Жозеф Кессель - У стен Старого Танжера Страница 3

Хорошо я знал и гитариста, который обычно подыгрывает Маноло. Этот негр, приземистый и толстый, всегда носит рваное пальто, грязную шляпу и большие черные очки. Не такой уж он хороший гитарист, однако понимает, что Маноло — замечательный певец, и, когда играет для него, старается изо всех сил. И еще он ему прислуживает и заботится о нем.

Исполнив два фламенко, Маноло закашлялся и направился вместе с гитаристом к стойке — попросить сосисок и вина. Одна из испанок, та, что была старая и толстая, в слезах обняла его.

Тут только я очнулся. Надо признаться, что, когда Маноло перестает петь, я еще какое-то время витаю где-то, — так вот, я очнулся и увидел в глубине зала своего друга Флаэрти. Он поселился в Танжере еще до моего рождения, и он совсем не гордец и интересуется всем в городе. Вы непременно его где-нибудь да встречали. В касбе[4] или, может быть, в одной из кофеен на Малом базаре. Или же здесь, на Большом базаре, ведь он очень любит базары под открытым небом.

Нетерпеливые голоса прервали Башира.

— Не тот ли это иностранец, здоровенный такой, сильный, с седеющими волосами и длинными рыжими усами? — спросил Абд ар-Рахман.

— Тот, что ходит всегда с непокрытой головой? — добавил Мухаммед, уличный писец.

— Он часто просит меня отнести букеты в город, — прокричал Ибрагим, продавец цветов.

— Он очень добр, хоть вид у него и свирепый, — заметил старец Хусейн.

На каждую реплику Башир отвечал утвердительным кивком. Потом сказал:

— Да. Именно таков мой друг Флаэрти. Мы с ним прекрасно ладим. Он любит слушать всякие истории, но еще больше любит рассказывать. Он знает их великое множество, да таких чудесных, ведь он плавал по семи морям.

— А что он здесь делает? — неожиданно для себя самого вмешался Сейид, уличный чтец.

— Я как раз это и намерен сообщить, — мягко ответил Башир. — И я счастлив видеть, что даже ты, о Сейид, человек образованный, проявляешь некоторый интерес к рассказу уличного мальчишки.

И он продолжил:

— Мой друг Флаэрти зарабатывает на жизнь тем, что описывает все необычайное в Танжере. Как только он узнает какую-нибудь новость, он сообщает о ней в английские газеты. Но сам он не англичанин, он прибыл с другого острова, в другом море, очень далеко отсюда, который называется Ирландия. Там много великолепных лошадей, много мужчин и женщин с рыжими волосами и много привидений.

При этом слове все присутствующие женщины сделали подобающие знаки, чтобы оградить себя от злого рока. Многие мужчины тайком сделали то же самое.

И Башир продолжил:

— Уж не знаю почему, но всякий раз, как мой друг Флаэрти меня видит, он весело подмигивает мне, будто предлагает заодно с ним посмеяться над остальными людьми.

Увидев меня в «Маршико», он опять подмигнул мне, но на этот раз как-то значительнее, чем обычно. По этому подмигиванию и еще по его разгоряченному лицу я понял, что он выпил слишком много тех напитков, которые Аллах запрещает правоверным и к которым столько европейцев пристрастились на свою погибель.

Господин Флаэрти был не один. С ним сидели две иностранки. У одной из них, совершенно седой, но державшейся очень прямо, жгучие черные глаза так и полыхали каким-то зловещим огнем. Другая была молода, и ее красота, о друзья мои, изумляла взор.

Одеты они были, обе, необычайно изысканно и богато. Сразу становилось понятно, что в обществе неверных они занимают высокое положение.

В этом месте рассказа среди слушателей поднялся такой гам, что вначале Башир ничего не мог разобрать. Но понемногу ему удалось расслышать тех, что сидели прямо перед ним.

— Я никогда не слыхал и никогда не читал о подобном бесстыдстве, — говорил Сейид.

— Да на что это похоже — две порядочные женщины сидят в столь неподобающее время в грязной таверне? — изумлялся бездельник Абд ар-Рахман.

— С нищими музыкантами и уличными девками? — кричал Мухаммед, уличный писец.

— Мир, право же, очень странен, — говорил старей Хусейн.

— Мир переменчив, мир переменчив, — повторял слепой Абдалла.

— Молодая красивая женщина ранним утром одна, без мужа! — простонала Зельма-бедуинка. Ее взор был полон восхищения.

Башир что было сил прокричал:

— Верьте мне, верьте, о братья мои правоверные! Я говорю лишь то, что видели мои глаза. И не удивляйтесь ничему, когда речь идет о неверных: их обычаи иной раз смахивают на безумие.

