Эрик Сигал - Однокурсники Страница 3

Вскоре после своего шестнадцатилетия Дэнни впервые выступал с сольным концертом в сопровождении симфонического оркестра колледжа — за дирижерским пультом стоял его учитель. Перед залом, заполненным до отказа слушателями, среди которых находились и его родители, Дэнни предстояло сыграть очень трудный для исполнения Второй фортепианный концерт Брамса.

Лишь только Дэнни, бледный от страха, вышел на сцену, свет софитов преломился в стеклах очков и чуть не ослепил его. Когда он очутился у инструмента, то почувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Профессор Ландау склонился к нему и шепнул:

— Не волнуйся, Дэниел, ты готов.

Волшебным образом страх Дэнни улетучился.

Аплодисментам, казалось, не будет конца.

Дэнни раскланялся и, повернувшись к учителю, чтобы пожать ему руку, был потрясен при виде слез на глазах старика.

Ландау заключил своего ученика в объятия.

— Знаешь, Дэн, сегодня я тобой страшно гордился.

В обычной ситуации сын, томившийся столько лет без отцовской любви, пришел бы в восторг от такого признания. Но в тот вечер Дэниел Росси был опьянен новым чувством: он испытал обожание толпы.

С первых же дней учебы в старших классах Дэнни всей душой мечтал поступить в Гарвард, где собирался учиться композиции у Рэндала Томпсона, специалиста по хоровой музыке, и у Уолтера Пистона, виртуозного исполнителя симфонических произведений. Лишь это стремление придавало ему сил, чтобы справляться с математикой, естественными науками и гражданским правом.

По сентиментальным причинам доктору Росси хотелось бы видеть своего сына студентом Принстона — университета, прославившегося благодаря Ф. Скотту Фицджеральду. К тому же он должен был бы стать альма-матер для Фрэнка.

Но Дэнни не поддавался ни на какие уговоры. В конце концов Артур Росси отстал от сына и прекратил свою агитацию.

«Мне не понять мальчика. Пускай идет учиться, куда хочет».

Но случилось нечто, пошатнувшее позицию невмешательства дантиста. В 1954 году ретивый сенатор Маккарти обратил свой взор на Гарвард как на «прибежище коммунистов». Несколько университетских профессоров отказались сотрудничать с комиссией Маккарти и обсуждать политические взгляды коллег.

Более того, ректор Гарварда, непреклонный доктор Пьюси, не согласился уволить их, как того требовал Джо Маккарти.

— Сын, — все чаще и чаще обращался к Дэну доктор Росси, — как может человек, брат которого погиб, защищая нас от коммунистической угрозы, мечтать о том, чтобы учиться в подобном заведении?

Дэнни отмалчивался. Какой смысл говорить, что музыка вне политики?

Пока доктор Росси упорствовал в своих возражениях, мать Дэнни изо всех сил старалась не вмешиваться и не принимать чью-либо сторону. Таким образом, единственным человеком, с кем Дэнни мог обсуждать эту важнейшую дилемму, оказался профессор Ландау.

Старик был весьма осторожен в высказываниях, но и он как-то признался Дэнни:

— Этот Маккарти меня пугает. Знаешь, в Германии все начиналось точно так же.

Он невольно замолчал: воспоминания обожгли болью незаживающую рану.

А потом продолжил негромким голосом:

— Дэниел, все кругом всего боятся. Сенатор Маккарти считает, что он вправе диктовать Гарварду — приказывать, кого увольнять, и тому подобное. Я думаю, ректор этого университета проявляет огромное мужество. И за это мне бы очень хотелось выразить ему свое восхищение.

— А как вы это сделаете, профессор Ландау?

Пожилой человек слегка поклонился своему блестящему ученику и произнес:

— Я пошлю ему вас.

Наступила середина мая, когда стали приходить письма из различных университетов с выражением согласия о зачислении. Принстон, Гарвард, Йель и Стэнфорд — все желали заполучить Дэнни. Даже доктора Росси это впечатлило, хотя он и опасался, что мальчик может совершить роковую ошибку.

Конфликт разразился в выходные, когда отец вызвал Дэнни в свой кабинет, уставленный мебелью, обитой кордовской кожей. И задал свой ключевой вопрос.

— Да, папа, — застенчиво ответил сын. — Я собираюсь в Гарвард.

Наступила мертвая тишина.

До настоящей минуты Дэнни лелеял смутную надежду, что когда отец станет свидетелем твердости его убеждений, то в конце концов сдастся и уступит.

