Андрей Кучаев - Темная сторона любви ( Рассказы ) Страница 3

В доме, где я рос, шпиц был единственной собакой, которую держали просто для собственного удовольствия. Тогда, после войны, у простого населения немецкого провинциального городка на Одере не было еще принято держать иную живность, кроме кошек на деревенский манер – против мышиной угрозы. Люди посостоятельней держали еще немецких овчарок в качестве сторожей. Они остались от войны и лагерей. Шпицы попадались крайне редко.

Эти жильцы с верхнего этажа, держали именно шпица. С ним гуляла глухая бабка, редко – ее внучка, породистая девочка Мария-Анна, или

Марианна, как ее чаще называли. Шпица не спускали обычно с длинного поводка. Лишь изредка девочка отпускала его побегать на лужайке, когда там не толклись мы, уличные мальчишки.

В тот раз я гулял там один, несколько раздавленный стыдом оттого, что как раз утром “согрешил”, мне хотелось буквально отрубить себе руку или кое-что еще.

Румяная Марианна, обнаружив, что я один, моих друзей поблизости нет, отпустила собаку. Эта тварь тотчас кинулась ко мне. Я присел на корточки, шпиц врылся передними лапами в землю прямо у моего носа, весь дрожа от злости и переполняясь смесью рычания и лая. Я из чистой трусости, заискивая, протянул руку. Вероятно, хотел задобрить, погладить. Собака с яростью вцепилась в запястье. Я вскочил, вырывая руку, но пес повис на ней. Марианна от страха заскулила вместе с собакой. Дело кончилось скверно: меня увезла

“скорая”, повреждена была вена, я чуть не истек кровью, потому что

“нотдинст” – “скорая помощь” в те годы была не очень скорой, зашивать на месте не умели, мне повезло, – до советского военного госпиталя, слава Богу, было близко, – до больницы Святого Иосифа в центре соседнего городка я бы не дотянул.

На этом неприятности не кончились, мне предстояло дотащить эту паршивую собаку до ветлечебницы в пригороде, в трех кварталах от дома, чтобы там ее оставили на карантин, в противном случае мне предстояли уколы от бешенства. Бабка из квартиры хозяев вести ее была не в состоянии, остальные в семье, где жила собака, работали, а

Марианна училась. Пришлось мне самому буквально волоком тянуть шпица в ветпункт. Мы рвались друг от друга, поводок нам не давал разбежаться. Собаку оставили на две недели. Кормили ее за наш счет, забирали псину уже они сами, я просто взял справку и сказал собаке

“адье”.

Несколько ночей подряд мне снилась окровавленная рука. Она сопровождала меня в темном коридоре, скользя по стене, когда я шел в уборную. Так снилось, я никуда не ходил. В последнем сне рука забралась ко мне в кровать и вцепилась мне в горло, так что я с трудом оторвал ее. Я проснулся с сильнейшей ангиной – нарывы в горле чуть не задушили меня. Их удалила просто пальцем вторая жена моего отца, опытный отоларинголог. Отец уже с нами не жил, хотя зачем-то приехал с новой женой в нашу землю из благополучной земли

Рейн-Вестфалия. Появление второй жены моего папаши было вызвано только нешуточной урозой, хотя и было явлением экстраординарным – мать смотрела на нее коброй, она бы выгнала ее, несмотря на угрозу моему здоровью, если бы не отец. Хотя сама позвонила ему сообщить, что я опять надумал отдать концы, как когда-то.

Шпиц вызвал в моей жизни, таким образом, во второй раз исключительное и больше никогда не повторившееся событие, – как моя смертельная болезнь во младенчестве вызвала магическое явление деда

Соломона. Оба события врезались в память и остались там надолго. Я боялся выходить на улицу еще долгое время из-за этой псины.

Покончено было и с “грехами”. Потом мне сказали, что собака пропала.

Скорей всего, ее отловили поляки, заключил я. Скажите, кстати, чего это я все валю на соседей с востока? Неужто пресловутый тевтонский дух все еще живет в нас, немцах? Чушь “собачья”, полагаю. Просто надо на кого-то валить свои грехи. Я отвлекся…

С опаской я гулял по двору первое время, особенно на лужайке за домом. Иногда, уже без собаки, ковыляла в булочную лавку бабка с верхнего этажа. На шее у нее болталась облезлая горжетка, какие тогда носили многие старухи. Мордочка, надо полагать, лисья, болталась на бабке при ходьбе, постреливая стекляшками глаз злобно и мстительно. Так мне казалось. Лиса была вытерта до белизны мездры.

Будто содранная шкура с блаженной памяти их белого шпица.

