Марианна Гончарова - Левый автобус и другие веселые рассказы Страница 3

Третий вариант был красавцем. Аполлон. Профиль – российский двуглавый орел. Без одной головы. Он бесконечно разговаривал с Бэбой. О себе. Громко. Как будто Бэба стояла на другом берегу горной реки. Шли как-то по улице. Он все кричал, кричал. Как его в Голливуд зовут, а он не соглашается – что-то там в контракте. Бэба смотрела сбоку на его профиль и задумалась. Очнулась – а профиля нет. Пригляделась. А он ломится далеко впереди сквозь людей, как лось сквозь чащу, и в пространство рассказывает. Как его Спилберг на роль трицератопса приглашает. И он, наверное, поедет на пробы. Аполлон-то думал, что трицератопс – это культурист, как Шварценеггер, например. А это ж динозавр!

Бэба подумала-подумала: а стоит ли догонять? И личико у него в фас залежалое. И дурак. И не стала. А села. На лавочку. А на лавочке парень сидит. Большой, добрый, стеснительный. Практически без недостатков. Только флегматичный немного. Даже очень.

– Я – Владик. Но меня все Слоном зовут, – представился Слон. Через неделю.

– Очень приятно, – смутилась Бэба еще через месяц.

Но поженились они быстро. Подумали-подумали и где-то годика через два и поженились.

Живут медленно. Размеренно. Обстоятельно. Наслаждаются. Никуда не спешат. У всех вокруг весна-лето-осень-зима, весна-лето-осень-зима. А у Бэбы со Слоном все весна – весна – весна – весна…

Ночь полнолуния в замке Дэмбероу

– Джентльмены, закурим? – Он откинулся в кресле и закурил. – Вы и не догадываетесь даже, где можно счастье встретить. Я вот свое встретил в подвале. Да, в подвале замка Дэмбероу. Фиона… Шотландка… Актриса… Сколько ждал ее… Сколько искал…

Вы ведь наверняка знаете, джентльмены, что юной девушке трудно найти место в театре. Можно, конечно, таскать канделябры, пока приму театра, лет тридцать игравшую Джульетту, не переведут наконец на Гертруду или леди Макбет, если потянет. А тут уже и девушка увяла, и возраст шеи, и рыхлость чувств. И торчит бедная дева до старости статисткой на заднем плане, народ изображая.

Нет, Фиона, или Фи, как называют ее близкие, не стала ждать места в Королевском театре и поехала по объявлению к нам в Нортумберленд, на север Англии.

Главреж театра «Модерн», он же завпост, он же звукорежиссер и осветитель, он же ведущий актер на ролях героев-любовников, он же сам себе кофе подает в раскладушку, которая тут же в театре и стоит, узкоплечий сутулый невнятный юноша с седой косичкой по имени Майкл, оглядел мою Фи, этот бутон, эту надежду культуры британской, и предложил разделить с ней свою раскладушку.

– Ты – красавица рыжая шотландка. Я – опытный, мудрый, усталый путник. Это ничего, что на лбу моем гениальном пять морщин продольных, как стан нотный. Открой его ключом скрипичным и пиши мелодию нашей любви.

Это на раскладушке, значит. В пыльной гримуборной.

Окинула она его взглядом холодным, как метель. Он затрепетал и спросил:

– Ну?

– Фи! – сказала Фи.

– Ноу! – сказала Фи.

– Невер! – сказала Фи.

– Ноу так ноу, – вяло согласился Майкл и склочным голосом проворчал: – Тогда вон! Бездарь!

Вот так она попала к нам, в отель Дэмбероу. Американцы этот замок средневековый купили и в одном крыле музей открыли, в другом – отель. Для любителей острых ощущений. Вот последнего-то как раз и не хватало. То ли привидения наши с прежними хозяевами переехали, то ли реставраторы их напугали…

Контракт Фи предусматривал работу семь дней в месяц, в полнолуние. Выход – по последнему удару часов в гостиной, в полночь. Так мы и познакомились. Работали, в отличие от других привидений, вдвоем. Фи в сером платье с бурыми пятнами на груди – леди Дэмбероу, убитая мужем из ревности. И я – лорд Дэмбероу, в отчаянии заколовший сам себя. Резвились мы: стенали, выли, цепями бренчали, свет гасили, скрипели ставнями – придумывали каждый раз что-нибудь новенькое. Гости были довольны. И Фи была счастлива. Только обида на Майкла не давала ей покоя. Понять можно – она ведь из старинного клана Вудов, честь превыше всего: мести хотела. Я все и придумал.

Как-то ночью вдвоем мы пробрались в его театр. Спал он на своей раскладушке и выглядел непотребно. Девица полуодетая с визгом выскочила, он глаза открыл, а тут мы, прозрачные, в своих нарядах ветхих тюдоровских. Ах, джентльмены, зрителя не было! Свистящий шепот Фи под мои-то качественные стоны – Сара Бернар! Это были гнев и ярость всех убиенных героев шекспировских. Вот, мол, лицемер, валяешься на раскладушке, еще башмаков не стоптал, в коих юную деву совращал, а уже другую охмурил морщинами своими пыльными.

