Александр Щёголев - Как закалялась жесть Страница 4

Появляется Елена.

— Нет никакого заказа, — говорит она резко. — Не говорите ерунду!

Ее слова адресованы больше Алику, чем мне. Я-то всё уже понял.

— Нет, так нет. Убогие так доверчивы.

— Вы о чем? — совсем разволновался парень.

Единственное, что пока остается за кадром — кого завтра будут резать, его или меня.

Она атаковала Бориса Борисовича с ходу, повисла на нем, повалила на ковер.

— А моллюски? — спросил гувернер с наигранной строгостью.

— Моллюски — на фиг. Давно пора готовить зачет по теме «дефлорация».

Елена по-хозяйски обняла гувернера и поцеловала его в губы. Тот не сопротивлялся, не разорвал близость.

— Вы что-то путаете, барышня. «Дефлорация» — в программе следующего учебного года. A la fin des fins je me suis marie.[6]

— Ta femme est grise. Comme la moissure elle fleurit une fois par an, au mois d’ao?t[7]

Он не попытался защитить жену от нелепого оскорбления, не возразил ни словом, ни жестом. Это означало одно: Борис Борисович полностью согласен с происходящим. «Он мой», — подумала Елена с холодным удовлетворением.

— Если ты боишься, что тебя застукают с малолеткой, мы закроем дверь на шпингалет, — сказала юная проказница и вспорхнула с ковра…

Потом они целовались. Все в рамках, очень пристойно. Слюнявили друг друга, как маленькие. Ученица покорялась не очень смелым рукам своего наставника, смотрела в его лицо, покрывшееся красными пятнами, и гадала: о чем Борька в этот момент думает? Наверное, о том, что маленькая дурочка от него, красавца, без ума. И нужно всего лишь подождать годик, пока девчонка не повзрослеет, чтобы вынудить Купчиху дать согласие на брак. Сначала, конечно, придется развестись с нынешней женой, но интрига стоит того…

Елена училась в специализированной школе, в классе с медико-биологическим профилем, потому мать и гувернера специального подыскала: тоже с медико-биологическим профилем. Чтоб заодно и домашним учителем поработал. Аспирант-заочник Первого медицинского. 26 лет. Женат. Ему купили квартиру здесь же, рядом с особняком, и обещали, что в перспективе эта квартира перейдет в его собственность. Детей у Бориса не было, мать специально отбирала бездетных, свободных. А жена его… А что жена?

— Хочу разбогатеть, — заявила Елена.

— Продавая моллюсков? — парировал он. — Разводя жемчужниц и выковыривая из раковин перламутр?

— Тебе хорошо прикалываться, ты можешь жениться на богатой наследнице и отравить ее родичей.

В глубине его чистых, прозрачных глаз закрутились темные водовороты.

— Отравить родичей — дело нехитрое. Но, во-первых, жена у меня уже есть, я, кажется, упоминал об этом. Во-вторых, принцесса, где я вам возьму богатую наследницу?

— А ты подумай, ты же умный.

— Vous dites des b?tises, H?lene,[8] — сердито сказал гувернер, кряхтя, поднялся с ковра и надел пиджак.

Все правильно: «Елена» и никак иначе. Никаких «ленусиков» или «аленьких». Он называл ее тем именем, которым она называла себя сама, он всегда понимал, когда она провоцирует его, а когда издевается. Он обращался к ней на «вы», даже если она к нему на «ты»…

Борис Борисович и вправду был очень умным.

— В некоторых случаях обручальное кольцо — это кольцо Всевластья, — сказала Елена. — Как у Толкиена. Читал Толкиена?

— Только в подлиннике.

Перешли за стол, раскрыли учебник. И вдруг опять принялись целоваться…

С Борькой все ясно, продолжала Елена думать о своем. А как быть с молчаливым и незаметным господином Лю? Просто повар… Сначала он помогал матери работать в студии, теперь помогает избавляться от требухи, не нашедшей применения. Когда-то давно мать вовлекла Сергея в свои дела… зачем? Возможно, никого в нужный момент рядом не оказалось. Начинать всегда нелегко. Но последняя его инициатива — со Скандинавией, — означает, что он вовсе не прост. Такие контакты в одиночку не найдешь. Кто за ним стоит? Китайская диаспора стремительно набирает в Москве силу, и вожди ее интересуются решительно всем, — вот и ответ. Как же мать не врубилась? Оглянуться не успеешь, как будешь работать на дядю. На китайского дядю.

