Александр Громов - Жара. Терпкое легкое вино. Страница 3

— Может, мне к вам приехать? Завтра, говорите, — и вздохнул: — Нет, никак не успею, тут у нас шефы приедут. Жаль… Что ж, с Богом…

На том и порешили.

Весть о том, что во вторник будет крестный ход, разнеслась по селу быстрее огня. Народ затеребил отца Василия. Он сначала ворчал, обзывал всех надоедами, но постепенно радость и надежда, которые чувствовалась в каждом звонке, в каждом вопросе приходящих людей, в каждом желании быть полезным, захватили и его.

Собравшийся народ доставал и раскладывал церковную утварь. Присланные администрацией мужики вынесли из алтаря большую икону Спасителя.

— А Казанскую, неужто и Её достанут? — заволновались старушки.

По преданию, метровую, в богатом серебряном окладе икону Казанской Божией Матери преподнёс при открытии храма тогдашний архиерей. Икона особо почиталась народом, а у областных краеведов числилась в особо важных каталогах. С тех пор, как затевы ремонтники поставили Её в специальный иконостас и закрыли стеклом, икону открывали лишь по большим праздникам, а из иконостаса не доставали вовсе. Оказалось, что икона держится в нём на каких-то хитрых приспособлениях и вытянуть, как это пытались сделать присланные администрацией мужики, причём со всё нарастающим упорством, так просто не удаётся.

— Стойте! — остановил отец Василий ретивых помощников. — Так нельзя. Вы бы ещё с молотком на Божию Матерь пошли.

Мужики переглянулись. Один спросил:

— А где молоток?

Отец Василий вздохнул.

— Идите сюда, — и вокруг него неожиданно собралось человек тридцать. — Давайте помолимся, — сказал отец Василий. — Принесите-ка подставочку, — а сам сходил в алтарь за акафистником. Вернувшись, торжественно пропел: — Благословен Бог наш, всегда ныне и присно и во веки веков! Аминь. — Потом оглянулся на прихожан и взмахнул рукой: — Царю Небесный…

Прихожане подхватили и эта дружность так умилила отца Василия, что он почувствовал подступивший к горлу комок и следующие молитвы читал тонким, почти юношеским ломающимся голосом. По ходу акафиста голос его креп и в какой-то момент он заметил, что почти не заглядывает в книгу, а слова идут сами, некоторые из них он повторял, другие усиливал голосом, особенно трепетно вышло, когда акафист подходил к концу:

— О Всепетая Мати, рождшая всех святых Святейшее Слово, приими ныне малое сие моление и, величия ради благости Твоея и бездны щедрот Твоих, не помяни множества грехов наших, но исполни во благих прошения наша, подавающи телу здравие, души спасение, избавляющи от всякия нужды и печали и Царствия Небеснаго наследники сотворяющи всех верно вопиющих Богу: Аллилуиа.

За спиной слышались всхлипывания.

— Со умилением сердец коленопреклоненно Пресвятой Богородице помолимся, — отец Василий упал на колени и за ним прошелестело, слово шум крыльев.

После молитвы, поднявшись с колен, отец Василий подошёл к иконостасу, припал к иконе, обнял Её и вдруг руки сами нашли то ли крючок, то ли защёлку. Отец Василий надавил попавшуюся штуковину и почувствовал всю тяжесть сходящей на него иконы.

Больше всего, конечно, были поражены тягавшие до этого икону мужики. Старушки крестились и плакали. Все подходили и целовали Заступницу. Скоро отец Василий почувствовал, как слабеет и вот-вот может упасть.

— Подите сюда, — подозвал он мужиков. — Держите.

К вечеру для Казанской сколотили специальные носилки, а для Спасителя приготовили специальный рушник.

С утра на улице было благодатно и радостно. Тени были длинны, трава в них не выглядела такой пожухлой и жёлтой, обдувал лёгкий ветерок, а поднимающееся солнце не казалось злым. Отец Василий вышел к храму в семь часов, чтобы ещё раз проверить приготовленное накануне. Вчерашние заботы неожиданно принесли ощущение праздника. И это праздничное настроение несколько смущало батюшку: вроде как беда, собрались идти Бога молить о заступничестве и спасении, а тут — праздник.

Подойдя к храму, отец Василий изумился: там уже кучковался народ, рассевшийся в теньке кладбищенского забора. Завидев батюшку, люди поднялись и потянулись под благословение.

— Вы чего в такую рань-то? — спросил, благословляя, отец Василий.

— Так мы самые дальние в округе, а дальние быстрее всех доходят.

