Люциус Шепард - Лишь частично здесь Страница 3

Хотя Пинео и подстрекал Бобби накануне, на следующий день он едко насмехается над ним по поводу Алисии. Его болезненная раздражительность приобретает злобный характер. Он начал называть Алисию «счетно-вычислительной стервой». Бобби ожидает, что Мазурек присоединится к Пинео, но Мазурек держится отчужденно, отдаляется от их некрепкой компании, замыкается в себе. Он работает с тупым упорством вола и жует бутерброды в гробовом молчании. Когда Бобби намекает, что Мазурек нуждается в помощи психотерапевта – каковым замечанием рассчитывает разозлить, вернуть к жизни от природы вспыльчивого товарища, – тот бормочет, что, возможно, поговорит с одним из священников. Хотя у них троих не было ничего общего, кроме нескольких моментов чисто географического свойства, мужчины неизменно поддерживали друг друга, когда нервное напряжение становилось невыносимым, и в тот вечер, разгребая совковой лопатой землю, превратившуюся в жижу под холодным проливным дождем, Бобби чувствует страшное одиночество, исходящую от ямы угрозу. Все вокруг кажется незнакомым и враждебным. Ему чудится, будто серебристая решетка каркаса дрожит, словно от подземных толчков, а гнездо из массивных балок ожидает возвращения некоего сказочного крылатого чудовища. Бобби пытается отвлечься от тягостных мыслей, но не в силах справиться с накатившей депрессией. К концу смены ему начинает казаться, что они находятся в плену жуткой иллюзии, что башни внезапно вернутся из некоего параллельного мира, в который были выброшены, и все они погибнут под руинами.

Тем вечером в «Блю леди» почти пусто, когда они приходят. Проститутки в глубине зала, Алисия на своем обычном месте. Музыкальный автомат выключен, телевизор тихо бормочет: светловолосая женщина берет интервью у лысоватого мужчины, специалиста по сибирской язве, судя по надписи внизу экрана. Они сидят у стойки и тупо смотрят в телевизор, опрокидывая стакан за стаканом и не разговаривая без особой необходимости. Специалиста по сибирской язве сменяет эксперт по терроризму, который заводит речь о разрушительном потенциале Аль-Каиды. Бобби не может соотнести рассуждения эксперта со своей жизнью. Политическое небо с кружащими по нему черными тенями, пафосной музыкой и тайными рычагами власти не имеет ничего общего с небом, под которым он живет и работает, с серым однообразным небом, простым как крышка гроба.

– Аль-Каида, – говорит Роман. – Не он ли часом играл на второй базе в «Мете»? Такой пуэрториканец?

Шутка звучит неуместно, но Роман не собирается сдаваться.

– Сколько Аль-Каидов нужно, чтобы ввернуть лампочку? – спрашивает он.

Никто не знает ответа.

– Два миллиона, – говорит Роман. – Один держит верблюда, другой вкручивает лампочку, а все остальные в знак протеста носят по улицам плакаты с изображением героев, когда верблюд затаптывает их насмерть.

– Ты сам придумал это дерьмо, – говорит Пинео. – Я точно знаю. Потому что это совсем не смешно.

– Да пошли вы, парни! – Роман смотрит на Пинео волком, потом отходит к концу стойки и принимается читать газету, сердито и шумно переворачивая страницы.

В бар входят четыре молодые пары, раздражая своим смехом, веселыми румяными лицами и беспечным видом состоятельных людей, довольных жизнью. Когда они начинают толочься поблизости – одни сдвигают два стола вместе, другие стоят в обнимку, а одна девушка спрашивает Романа, есть ли у него «лил-лет», – Бобби тишком отходит от внезапной сутолоки и садится рядом с Алисией. Она бросает на него короткий взгляд, но не произносит ни слова, и Бобби, который весь день думал о том, что ей скажет, не решается заговорить, смущенный ее мрачностью. Он принимает такую же позу – голова опущена, рука легко сжимает стакан, – и они сидят, словно два человека, глубоко озабоченные одной проблемой. Алисия скрещивает ноги, и Бобби замечает, что она сбросила одну туфельку. При виде тонкой щиколотки и изящной ступни в прозрачном чулке он испытывает тайное старомодное наслаждение.

– Это здорово стимулирует, – говорит она. – Надо бы нам почаще встречаться.

– Мне показалось, ты не хочешь разговаривать.

– Раз уж ты сидишь здесь, молчать глупо.

Все, что он собирался ей сказать, вылетает у него из головы.

– Ну, как прошел день? – спрашивает Алисия с деланными интонациями заботливой мамаши, обращающейся к милому малышу, и, когда Бобби мямлит «да, в общем, как обычно», она говорит: – Такое впечатление, будто мы давно женаты. Будто у нас уже нет необходимости в вербальном общении. Достаточно лишь сидеть тут и обмениваться флюидами.