Как-то бабку сбил автобус, что проходил мимо наших ворот, под который она сунулась сослепу. Я выбежал с другими смотреть. Белую горжетку забрызгала густая кровь, неожиданно красная для старухи. Я, кажется, ожидал, что у старух и кровь седая. Еще я старался выбросить из памяти неожиданно белые и полные ноги в венах поверх круглых резинок на простых чулках. Бабка эта выжила и пережила, кажется, своего сына, который вернулся с войны инвалидом, – под

Москвой ему прострелили ногу…

И вот опять на моей дороге, спустя много лет, уже на западе

Германии, повстречался белый шпиц. Вернее, его разросшаяся копия.

Меня подмывало зайти в магазинчик, но я не решался: рыжая мадам не располагала к праздной беседе, а покупать у нее мне было нечего, да и денег лишних не было, – я ведь был “осси”, то есть принадлежал к немцем “с востока”, которых приняли на свою голову с благословения вашего Горбачева западные собратья. Я и переехал на Запад в поисках работы, сразу после смерти жены – она умерла от лейкемии за день до воссоединения: мечтала о нем, как о втором пришествии, не дождалась, а я – кому было и при коммунистах непыльно – дождался, но не особенно ликовал с остальными у стены. Все-таки овдовел. Хотя, если честно, я не то чтобы плакал после потери любимой супруги, – я смеялся от радости, что освободился от этой зануды, но все относили мое ликование на счет сноса стены.

Эйфория в стране быстро кончилась вместе с новыми деньгами.

Высокооплачиваемой работы для дизайнера с востока не было.

Безработица нарастала, я никак еще не вписывался в здешнюю

“западную” жизнь. В тот городишко на Руре я угодил, соблазнившись приглашением, которое на деле оказалось ловушкой для доверчивых: работа в одной маленькой фирме, которая принадлежала турку, хитрому и скупому. Под видом оформления он заставлял не только вырезать из металла и пластика торговые вывески на заказ, но и гонял монтировать их на фасадах магазинов и лавок. В холод и дождь, на высоте и с кувалдой. Я привык работать в тепле, в бюро, за кульманом или чертежным столом. Но пока ничего не подворачивалось, я ходил злой, со сбитыми пальцами и клял и город, и западных “собратьев”. Не я один оказался здесь на западе в положении человека второго сорта.

Некоторые уже, повторяю, начинали жалеть о воссоединении и вздыхать о работе, всегда доступной на бывшем “востоке”. Да вы, вероятно, в курсе. Где она, голубая мечта – любая работа под рукой каждый день, как это было при Хонеккере? Хотя в другой части, бывшей ГДР, и работы было меньше и платили теперь еще меньше.

Для зажиточной хозяйки модной лавки, владелицы собаки, японского джипа у дверей и, думаю, шикарного дома, я был вроде вас – нежелательный беженец с востока, если не хуже! Дожили, как говорится, – я был для своей немецкой “землячки” хуже любого эмигранта! И меня это злило – ведь мы были одной крови, жили в одной стране, перенесли тяготы одной войны. Я, повторяю, был злой тогда.

Очень злой… Злой, “как собака”, если хотите!

Шпиц интересовал меня все больше и больше. Так тянет запретное. Так

“смертное манит”, – как подобную тягу сформулировал в рассказе с таким же заглавием Борис Вогау, немец по национальности, известный у нас и у вас как Борис Пильняк. Не удивляйтесь, я учился в университете во Франкфурте на Одере, захаживал на лекции на факультет славистики, где существовали русское, польское и украинское отделения. Если уж всю правду – когда-то у меня была и

“веселая вдова” из Польши – мы ходили друг к дружке в гости через мост, пограничники смотрели на это сквозь пальцы. В “советский” период к тому же поощрялся интерес к русскому языку. Но здесь, в западной глубинке, я был бы белой вороной, скажи я, что читал

Мицкевича и Пильняка на их языке, хотя и со словарем. Вот вам и

“тевтонский дух”! Ну, кто из вас читал “Дзядры” Словацкого в подлиннике?

Рыжая хозяйка сама помогла мне. Она как-то неожиданно совсем встретила меня на пороге, когда я шел мимо и, по обыкновению, замедлил шаг у витрины ее лавки. Она сама поздоровалась первой. Я опешил. Что-то оветил. Она пригласила меня войти. “Вы каждый раз заглядываете сюда через витрину, я заметила. Вас что-то интересует?”

Я ответил, что просто любуюсь, что у нее хороший вкус, что витрины очень привлекательны и что я сам – немного художник. Для себя я начал тогда писать маслом. Иногда удавалось “по-черному” подработать ормлением витрин в магазинчиках и росписью залов в мелких кафе.

Она пригласила меня войти в лавку, и я вошел.

Шпиц стоял на своем месте.