Через полчаса изумление отца Василия выросло ещё больше — столько народу и на Пасху не собиралось. Ровно без пятнадцати пришёл отряд из спортивной школы, которому предстояло посменно нести носилки с Богородицей и хоругви. Без пяти приехало руководство волости. Машины пришлось оставлять в стороне и, пока шли к храму, почти сливались с народом, если бы, конечно, не въевшаяся унифицированность в одежде, словно соблюдался некий дресс-код — тёмные штаны, пёстрые серенькие рубашки с короткими рукавами и белые бейсболки с длинными козырьками, закупленные, видимо, накануне в сельмаге.

Семён Алексеевич ощущал себя несколько непривычно. С одной стороны, было нормально, что его узнавали, здоровались, давали дорогу, кто-то попытался пожать руку, кто-то благодарил и невольно, само собой, отмечалось, что хорошее и нужное мероприятие организовали в районе. С другой стороны, несмотря на то, что вчера, и правда, пришлось вплотную позаниматься оргвопросами, даже распоряжение по доскам для носилок, на которых сейчас стояла большая икона, пришлось отдавать самому да ещё до позднего вечера теребить глав поселений по явке и т. д. и т. п., он не чувствовал себя здесь хозяином. Ему уже ничто не подчинялось, даже ребята из спортшколы. Иная сила главенствовала тут и он никак не мог понять, в чём эта сила, перед которой невольно возникал трепет. Но страха, как, например, полгода назад, когда в район приезжал губернатор, не было.

Вышел отец Василий, который в золотом облачении выглядел по-царски торжественно. Но и он не был главным, а лишь видимой частью невидимой силы, вовлекающей всех в общий поток. И Семёну Алексеевичу тоже захотелось стать ей сопричастным. И он подумал: а разве вчера, когда готовили крестный ход, он уже не был вовлечён этой силой? Не она ли уже тогда начала руководить им и, отдавшись ей, так легко вдруг всё стало складываться, получаться и находить своё место?

Он встретился глазами с отцом Василием, тот слегка кивнул и радостно-удивлённый взгляд священника, показалось, говорил о тех же чувствах, что переживал глава района. И напряжение ушло. Надо просто слиться с этой силой, стать её частичкой — и всё разрешится само собой. А что именно разрешится, Семён Алексеевич додумать не успел — начался молебен.

Когда отец Василий кропил сельчан водой, Семён Алексеевич невольно потянулся за всеми и, когда капли щедро упали на него, неожиданно вспомнил детство, когда собирались на майскую демонстрацию. Было так же весело и радостно. Была весна и все ждали чего-то нового и хорошего. А как здорово было пройти по небольшой площади, где на маленькой трибуне стояли начальники и тоже в ответ весело махали руками и видно было, что и они ждут нового и хорошего. И вот это ожидание неизбежно хорошего, что должно непременно случиться, объединяло людей. Потом мужики напивались, ребятня убегала за село, а вечером матери бранились то ли на них, то ли на мужей, то ли вообще на всё окружающее и продолжалась обычная жизнь. А теперь… Теперь перед кем они идут? Семён Алексеевич невольно посмотрел на небо.

Нет, хорошо, что он согласился на крестный ход. Предложил-то Иван Петрович, старый партиец, который, сколько помниться, при всякой власти сидел в администрации, причём совершенно на разных должностях, от первого помощника до завхоза, никакая власть не могла обойтись без него. Против выступил главный врач больницы. Он громко фыркнул и сказал: «Хватит дурью маяться, лучше бы мелиорацией занялись». Упрёк был, в общем-то, справедливый. После прошлогодней засухи мысли такие посещали, нарисовали даже проект, но денег, как всегда, не хватало, а потом решили, что второй год подряд засухи не будет. И вот на тебе. А Пилюлькин ещё наехал на Ивана Петровича: невероятно, мол, что именно от вас, старого коммуниста, слышать такую глупость. На что Петрович невозмутимо отреагировал: «Так кому ж, как не нам, коммунистам, знать, что Бог есть, мы ж всю жизнь против него боремся». Вечером, когда окончательно согласовывали маршрут, пришёл медик и опять стал шуметь: он категорически против, потому что погоду обещают за сорок и не исключены случаи тепловых ударов. Иван Петрович отмахнулся, как от мухи: «Ишь, как бесёнок нервничает». Семён Алексеевич посмотрел на своего главного врача, как тот крутится вокруг стола и дёргает за руки то одного, то другого, и рассмеялся.

Крестный ход дружно двинулся по селу. Казалось, всё село вышло, только старые да малые оставались стоять вдоль дороги. Старухи крестили идущих, дети махали руками, старики смотрели из-под руки. «Как на войну провожают», — подумалось Семёну Алексеевичу.