Сергей Магомет - Записки Степной Волчицы Страница 3

В этой связи припоминается одно чрезвычайное происшествие во время ее проживания у тетушки — происшествие, которому мне довелось стать свидетельницей, случай для нашей тихой и безмятежной дачной жизни из ряда вон.

Был славный жаркий вечер, догорал закат, уже во всю стрекотали сверчки, я собиралась возвращаться в Москву, прихорашиваясь на веранде. Вдруг на веранду влетает перепуганная тетка и едва лепечет:

— Ох! Ах!.. — И больше вымолвить ничего не может.

Оглядываюсь, вижу за ее спиной страшную, азиатскую, всю окровавленную рожу. Дар речи возвращается к тетке. Выясняется, что на одной из соседних дач, где днем таджики строили коттедж, а к вечеру обычно удалялись в какое-то свое гетто-резервацию, оставляя лишь старика-сторожа, произошел разбой. Двое неизвестных, не то цыгане, не то молдаване, а скорее всего, местные бомжи, хватили старика-таджика по бритой голове арматурой и, пока тот лежал без сознания, утащили газовый баллон. Оглушенный старик, видимо, совершенно потерявший ориентацию, приполз к теткиной даче. Постоялица Александра Степанова как раз курила у калитки, когда бедняга, вытирая рукавами пестрого халата заливавшую глаза кровь, упал на колени и, указывая пальцем куда-то, повторял одну и ту же фразу: «Баллон ашка сп…и!» Он и потом, как безумный, одну эту фразу твердил. И что вы думаете? Наша постоялица опрометью бросилась в указанном направлении. В погоню за злоумышленниками. Кроме сигарет и зажигалки, при ней был еще и сотовый телефон. Набегу она успела вызвать милицию, службу спасения, а также, кроме шуток, дозвонилась до автоответчика посольства республики Узбекистан. Довольно скоро, в конце темной аллеи забрезжили две фигуры, волокущие краденый баллон. Вокруг как назло не было ни единой души. Только из-за заборов лаяли собаки. Дачники рано ложатся спать, а кобелей и сук на ночь спускают. «Держите их!» — закричала Александра Степанова. Она догнала их очень быстро. Хотя нужно учесть, что они все-таки бежали с баллоном. Что делать? Вспомнив молодость, она так пронзительно завизжала, что в двух ближайших фонарях лопнули лампочки. Воры бросили баллон и пустились наутек. Теткина же постоялица, как разъяренная тигрица, нет, волчица, в трениках и тапочках, размахивая сотовым телефоном, продолжила преследование. Впрочем, чудес не бывает. Догнать злоумышленников, хорошо ориентировавшихся на местности и, к тому же, избавившихся от балласта, ей не удалось. Зато в ажиотаже она сделала огромный крюк, добежала аж до железнодорожной станции, где подняла на ноги милицейский наряд, заставив сонных, матерящихся сержантов отправиться на место происшествия. К сожалению, когда прибыли на аллею, баллон успел умыкнуть кто-то другой, а от бедного старика-таджика, которого милиционеры еще и забрали в кутузку, добиться ничего путного, кроме уже сказанного, не удалось… Глядя на все еще перепуганную тетку, которой, как я понимала этот окровавленный таджик точно будет являться во снах, и на ее судорожно кашлявшую постоялицу, я почувствовала, что еще мгновение — и лопну от хохота. Однако в этот момент я встретилась взглядом со Степной Волчицей. О, этот взгляд — незабываемый и бездонный! О нем можно было бы написать целую поэму! Я прикусила язык. Ее взгляд критиковал не только мою циничную, бессердечную смешливость — в такой неподходящий для веселья момент. Ее взгляд словно пронзал весь мир, всю нашу жизнь, вскрывая все ужасающие язвы — нашу бездуховность, безразличие, полное отсутствие не только сочувствия и жалости, но и забвение самого смысла человеческой жизни. «Вот какие мы звери! Вот какие шуты! Покаемся!» Казалось, один это взгляд должен был обратить в прах наши мелочные душонки, чтобы мы возродились из пепла и снова стали братьями и сестрами…

Но я как всегда сильно забежала вперед. Вот, уже успела выложить в общем-то все самое главное о моем знакомстве со Степной Волчицей, хотя собиралась немного поинтриговать читательниц, обрисовать ее личность исподволь. Раз уж так получилось, больше не стану твердить о ее «странностях», воздержусь от подробного рассказа, как я проникла в причины и смысл ее жуткой обособленности и брошенности. Оставлю психологию психологам, а займусь лишь тем, что на правах очевидицы прибавлю еще несколько штришков к портрету Степной Волчицы.

