Шмуэль Агнон - Рассказы Страница 3

А Коломея – как чаша полная, и евреев там много, купцы торговые, и в каждом доме свет, едят и пьют и веселятся. И увидел Добуш Коломею и воскликнул: нет на земле человека без стола да печи, лишь у нас ничего нет. И сказали молодцы Добуша: не кручинься, Добуш, сейчас налетим на город, и тогда отведаешь еврейских калачей и выпьешь много вина. Тогда набьешь себе брюхо, и рот не остановится от изобилия снеди. И сказал Добуш: на добычу, братья. И занес Добуш клинок свой над городом, а в городе был тогда[34] рабби Арье.[35]

И сначала налетел Добуш на дом р. Арье, потому что его дом на околице. И все домочадцы р. Арье, что были в дому у р. Арье, разбежались, спасая души свои, ибо напал на них страх Добуша, и бежали, а р. Арье стоит себе у стола и освящает субботнее вино.[36] И сказал Добуш р. Арье: что стоишь? И не ответил р. Арье Добушу ни слова, потому что освящал вино р. Арье, а нельзя евреям слова молвить во время освящения субботы. И опустил Добуш руку на клинок, и выхватил клинок из ножен, и ударил Добуш р. Арье по руке. И плеснуло вином из бокала на меч Добуша. И не мог Добуш пошевелить клинком. И вновь и вновь пробовал Добуш, не зная, что в этот день ушла сила клинка.

И покоился клинок весь вечер субботы и весь день субботы, пока не вышли звезды и ушла суббота. А р. Арье сидел в кресле, и руки омыл, и отпил, и над хлебом благословил Дающего хлеб, и дал Добушу,[37] и ел сам. И Добуш благословил[38] р. Арье и ушел.

И встал Добуш после едова и после пития, и вернулся он со своими молодцами в горы, и по дороге грабили они всех встречных, затем, что удальцы люди Добуша, и в руке у Добуша клинок, что дал Ангел Смерти Добушу, ни днем, ни ночью не опочит клинок. Лишь из субботы в субботу, в день седьмый, когда почил Господь, как освятится субботний вечер, покоится клинок в руке Добуша, потому что пролилось на него освященное вино, когда пришел Добуш в субботний вечер к рабби Арье, и не шелохнется клинок до исхода субботы.

ТРИ РАССКАЗА ПОДЛИННЕЕ ПРО СТРАНУ ИЗРАИЛЯ

ДЕЯНИЯ ПОСЛАНЦА ИЗ СВЯТОЙ ЗЕМЛИ,[39] ДА ВОЗВЕДЕТСЯ ОНА И ОТСТРОИТСЯ

Однажды занесло меня в один из городов земли Польской. Пришел я в город, но ни души не встретил. Шел я от улицы к улице и от торга к торгу и вижу – все лавки закрыты. Стою я и дивлюсь, и недоумеваю, и прикидываю: ведь день еще велик, почему же все лавки заперты и затворены, почему ни ноги на торгу? Не дай Бог, наслали власти лютую кару на народ Израиля и те собрались в мидрашах[40] и душу отстаивают в молитве, а может – со счету дней сбились и будний день за праздник сочли? Пока я так стоял, услышал я рыданья. Пошел в ту сторону и пришел в мидраш и вижу: там полно сынов Израиля, окутаны в талиты[41] и украшены филактериями, и лица их как факелы; сами стоят в слезах на коленях и бьют себя в грудь и приговаривают: горе нам. И лишь слышат они, как слово «Иерусалим» выходит из уст проповедника, с превеликим рыданием падают они ниц, пока филактерии на голове не заблестят от слез. А вокруг ходит служка с большой кружкой для пожертвований в руке, а на ней написано: «На страну Израиля», и все бросают в нее – кто гривну серебра, а кто и золотой. И так потрясло меня это зрелище,[42] что волосы стали дыбом, и не нашел я в себе сил спросить, что это и почему это. Подумал я, если это смертные люди, так сказано ведь: "Удержи твой голос от рыдания[43]" (Иеремия 31:16), а если ангелы они, то и ангелы, и серафимы гимны поют, а не плачут. Подождал я, пока не окончат молитву. А как завершили молитву, встрепенулись они, как орлы в гнездах, и вынули книги из ковчега. И кто сидит и учит Талмуд, а кто сидит и учит Мишну, и читают они законы о святости и чистоте Храма голосом, промытым слезами, и очень я этому удивился, что все занимаются законами о святости и чистоте[44] Храма, а не главами о вреде и ущербе, как принято у польских евреев. И даже люди, что по лицу не похоже, чтоб постигли до конца мысли учителей наших, – и те учат Закон восхищенно и радостно, так что слова выходят у них изо рта, как гимны и песнопения.

