншеями и огневыми ячейками, артиллерийскими капонирами и «лисьими норами». НП и КП полков, дивизий и даже армий укрывались под их склонами. Если в древности и правда похоронены были под курганами пятеро братьев-казаков, то теперь уже навсегда остались здесь лежать сотни и тысячи солдат,– наспех зарытых их товарищами после боя, а то и просто заутюженных в окопах и траншеях танками, заваленных при бомбежках и при артиллерийских обстрелах супесной землей.

Но воде, которая от подошв курганов все выше и выше вползала по их склонам, подбираясь к вершинам, все равно что было топить: то ли станичные со старыми крестами и с новыми красными звездочками могилы, то ли эти безымянные и безвестные, без всяких крестов и других знаков памяти.

11

Был тот час, когда, проходя виноградным садом и отодвигая рукой лозы, можно было взмокнуть под дождем росы, срывающейся с их листвы. Греков и взмок до нитки, решив пройти через все приваловские сады снизу доверху ранним утром, когда там еще никого не могло быть. Заглянув в караулку, он увидел, что и старый сторож, укрывшись ватником, спит на ворохе травы. Капли росы, пронизанные лучами только угадываемого за Доном солнца, при малейшем трепетании листвы скатывались Грекову прямо за воротник. Он невольно втягивал голову в плечи и стряхивал воду с полей своей соломенной шляпы, котором уже здесь наградил его Подкатаев.

– Не нравится? – вдруг услышал он за своей спиной насмешливый вопрос. С ранцем за плечами, из которого опрыскивают виноградные лозы, его квартирная хозяйка Зинаида Махрова стояла слева от натоптанной через сады тропинки под кустом. Никого больше из ее бригады не было в саду. – Кого это, вы здесь ищете, товарищ Греков?

– Никого, – пробормотал Греков. – Просто захотелось сады перед затоплением еще раз посмотреть. В тридцатом году я с вашим отцом здесь чубуки сажал.

– А у меня здесь жизнь прошла.

И он вдруг увидел, как из уголков глаз «у этой суровой женщины выкатились и остались на щеках две капли, такие же, как и роса, стекающая с виноградных листьев. Тут же она и насухо вытерла их уголком завязанного на подбородке платка.

– И все это теперь надо кинуть.

Греков еще не успел что-нибудь ответить ей,, как совсем близко послышались голоса. Склоняя голову в ту сторону, Зинаида прислушалась к ним, но глаза ее продолжали выжидающе смотреть на Грекова. Голоса приближались, внизу в просветах междурядий уже замелькали белые, синие, красные платки и кофты.

– До свиданья, – дотрагиваясь до края своей шляпы и отодвигая другой рукой преградившую ему путь лозу, – сказал Греков.

– Куда же вы? – вдогонку спросила Зинаида.

Но он уже нырнул в зеленую лиственную мглу, торопясь поскорее раствориться в ней, уходя быстрыми шагами в сторону, противоположную той, откуда приближались голоса. Дождь росы так и забарабанил по полям его шляпы. Рубашка сразу же промокла насквозь. Уже удалившись от того места, где осталась Зинаида Махрова, на изрядное расстояние, он услышал, как она похвалилась женщинам:

– А у меня только что тут свидание было.

Вся ее бригада хором спросила у нее:

– С кем?

– Сразу с двумя. Во-первых, с уполномоченным. Во-вторых, с моим квартирантом,

Женщины так и завопили:

– Где же он? Где?

Теперь уже бегом Греков бросился из садов по тропинке наверх, в степь, едва успевая раздвигать руками свисавшие со слег и хлеставшие его по лицу лозы, отягощенные литыми и тяжелыми гроздьями.

Вечером, убирая со стола после ужина тарелки, Зинаида как ни в чем не бывало поинтересовалась у него:

– Вы только в городе женатый или в командировках?

За свою жизнь Греков давно уже привык к подобным вопросам своих временных квартирных хозяек. Ничуть не удивился бы он и на этот раз, если бы не почудилось что-то новое, и не столько в словах, сколько в ее тоне. Что-то глубоко скрытое. Тем более что до этого она совсем не производила на него впечатления одной из тех одиноких тоскующих женщин, которые обычно дожидаются случая, чтобы утешиться на плече у первого же мужчины. К их числу Зинаиду Махрову никак нельзя было отнести. Но все же он решил ей ответить так, как уже взял за правило в подобных случаях отвечать:

– В командировках, как известно, мы все холостые.

