Александр Щёголев - Как закалялась жесть Страница 3

Несколько минут Елена слушала, молчаливо закипая, не веря своим ушам; наконец не выдержала, вскочила:

— Ты что, ничего не понимаешь?

— Чего не понимаю?

Самое возмутительное, что мать не советовалась, а ставила в известность! Наверное, внутри себя все уже решила.

— Что происходит — понимаешь?

Мать распрямилась и спросила ровным голосом:

— А что происходит, моя дорогая?

…Обнаруженная ею перспектива состояла в том, что товаром очень заинтересовались в Скандинавии. Финны, датчане и прочие шведы. Увы, доставать подобные редкости там, в оазисе цивилизации, затруднительно, тогда как мы — у них под боком. Короче, намечается крупный заказчик, готовый брать товар «аккордами». «Аккорд в Скандинавию» — это ж какая сумасшедшая выгода! Откуда он взялся, этот заказчик? Очень просто: Сергей на него вывел. Какой, пардон, Сергей? Наш китайский повар, какой же еще… Вот такой, можно сказать, казус. Господин Лю, оказывается, не только слуга, но и посредник с великолепными связями…

Странное чувство наполнило Елену. Черное, как смола. Чернота выплеснулась через край. Кровь остановилась и стала черной, легкие окаменели, мир распался на множество черных кубиков… длилось это лишь мгновение.

Позорное мгновение страха.

Сказали бы Елене, что это был именно страх — убила бы наглеца на месте. Никого и ничего она не боялась. Что же случилось сегодня, в дождливую октябрьскую пятницу, в священный День Ворона? Ей хотелось взять скарификатор и исколоть себе пальцы, чтобы выпустить поганую жижу на волю, но все медицинские инструменты хранились выше этажом…

Она так и не села обратно за стол. Стояла и смотрела на мать сверху.

— …Новый канал, новая респектабельная клиентура, — говорила Эвглена Теодоровна. — А если ты Сергею не доверяешь… ну, и правильно. Только не забывай, что до тебя, пока ты маленькая была, он был моим ассистентом. И сейчас помогает. Не сорваться ему с крючка…

И вдруг выяснилось, что терпение кончилось. Адская горечь распирала рот. Елена опрокинула недоеденную розетку прямо на скатерть.

— Короче, кого мне к завтрашнему готовить? Старого или нового?

— А ты как думаешь? — спросила мать, заулыбавшись (выходку дочери она приняла за свою победу ). — Кого бы ты сама реализовала?

Елена пошла к двери. Обернулась:

— Думать — не мое дело. Ты босс.

В нашу с Эвгленой брачную ночь тот, предыдущий ее муж, с фамилией Суриков, был еще жив. Жизнь его поддерживалась аппаратом гемодиализа… впрочем, уместно ли здесь это слово — жизнь? От человека оставалось только туловище — без конечностей, без гениталий, без почек, печени и желудка. Вскоре не стало и этого. Купчиха продала остатки, затем — его голову, а затем — палец с обручальным кольцом.

Последнее, что она продавала, всегда был палец с обручальным кольцом.

Таким образом, пока мы с супругой кувыркались в будуаре, материализуя наши с ней сексуальные фантазии, Суриков находился здесь, в палате. Я узнал об этом уже на следующее утро, когда меня самого привезли сюда из операционной. Чего только не бывает в семейной жизни…

Как Эвглена смогла выйти замуж, если прошлый муж был еще при ней? Как получила штамп в паспорте? Я спросил однажды. Она объяснила. Свидетельства о смерти ей выдают без предъявления тела, вот и вся разгадка. Оказывается, у нас и такое возможно. Любовь творит настоящие чудеса, говорят классики, — любовь мелких тварей к деньгам… Так что к моменту нашего знакомства Эвглена официально числилась вдовой, свободной и законопослушной.

До Сурикова был Серов. А до Серова? Бог весть. Достоверно известно лишь то, что Эва сменила передо мной вовсе не двоих мужей, а шестерых. И все мы, если верить нашей любительнице изящных искусств, отличались звучными фамилиями. Во всяком случае, кто-то из предыдущих точно был Репиным. Теперь, вот, в ее коллекции появился и Саврасов. Неравнодушна она к художникам-передвижникам, что ж тут странного… Ну не смешно ли? До икоты…

Короче, я — седьмой по счету. Счастливый номер.

Любопытно, свидетельство о моей смерти она собирается оформить ДО или ПОСЛЕ?

— …Поди, пожалуйста, сюда, — зову я Елену.

Она отрывается от шкафчика с инструментами, подходит к моей кровати, вопросительно смотрит. Возраст — 15 лет c с хвостиком. Неуловимая грань между девочкой-подростком и молодой женщиной. Иногда она ухаживает за мной, когда тети Томы нет: приносит еду, меняет простыни, в трудные моменты даже подкладывает судно.

Трудные моменты — это дни после операций.