Однако Артур Росси был тверд как кремень.

— Дэн, мы живем в свободной стране. И ты имеешь право поступать в любой университет, какой тебе захочется. Но и у меня есть свобода выразить свое несогласие. Поэтому я принимаю решение не платить ни пенни по твоим счетам. Поздравляю, сынок, отныне ты предоставлен сам себе. Ты только что объявил о собственной независимости.

На мгновение Дэнни смутился и растерялся. Но затем, вглядываясь в лицо отца, он вдруг понял, что вся эта история с Маккарти была лишь предлогом. На самом деле Артуру Росси просто на него наплевать.

А еще он понял: пора изжить свою детскую потребность в одобрении этого человека.

Ибо теперь он узнал, что никогда ее не получит. Никогда.

— Ладно, папа, — сипло прошептал он, — если тебе так хочется…

Он развернулся и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова. Сквозь закрывшуюся следом тяжелую дверь он услышал, с какой силой отцовский кулак ударил о письменный стол.

Как ни странно, но он почувствовал себя свободным.

Джейсон Гилберт-младший

радость он пел, и радостью чистой

звездное сердце его управлялось,

радостью чистой до самых запястий

снова наполнит он сумерки.

…

его плоть — это плоть, его кровь — это кровь;

ни один голодный не стал бы внимать его словам;

ни один увечный не стал бы ползти ту милю

вверх по холму, увидеть бы только, что он улыбнулся.

Он был самым настоящим золотым мальчиком. Высоким, светловолосым Аполлоном — его обаяние притягивало женщин и восхищало мужчин. Он преуспевал во всех видах спорта, чем бы ни занимался. Учителя обожали его, поскольку, несмотря на бешеную популярность, он был вежлив и почтителен.

Короче говоря, подобные юноши встречаются крайне редко, и любой родитель мог бы только мечтать о таком сыне, а любая женщина — о таком возлюбленном.

Так и хочется сказать, что Джейсон Гилберт-младший был воплощением «американской мечты». Разумеется, многие люди думали именно так. Но внутри, под этой ослепительной внешностью, скрывался единственный небольшой недостаток. Трагический изъян, доставшийся ему по наследству от многих поколений его предков.

Джейсон Гилберт родился на свет евреем.

Его отец приложил немало сил, чтобы скрыть этот факт. Джейсон Гилберт-старший благодаря синякам и шишкам, которые он получал в своем бруклинском детстве, давно уяснил, что быть евреем — значит обрекать себя на трудности, которые не позволяют свободно вздохнуть. Жизнь была бы намного лучше, если бы все вокруг считали себя просто американцами.

Довольно долго он раздумывал над тем, как избавиться от неудобств, причиняемых ему фамилией. И наконец осенним днем 1933 года окружной судья своим решением подарил Якову Грюнвальду новую жизнь — теперь уже под именем Джейсона Гилберта.

Спустя два года на весеннем балу в загородном клубе он познакомился с Бетси Ньюмен — изящной светловолосой девушкой с веснушчатым лицом. У них было много общего. Они оба любили посещать театр, ходить на танцы, заниматься спортом на свежем воздухе. И что немаловажно, молодых людей объединяло полное безразличие ко всем ритуалам, которые предписывала соблюдать религия предков.

А чтобы их более набожные родственники, которые настаивали на проведении «подобающей» свадебной церемонии, не давили на жениха с невестой, они решили от всех сбежать.

Брак оказался счастливым, и радости в их жизни прибавилось, когда в 1937 году Бетси произвела на свет мальчика, которого они назвали Джейсоном-младшим.

Как только Гилберт-старший, сидевший в прокуренной комнате ожидания, услышал замечательную новость, он возликовал в душе. Отныне его новорожденному сыну не грозят никакие тяготы жизни, вызванные одним лишь фактом рождения от родителей-евреев. Нет, этот мальчик подрастет и станет полноценным членом американского общества.

К тому времени Гилберт-старший стал исполнительным вице-президентом стремительно развивающейся Национальной корпорации связи. Они с Бетси жили на зеленом участке в три акра, в растущем — и без всяких гетто — городке Сайоссет, на Лонг-Айленде.

Спустя еще три года у Джейсона-младшего родилась сестренка — малышка Джулия. Как и старший брат, она унаследовала от матери голубые глаза и светлые волосы — правда, веснушки достались только Джулии.