И очень полюбился мне их голос, как путнику в пустыне, что слышит птичье пение, хоть и не видит селения, но уже радуется его сердце, потому что понимает – близки дома, сады, апельсиновые рощи. И как увидел я такое рвение, так и не мог собраться с духом спросить, в чем дело. Если чеканят корону царскую[45] и прервет кто работу чеканщиков, не на его ли голову падет вина? Тем временем спустилась ночь. Сели все в прах и вознесли горестные молитвы о Сионе, пожранном огнем, и так сидели они, объятые ужасом и страхом и дрожью великой, так что чуть с душой от горя не расставались, пока старик один не принес вина и калачей, и выпили они за то, чтобы в будущем году быть в Иерусалиме. И так шел этот старик от одного к другому, пока не дошел до меня. Налил он мне вина и дал медовый пряник и протянул руку, чтоб принять здравицу. Тут схватил я его за руку и воскликнул: клянусь, что не отпущу тебя, пока не ответишь на мой вопрос. Сказал он мне: спрашивай, сыне, спрашивай. Спросил я: почему это собрались вы в доме молитв с таким превеликим плачем? Ответил он мне: а где же собираться Израилю, если не в домах молитв? Сказал я: это ты хорошо сказал, что где, мол, Израилю и собираться, если не в доме молитв, но я-то что спрашивал? Про рыдания ваши спрашивал. Возвел старец веки и спросил: не из этих мест будешь? Не из этих мест, ответил я. Откуда же ты, спросил он. Сказал я ему, что из Иерусалима я. Как услышал он, что я из Иерусалима, схватил он меня в объятия и закрутил по всему мидрашу, восклицая: иерусалимец с нами, иерусалимец с нами, – и усадил меня на почетное место. И все разом воскликнули: в добрый час, в добрый час. И все кинулись ко мне, и ну жать мне руку, и ну обнимать. Тут воздал я хвалу Господу, что дал голос Иакову, а руки – Исаву,[46] потому что если бы он дал и руки Иакову, то ничего бы от меня не осталось, кроме, может, мизинца.

Сказал я им: диво дивное, это место – просто диво какое-то, пришел я в город – а там ни души, пришел в дом молитв – а в нем полно. Сказали мне: погоди, и про не такие чудеса услышишь. Сказали друг дружке: сейчас кинем жребий, кому выпадет честь принимать иерусалимца за своим столом. Сказал им тот старец: зачем бросать жребий, кто даст больше всех на бедняков страны Израиля, тот и примет его у себя. И тут же стали продавать меня с публичного торга, как какую диковину. И один кричит: даю 18 золотых, ибо 18 – это «жизнь», если азбуку на цифирь[47] переложить, а другой кричит: даю 26 – это имя Божье по цифири, а третий добавляет до 32 – супротив 32 путей постижений истины, а еще один увеличивает до числа «Сион» по цифирной азбуке. Вскочил тут один и говорит: ставлю, как число всех букв имени «Ерусалим». И развязал мошну, и вытащил полный вес слова «Ерусалим» по цифири. Но тут вскочил другой против его и воскликнул: как же можно забыть букву «И» в слове «Иерусалим»? Ведь эта буква «И» – как в имени ГосподИ, мИлостивый, СпасИтель, как в словах Израиль и мИр. Пропадает буква «И» – и не будет ни мира, ни милосердия, ни спасения, – не нам, не нам, а врагам Израиля такое! Вот даю я полный вес слова «Иерусалим» по цифрам, и гость – мой. Тут же отсчитал он золотые и потянул меня за руку – купил, значит, как по обычаю: пока не сдвинет человек покупку с места – не завершена сделка. Сказал я: братец, убери руку, слава Богу, не к пиратам я попал, чтоб продавали меня с торгов, и не такой я праведник, чтоб ко мне относилось сказанное: "Продают праведника за серебро[48]" (Амос 2:6). Если б не видал я раньше ваших слез, решил бы, что потешаетесь надо мной. Почему? Сказал я им: сколько бедолаг есть в Иерусалиме, что им и есть нечего, потому что гроша за душой нет, сколько человек от голода вспухло в Стране Живых в Сионе, сколько умерло в Иерусалиме от голода, потому что гроша нет, а евреи рассеяния не помнят о них. И если посылают посланца по городам рассеяния собирать на бедняков Страны Израиля, то сколько он порогов обобьет и сколько поклонов каждому отобьет, чтоб преисполнились жалости, но не преисполнятся, потому что благотворители эти, как каменья,[49] далеки от подаяния. А тут я пришел к вам; а вы спорите из-за меня, как опять же каменья из-за праотца нашего Иакова, мир праху его. Как услыхали это, горестно вздохнули о покойном праотце Иакове, мир праху его. Как услыхали это, горестно вздохнули и сказали: нет ума пуще опыта, если бы понимали евреи рассеяния, то посадили бы вас в карету и золотыми червонцами осыпали б. Сказал я им: не только не уняли вы моего удивления, но лишь прибавили к нему, и клянусь я Тем, Кто воцарил имя Свое в Иерусалиме, что не тронусь с места, пока не ответите на все мои вопросы. И ответили они мне: раз ты заклял нас Тем, кто воцарил имя Свое в Иерусалиме, разве можем мы не поступить по-твоему?