И вот две пьяные испанки вдруг начали оскорблять друг друга, а потом и драться. Хозяин уже готов был выйти из-за стойки, чтобы разнять их, когда вмешался другой мужчина. Это был мальтиец, безработный, он привык иметь дело с женщинами дурного пошиба. Он залепил пощечину старшей и повел танцевать ту, что помоложе. Танцевал он отвратительно. Однако обе иностранки, вместо того чтобы возмутиться, явно забавлялись происходящим.

Они что-то сказали моему другу Флаэрти. Тот подмигнул мне, засмеялся в свои рыжие усы и подал знак гитаристу. Гитарист принялся наигрывать какую-то быструю мелодию. Толстая испанка тотчас захлопала в ладоши, а мальтиец стал танцевать еще отвратительнее. Дамы одарили его множеством песет.

В этот момент в «Маршико» зашел еще один мой друг — старый маленький еврей, но не из наших евреев, которые, как и их отцы и отцы их отцов, родились в Танжере. Нет, старый Самуэль был из переселенцев, приехавших сюда прямо перед войной из тех мест Европы, где евреев подвергали гонениям и даже истребляли. Танжерские евреи не считают их своими братьями и не помогают им. Самуэль был очень беден, когда приехал сюда, — таким же, если не большим бедняком, он и остался. Он зарабатывает себе на хлеб тем, что рисует портреты посетителей ресторанов, и те, кому они понравятся, покупают их.

Итак, старый Самуэль вошел в «Маршико» с рулоном белой бумаги под мышкой. Вид у него был весьма удрученный. Если в столь поздний час он все еще был на ногах, значит, ему весь вечер не везло.

Он обвел зал красными измученными глазами и сразу понял, что только двое из присутствующих могут купить у него рисунок: обе иностранки. Но старый Самуэль сделал вид, будто вовсе не заинтересован в их внимании. Он принялся рисовать господина Флаэрти. Он уже рисовал его сотни раз и не ждал от него денег. Они дружили, и будь господин Флаэрти богачом, старому Самуэлю не приходилось бы тревожиться о хлебе насущном. Только ведь деньги и щедрость не умещаются на одной ладони.

Самуэль знал, что за портрет господина Флаэрти ничего не получит, но маленький старый человек был робок и горд. Он избегал напрямую обращаться к тем, чей портрет хотел бы нарисовать, он старался привлечь их внимание, рисуя кого-нибудь другого, кого хорошо знал.

Частенько он использовал господина Флаэрти как приманку, и господин Флаэрти, как и я, знал это. Он очень любил бедного Самуэля.

Самуэль быстро сделал очень хороший рисунок, сходство было поразительным, и господин Флаэрти показал портрет двум сидящим с ним дамам. В молодой женщине, той, что была очень красива, тотчас пробудилась жалость к маленькому старому Самуэлю. Но другая, с седыми волосами и страшными черными глазами, взяла рисунок и одним движением разорвала его.

Мой друг Флаэрти молча поднялся, направился к выходу, остановился на пороге и широко распахнул дверь… Я подошел к нему. Он говорил очень быстро. Мне ли, одному ли себе? Подействовал ли на него так огненный напиток или что-то еще? Не знаю. Но я едва узнавал его голос, его глаза и даже его усы. Этот веселый сильный человек сделался вдруг грустным и беспомощным. «Хватит, — сказал он. — Довольно я натерпелся от здешней публики. Черствые, опустошенные богачи… И я вынужден служить им, как дрессированная собачонка! Они ценят меня, только если я заставляю их смеяться. Тогда они помогают мне в работе, дают в долг деньги, поручают продать какой-нибудь земельный участок, дом или драгоценность. Разве это жизнь? Я приехал на одну неделю… А прошло уже десять лет».

Я очень переживал за своего друга… Я спросил его: «Но почему ты остался? И сколько времени ты еще здесь пробудешь?»

Мой друг Флаэрти молча развел руками… Тут я увидел, что встает солнце. И с моря тянет свежестью. И рыбачьи баркасы отчаливают под парусами. И вся касба, весь старый город окрашены в розовые тона. И воздух напоен сладким, медвяным ароматом.

Глубокое молчание, воцарившееся вокруг Башира, внезапно нарушил изумленный голос. Это, запрокинув голову и уставив слепые зрачки в небо, заговорил старый рыбак Абдалла:

— Все так и было! Аллах! Аллах! Именно так зарождался день в те далекие времена, когда глаза мои еще видели. Аллах! Аллах! Есть, значит, на свете нечто, что ты оставляешь неизменным!

И Башир продолжил:

— Вскоре маленький старый Самуэль направился к выходу.

«Я бесконечно сожалею, — обратился к нему мой друг Флаэрти. — Бесконечно сожалею».