– Паршиво, ясно? – отвечает он, раздраженный насмешкой. – У меня все дни проходят паршиво, но сегодня было хуже, чем обычно.

Потом Бобби начинает говорить о наболевшем. Он рассказывает о себе, Пинео и Мазуреке. Что они вроде патрульного наряда, объединенного в крепкую команду чисто неофициальными отношениями, позволяющими им охранять друг друга от сил, природу которых они не понимают или боятся понять. А теперь отношения рушатся. Притяжение ямы слишком велико. Запах смерти, кошмарный хаос погибших душ, скрытые под завалами ужасы. Подземный гараж с раздавленными пустыми автомобилями, белыми от бетонной пыли. Тлеющий огонь под землей. Все равно что работать в Мордоре, густой сумрак повсюду. Пепел и скорбь. Спустя какое-то время начинает казаться, будто яма превращает тебя в призрака. Ты больше не живой человек: ты тень былого, фрагмент прошлой жизни. Говоря себе эту чушь, ты смеешься над собой. Это похоже на бред. Но когда ты перестаешь смеяться, ты понимаешь, что это правда. Эпицентр – огромное кладбище. Как Камбоджа. Хиросима. Они уже обсуждают, что там построить, но они просто идиоты. Это все равно что построить молочное кафе в Дахау. Кто станет есть там? Люди говорят о необходимости сделать это быстро, чтобы террористы увидели, что не выбили нас из колеи... Что за фигня такая? Мы выбиты из колеи! Со строительством нужно подождать. Подождать до того времени, когда ты сможешь ходить там и не чувствовать страшную боль в душе. Поскольку, если не подождать, все, что они там отгрохают, будет вызывать только такое чувство. Возможно, это нелепо. Верить, что это проклятое место. Что там обитает некая чудовищная бесплотная сила, которая будет просачиваться сквозь стены новых коридоров и офисов и разрушать человеческие души... плохая карма, как ни назови. Но когда ты постоянно живешь в этом кошмаре, поневоле начинаешь верить.

Бобби не смотрит на Алисию, пока говорит все это торопливо и сбивчиво. Закончив, он залпом выпивает свое виски, бросает на нее взгляд, проверяя ее реакцию, и говорит:

– У меня в школе был друг, который здорово подсел на амфетамины. У него поехала крыша. Начались галлюцинации. Типа – правительство пользуется его мозгом для своих целей. Они знают, что он контактирует с существами высшего плана. И тому подобная хрень. Обыденная реальность представлялась ему заговором космических сил, и он словно извинялся передо мной, когда все это рассказывал. Он чувствовал, что с ним не все в порядке, но продолжал нести бредятину, поскольку не мог до конца поверить, что он просто спятил. Именно так я чувствую себя сейчас. Словно часть моего существа умерла.

– Я понимаю, – говорит Алисия. – У меня тоже такое же чувство. Поэтому я и прихожу сюда. Чтобы понять, какая часть моего существа умерла... и где я, и кто я после всего случившегося.

Она вопросительно смотрит на него, и он сознает, что уже выговорился полностью и не может добавить ничего существенного. Но Бобби хочет сказать еще что-нибудь, поскольку хочет, чтобы Алисия поговорила с ним, и хотя он толком не понимает, почему хочет этого и чего еще хочет от нее; хотя он страшно смущен своими откровениями и плюс ко всему испытывает обычное чувство неловкости, сопровождающее каждый исполненный потаенного смысла разговор между мужчиной и женщиной... Хотя он ни в чем не уверен, он хочет, чтобы установившиеся между ними отношения – пусть непонятно какие – продолжались.

– Ты в порядке? – спрашивает она.

– Да, конечно. Это не приступ тихой истерики. По крайней мере мне так кажется.

Алисия внимательно смотрит на него, словно оценивая заново:

– Почему ты подписался на это?

– Ты о работе? Потому что у меня есть опыт. Я работал в агентстве по чрезвычайным ситуациям последние два лета.

Две молодые пары подходят к музыкальному автомату, и вскоре первая выбранная ими композиция, «Дух юности»[2], начинает энергично набирать обороты. Пинео танцует на своем табурете, раскачивается из стороны в сторону, прижав кулаки к груди: оскорбительная пародия на молодых людей, ясное дело. Мазурек, погруженный в мрачные раздумья над своим бурбоном, похож на седого толстого тролля, обратившегося в камень.

– Скоро я смогу сдавать экзамен на степень магистра философии, – говорит Бобби. – Похоже, я постепенно учусь устанавливать смысловое соответствие между вопросом и ответом.