А потом она, дитя мое, склонила головку и грустно так:

– Прощай навек, коварный!

А тут и я, как репетировали. Выхватываю меч – выходи, говорю, ловелас, на открытый бой на рыцарский! И вжик мечом над его макушкой. Куда там! Герой-любовник от страха приседал и жмурился, скулил и плакал, повторяя:

– Невермор! Невермор! Невермор! Больше не буду никогда!

Исчезли мы, когда ничтожество это под одеяло с головой забралось.

Как радовалась любовь моя, Фиона Абигайль Вуд, как сверкали глаза ее цвета старого эля! Рассвет застал нас в подвале замка, на скамье каменной. Слагали мы песни о любви и распевали их тихонько.

Вот таков, джентльмены, мой рассказ о том, что любовь свою можно встретить и в подвале. Посему разрешите мне, лорду Дэмбероу, восьмому графу Диггансу, виконту Персивалю, конюшему короля Георга, откланяться. Да и вам пора – светает. Растворяемся, джентльмены, растворяемся. До следующего полнолуния…

Мечты Миши Савранского

Представьте себе мужчину, делового, сурового, целеустремленного, элегантного, уверенного в себе, сосредоточенного на своей работе… Представили? Так вот, Миша Савранский совсем не такой! Совсем! И о нем этот рассказ. О нем и о печали его. О печали Миши Савранского.

В прошлой жизни мы все были разными животными. Например, мой брат был ленивцем. Покрытым мхом, дремой и мухами. Моя мама была львицей. Подруга Светка – пекинесом. А один идиот знакомый – идиотом. Не важно, какое это было животное, просто идиотское животное это было, и все. А Миша Савранский был оленем. Нет. Не в смысле рогов. А в смысле благородства. И это благородство передалось от благородного оленя к благородному Мише. Сам он был благороден, и такими же были его мечты. Мечты парили, клубились, вихрились в его голове и били крыльями в его сердце. О мечтах его – отдельно.

Мечта о развитии личности

Он мечтал стать непонятым. Например, непонятым художником и поэтому пьяницей. Он рисовал людей в виде червяков с пуговицами.

У червяков на Мишиных полотнах были умные грустные лица. Вот только картины эти никто не понимал. Самое время было становиться пьяницей. Но вино или коньяк Мише не нравились. А становиться пьяницей путем водки, сами знаете, – это уже горький пьяница. А становиться горьким пьяницей не хотелось. Миша бросил рисовать и бросил пить. Так и не начиная.

Мечта о труде

Он часто ездил с родителями на дачу и там много работал на огороде. Работать не хотелось. Но о Мишином благородстве тут уже было сказано. И родилась у Миши мечта. Чтоб ему из Италии привезли вдруг лопату. Не простую лопату, а профессиональную. Из дамасской стали. А древко из красного дерева. И тогда можно будет копать и копать. Копать и копать. А в старости передать лопату по наследству. Тому сыну, который заслужит. Да. Но никто в Италии не знал о Мишиной мечте. И не хватило на Мишу лопат.

Мечта о любви

Он мечтал жениться на однокласснице Гусько. Потому что она была председателем совета отряда, отличницей по поведению, громче всех пела и умела языком доставать до кончика носа. Потом, повзрослев, она стала сварлива, скандальна, очень легкомысленна и потихоньку становилась пьяницей. Путем водки. Но для Миши она все равно оставалась отличницей по поведению.

– Гусько, – как-то набрался мужества Миша, – а почему бы нам и не пожениться? А? Гусько?

– А ты, Савранский, врач? – спросила легкомысленная Гусько.

– Нет, – чистосердечно признался Савранский.

– Ну так что ты от меня хочешь? – пожала плечами Гусько, у которой была своя личная мечта, за кого ей замуж выходить.

Так Миша и не женился на Гусько.

Мечта о подвиге

Он мечтал стать беспримерным героем и совершить подвиг. Но желательно остаться живым и вернуться назад к маме. И еще. Если можно, ехать на фронт трамваем. Потому что на остальных видах транспорта его укачивает. Ездить на фронт утром, а вечером – домой. Потому что Миша не мог спать в других местах. Кроме своей постели.

Что нас в Мише восхищало – что именно эта мечта чуть не осуществилась. Когда он мечтал стать апологетом и теоретиком какой-нибудь революции. Например, в Чили. Просто взять и возглавить борьбу на баррикадах. Но его никто не поддержал. У кого была секция по волейболу. У кого – музыкальная школа. Миша гордо бежал один. По карте. Вернее, по глобусу. Там же, видно, поучал не сильного в географии Мишу его одноклассник Козубчик, специалист по побегам, что Чили примерно прямо, вбок, потом тудой, сюдой и на юг. Миша туда и пошел, куда Козубчик махнул рукой. На границу с Румынией. Она у нас не очень далеко. Пограничники его вернули в школу по описи: мальчик, портфель, три тетради, учебник математики и книга «Письма к Луцилию» Сенеки. Это в то время, кстати, когда мы еще тащились от журнала «Веселые картинки».