С нескрываемым недоверием она выслушала ответ и, встречаясь сего взглядом, скупо улыбнулась:

– Только вы не вздумайте про то самое. Просто я вспомнила кое-что. Вспомнила, как еще года три назад каждое воскресенье повадился к нашему берегу приставать на катере, попить нашего вина и поиграться с нашими девчатами, тоже один начальник со стройки и когда уже хорошо набирался, всегда хвалился, что самому главному на всей стройке Автономову и его комиссару Грекову он первый друг. Все чисто про них рассказывал, хоть это нам и ни к чему. И как у Автономова попала под поезд жена, а он за-ради дочери уже двадцать лет бобылем живет. И что у комиссара его жена такая красавица, что он специально для нее каждый раз перекапывает и возит с места на место кусты каких-то заграничных роз.

«Воистину тесен мир, – слушая ее, думал Греков. – И ничего в нем не скрыть от чужих глаз и ушей».

– Веселый такой, – не замечая потемневшего взгляда Грекова, продолжала Зинаида. – И как наберется цимлянского, все старается какую-нибудь из девчат под куст затянуть. Одну, совсем молоденькую, ему все-таки удалось затянуть, а потом она тоже подалась за ним на стройку. Вот мне и вспомнилось все это, а я возьми и брякни. – Зинаида умолкла, и лицо у нее запылало так, что она прикрылась рукавом широкой кофты. – Зачем, и сама не знаю. Нет, знаю, – тут же и сказала она совсем тихо и невнятно из-за рукава своей кофты. – Вам в станице разве не рассказывали за меня?

Греков признался:

– Краем уха слышал, но так ничего и не понял.

Поверх рукава кофты она недоверчиво посмотрела на него. Полудиск ущербной луны, поднимающейся из-за Дона, осветил ее. За спиной ее с ветвей сада сочился красноватый свет.

– Ну тогда я сама расскажу. Я давно уже собиралась, все-таки вы моих родителей знали. А вы, конечно, смотрели все это время на меня и думали: сцепи сорвалась. Сколько раз собиралась рассказать, а как вспомню, что вы оттуда же приехали, где и он… – она не договорила, – так опять не могу себя перебороть. Как вздумаюсь, что я вам здесь вареники леплю, а вы его там кондером кормите…

Она опять стала той. Зинаидой Махровой, которую уже привык видеть Греков. Своим взглядом она так бы и прожгла его. Но Греков почти грубо прервал ее:

– Так же я все равно ничего не пойму. Ты сперва сядь.

Повинуясь ему, она села на табурет и уставилась на него все еще непонимающим взглядом. Да что он, и в самом деле слепой или глухой, если всей станице давно уже всё-всё известно?!

12

И в самые жаркие дни во дворе у Григория Шпакова холодок. Донские чаши виноградных кустов темно-зеленой крышей накрыли всю его усадьбу, а между сохами гуляет сквозняк. Воздух не застаивается в саду, потому что Шпаков выбирал себе усадьбу на самом высоком склоне в седле между буграми. Вся станица, Дон и займище были отсюда на виду и веселили взор хозяина усадьбы, когда он утром, в полдень или вечером оглядывал все, что раскинулось внизу, и даже замечал взблескивающего серебром сазана, выпрыгивающего из воды.

Цимлянские лозы, насаженные им на своей усадьбе какие десять, а какие двадцать лет назад, давно укрепились в красной глине, которую так уважает виноград, и никогда еще не обижали его. У Григория Шпакова не бывало неурожаев. Ни разу еще не было, чтобы недоопылился весной виноград или же потом прихватила его мильдью, как это нередко случалось в колхозе, в общественном саду. Не доходило до того, чтобы побил укрытые землей на зиму, как шубой, па-шины мороз.

Не страдали виноградные кусты и от нередкой в этих местах суши. Перед тем как насадить сад, Шпаков долго искал и нашел склон с жилой подпочвенной воды, которая с тех пор не скупясь омывала корни винограда. Возросший от первых дней жизни среди виноградных лоз, Шпаков всю жизнь и присматривался что к чему, и прислушивался к словам старых казаков, никогда не был глух и к советам того зеленого журнала, который почтарка каждый месяц бросала ему в щель прибитого к воротам ящика. Ни глух не был, ни скун на всевозможные новые справочники по виноградарству, на которые денег не жалел, давно уже усвоив, что вовремя истраченная копейка обязательно возблагодарит рублем. Например, давно уже уверился он, что опрыскивать виноград бордоской смесью надо не только после того, как перезимовавшая в земле лоза уже оперилась листвой, и не только после того, как прошел летний дождь и наступила духота, а еще до того, как на лозе раскрылись клювики почек и зацвел виноград. Если надо было, то и по шесть, по семь раз опрыскивал за лето сад, в то время как в колхозе еле успевали опрыснуть его два или три раза. Да еще и прибегали к Григорию из бригады за ранцевым опрыскивателем. Он, понятно, никогда не отказывал, его должность старшего весовщика на токах и в садово-виноградной бригаде не позволяла ему пренебрегать интересами колхоза.