Кстати, та птицеферма, где разводят воронов, тоже находка Сергея Лю. Пока по Москве шепоток гулял, он уже наладил для матери поставку чудодейственного мяса. Елена однажды напросилась к нему в компанию и съездила в Петелино. Владельцем фермы оказался некий китаец. Оно и понятно: вряд ли кто-то еще, кроме выходца из Китая, смог бы организовать столь странное и сложное производство…

— Чем, пардон, от вас несет? — поморщился Борис Борисович, отрываясь от девчоночьих губ. — Запах… какой-то противоестественный.

Учитель и ученица, не сговариваясь, прекратили баловаться. Сняли дверь с задвижки.

— Есть способ гораздо безопаснее, — проворчал гувернер, обтирая лицо платочком. — Чем жен менять…

— Способ чего?

— Быстро разбогатеть.

— Ну и?

— Выпускать товары для больных, для бедных и для глупых. Вернейшее средство.

Кому он это сказал? И зачем? Наверное, не мог избавиться от наваждения: жениться на богатой принцессе, а потом отравить королеву-мать… до чего же заманчивая перспектива…

Вид из окна хорош! Пруд с лебедями, бульвар со скамейками, гуляющие люди; кругом — доходные дома начала века. Жизнь по ту сторону прекрасна и удивительна. Я люблю смотреть из окна и строить планы на будущее.

Планы на будущее — мое хобби.

Особняк расположен на Чистых прудах, в районе Архангельского переулка. Где-то здесь гонял на своем мотоцикле неуловимый Савранский из «Покровских ворот», пугая старушек и птиц. А не так уж далеко отсюда, на других прудах и другом бульваре, остроумный писатель Булгаков отсек голову редактору Берлиозу, лишенному чувства юмора…

Жизнь по сию сторону стекла тоже в своем роде удивительна.

В палате нас двое. Любовника зовут Алик Егоров и лежит он на дальней кровати. Он новенький, не обвыкся. Совсем еще молодой: видно, хотел ублажить богатую скучающую дамочку и получить в награду все сокровища мира. Альфонс-неудачник. Никак не поверит в происходящее, и потому — прикован наручником к специальной скобе в изголовье. Три дня назад Эва перевезла его сюда из будуара. Впрочем, жить ему недолго (они больше двух-трех недель не живут), о чем парень, на его счастье, не знает. А если «аккорд» неожиданно грянет — и того меньше… У Алика обе руки пока в целости, так что второй, свободной, он может дотянуться до «судна», если ему приспичит. Здесь никто старается под себя не ходить — тем более, в качестве протеста. Живо на «аккорд» пустят — вне очереди. Или в подвал переведут, на «Нулевой этаж». И вообще, начнешь бузить — все для тебя кончится.

С этим здесь легко.

Бунты иногда случаются, как же без бунтов. Улица — вот она, обманчиво близка; нестерпимо хочется хоть кому-то дать о себе знать… Но только в окнах — отнюдь не простые стекла. Плюс решетки. Нет шансов.

Кроватей в палате четыре. Хорошо оборудованные, на колесиках. Две — пустые. Пока пустые. В начале недели на одной еще жил предыдущий любовник… как же его звали, того огрызка?.. «Огрызок» — вот самое точное название для таких, как они… и как я…

Нет, я все-таки на особом положении. Живу по сравнению с остальными фантастически долго — почти бессмертный. Горец. Она меня бережет, моя женушка, по пустякам не тратит. Я муж, и я отчим, — глава семьи, блин. Девять месяцев, как мы с Эвгленой Зеленой поженились…

— Тетя Тома! — зову я. — Скинь меня отседова!

Из подсобки является пожилая женщина. Она там живет, в этом техническом помещении — среди швабр и ведер. У нее есть топчан, тумбочка, маленький холодильник…

Переваливаясь с ноги на ногу, как моряк в качку, тетя Тома подходит к моей кровати. Ноги у нее тяжелые, отечные, в венах. И вся целиком она — грузная особа. Наверное, непросто ей справляться со своими обязанностями. Она снимает меня с кровати, ставит на пол и дружески треплет по стриженой голове.

— Дальше сам, — говорю я.

Обычно я доползаю до уборной без посторонней помощи, не ленюсь. Хоть какая-то нагрузка. Передвигаюсь на трех обрубках, помогая правой рукой. Одну руку Эва мне пока сохраняет: то ли из-за обручального кольца, то ли чтоб я мог ласкать ее тело в редкие минуты близости. Уборная — это помещение метрах в пяти от моей кровати. В границах нашей маленькой территории я свободен, в отличие от Алика Егорова. Учитывая, что ноги у меня отсечены до колен, а из кистей осталась только правая (левой руки нет по локоть), каждый поход в туалет — это подвиг.

Герой…

Тетя Тома озабоченно следит за мной. Перед самым входом в уборную она останавливает меня, расстегивает и приспускает на мне штаны.

— Отвернулась бы, — привычно прошу я.