— Завтра утром, да? — тихонько спрашиваю у нее.

Молчит. Смотрит с явным сочувствием.

— Ну ты же понимаешь, если выбор пал на меня, надо на всякий случай дела привести в порядок, проститься с родными, написать завещание…

Нет, не улыбается. Впрочем, шутка моя печальна, слишком много в ней нешуточного. В руках у девочки бикса — емкость круглой формы, похожая на кастрюльку с дырочками, в которую складывают хирургические инструменты. Когда юная медсестра идет от меня обратно к шкафчику, в биксе что-то весело погромыхивает.

Зовут ее тоже Эвгленой. Купчиха дала дочке собственное имя — то ли чтоб себя увековечить, то ли в память о своем пропавшем отце. Эвглена с зелеными глазами разделилась надвое, и возникла Эвглена Вторая. Поистине — простейшие размножаются делением. Есть у девчонки, как ни странно, и отчество: «Викторовна». Что за Виктор? Отец, надо полагать? Надеюсь, не Васнецов… Хотя, какая мне разница?

Ненавижу художников.

А дочка предпочитает, чтобы ее звали Еленой. Как угодно, только не Эвгленой. Это прекрасно…

— Елена… — произношу я тихо и медленно. — Колдовские звуки. Если ты вслушаешься, как звучит твое имя, ты почувствуешь силу. В нем есть то, чего не хватает тебе в жизни. А может, тебе стоит хотя бы иногда произносить свое имя — вслух или про себя? Вот, послушай: Е-ле-на… Е-ле-на…

— Смешно, — дергает она плечами, не оборачиваясь.

Ничего смешного, девочка, откликаюсь я мысленно. Расшатывать твою защиту — это тяжелый труд.

— Когда ты пробуешь свое имя на вкус, оно может быть или сладким, или соленым.

— Да что в нем такого важного, в моем имени?! — наконец разворачивается она.

— Поверь, совершенно ничего важного! Главное то, как ты его чувствуешь. Если опереться на собственное имя, можно добавить себе устойчивости в жизни. Можно петь свое имя, как мантру, как заклинание. Слушаешь звуки — «Е», «А»… и при этом чувствуешь, как расслабленность появляется в твоем теле. А задрожавшая вдруг рука поможет тебе еще больше расслабиться и понять разницу между напряжением и душевным покоем.

Елена непроизвольно прячет руки за спину… Я продолжаю, не сбавляя темпа.

— А ведь тебе нужна сила, ведь так! Ты видишь, что с тобой делают. Ты чувствуешь, что становишься пластилином и теряешь форму. Ты теряешь собственную личность. Ты послушай свой голос! Послушай, как меняется твой голос, когда ОНА говорит с тобой…

Не знаю, как насчет голоса Елены, но мой — точно меняется. Даже тембр. Откуда, из каких глубин отчаяния приходит эта вязкая густота, эта засасывающая убежденность?

— …Посмотри на себя. ОНА дергает за нитки, и ты выполняешь все, что ОНА хочет. Видишь, как ты становишься марионеткой? Чувствуешь, как ты съеживаешься и становишься меньше ростом, когда ОНА говорит с тобой?..

ОНА — это мать. Достаточно простого местоимения, потому что Елена отлично понимает, о ком речь. Лучше меня понимает…

Девочка слушает — с остановившимся взглядом. Мимика отсутствует. В голосе моем она слышит голос матери. Она и вправду смотрит на себя со стороны, она думает именно то, что я сейчас озвучиваю — ее страхи и ее чувства.

Это транс.

— …Ты марионетка в ЕЕ театре. Твои глаза потухают, твои руки опускаются. Ты — пластилин. Ты — никто…

Елена топает ногой:

— Сами вы «никто»! Сами!

Бежит в коридор. Из операционной доносится яростное громыхание. По столу она двинула ногой, что ли? Эти звуки, как музыка.

Тетя Тома, наша медсестра, выглядывает из своей клетушки, сердито глядит на меня и что-то мычит, жестикулируя рукой с бутербродом.

Я улыбаюсь.

Очередная порция яда впрыснута. Далеко не впервые я ввинчиваю в Елену подобные вещи, и каждый раз ее реакция все острее, — положительный симптом, я надеюсь. Ибо эта жутковатая девчонка — мой единственный шанс на спасение…

— Так есть заказ или нет? — бросаю я в сторону коридора, на сей раз громко.

Безответный вопрос.

Откликается любовник, как там его… Алик Егоров. Живо привстает на локте:

— Какой заказ? — спрашивает он нервно.

— Заказы — они разные бывают. По телефону, по факсу, по интернету. Я рассуждаю следующим образом. Во-первых, ужин нам сегодня не принесли и, скорее всего, не принесут. Почему? Чтобы желудок перед наркозом не загромождать. Во-вторых, запертый доселе медицинский шкаф явил миру свое бесовское нутро. В третьих…