Я уже сказала, что первое мое впечатление содержало изрядную долю антипатии. Может быть, все дело в разнице поколений. Я-то почти вдвое моложе ее, женщина на все сто. Моему поколению изначально отвратительны все эти «юродивые комплексы», «душевные искривления». Неудивительно, что мои здоровые инстинкты сразу заставили меня насторожиться и поморщиться при столкновении с дурной кровью. Жить нужно предельно ясно и весело. Никакого сочувствия душевно убогим. Другое дело, моя тетка, у которой этого сочувствия вагон и маленькая тележка. Она-то сразу раскрыла ей объятия, считая, что если уж она русская, то обязана пригревать всех этих «душевно искривленных» страдалиц. А то, что Александра Степанова была абсолютным гением страдания, это было написано у нее на лбу. Причем, могу смело утверждать, не биологического, не врожденного страдания, а воспитанного, взлелеянного ею самой. Это коренилось не в каких-то пороках или душевной узости, а наоборот — в избыточно богатых душевных задатках и качествах ее натуры. Неизмеримые запасы любви, которую она бездумно, безотчетно была готова на каждом шагу отдавать миру, бросаясь на помощь любой живой душе, будь то бродячий котенок, марсианин или вот, как в последнем случае, старик-таджик. Что же касается ее взыскательности к несовершенствам нашего мира, то это било главным образом по ней же самой. То есть она страдала от жгучего презрения к себе, ненавидела себя, винила себя во всём и вся, всё стремилась оправдать, всё покрывала…

Может быть, я снова забегаю вперед, но не могу не пояснить, что своеобразие души, смыслом которой является всяческое самоподавление, безусловно проистекает из воспитания и семейного уклада. Что касается Александры Степановой, то из ее записок я узнала немало о личностях ее родителей, о семейных занозах и ранах, о благородном и, в то же время, жестоком и безапелляционном диктаторе-отце и так далее. В данном случае я хочу заметить, что как ни важны частные семейные обстоятельства, но гораздо важнее иметь в виду общую особенность поколения тех, кто приходится нам дедушками и бабушками. Теперь это трудно представить, но коллективизм и взаимоучастие прошедшей эпохи вовсе не были лишь идеологическими химерами. Люди прошлого почти на физиологическом уровне ощущали человеческую зависимость друг от друга, взаимоответственность. Естественно, со всеми перегибами и извращениями. Совестливость, порядочность — удивительные словечки из их лексикона. Будучи в массе своей людьми абсолютно безрелигиозными, они по сути дела поддерживали в обществе формальное следование основным христианским заповедям. По крайней мере, насколько я лично успела узнать и понять моих дедушек и бабушек, их жизненные установки никак нельзя назвать изначально и насквозь лживыми, лицемерными. Напротив, пусть наивные, прекраснодушные, но вполне искренние, почти до богобоязненности, в своем поклонении идеалам некой высшей человеческой справедливости, даже если именовались «коммунистическими». Вероятно, Александра Степанова оказалась той на редкость восприимчивой воспитанницей, которая буквально вобрала в себя все эти «заветы и идеалы», оказавшись готовой христианкой. Более того, христианкой-мученицей. Всю свою жизнь она прилагала героические усилия любить людей, жить по справедливости, никому не делать больно и так далее. А все отрицательное, что находила вокруг, объясняла собственным несовершенством. Чистила-распекала себя с неиссякаемой энергией, самокритикой и въедливостью, на какую только была способна. Точнее, на какую способен разве что отъявленный эгоист. В результате, по отношению к другому миру оказалась загнанной в некую психологическую резервацию.

Господи, опять меня снесло на какой-то анализ. Образование помогает в жизни, но портит характер. Сейчас мы все психологи! Возвращаюсь к фактам. Со слов тетки я составила для себя полное представление о ее образе жизни. Убеждена, она придерживалась его в течение многих лет, не исключая периода супружеской жизни. Женщиной она была закоренело книжной, «умственной». После бессонных ночей, многочасового стучания на ноутбуке, залеживалась в постели далеко за полдень. Потом накидывала халат, совала ноги в тапочки и первым делом отправлялась за калитку покурить. Затем на кухню готовить кофе. На тумбочке появилась тарелка, в которой содержалась груда облаток с таблетками. В основном, снотворное и успокаивающее. Пара пузырьков с пустырником и валокордином. Повсюду банановая и апельсиновая кожура. Несколько опустошенных и полных коробок с шоколадными батончиками типа «Марс». Надо полагать, шоколад был одной из ее слабостей, с которой она безуспешно сражалась. Долго крепилась, а затем бросалась поедать его с виноватой улыбкой: «У нас и дома никогда ничего сладкое не залеживается, шоколад — витамин счастья…»