Петр Алешковский - Институт сновидений Страница 30

«Кого, – говорит, – забрать собрались? Мое это добро – не пущщу».

«Никак не твое – наше», – ангелы тому отвечают.

«Как так понять? Сколько лет мне служила, а вам теперь отдай?»

«Она раскаялась», – ангелы отвечают.

«Как так раскаялась? В церковь не вошла, а раскаялась?» – бес от смеха аж затрясся.

А ангелы ему: «Чуть только Бог увидал ее раскаянье, так и принял его. Она же только над раскаяньем своим и была властна, а Бог и владыка всяческих властен был над жизнью ее».

Тут бес только зло чихнул так и вскричал: «Ну дайте же мне хоть тело пожрать». Схватил, трахнул ее оземь и провалился в преисподнюю. А Ангелы Господни приняли душу чисту, и светом та засияла, аки ангельский. С нею и поднялись ввысь, к колокольне, голубицами белыми улетели и в небе чистом истаяли.

Так бес посрамлен был.

И в тот день была гроза, и с неба град сыпал с голубиное яйцо. Бабки, конечно, связали непогоду с Райкиным исчезновеньем, но им простительно, они книг не читают, тогда как давно известно, что град с голубиное яйцо – довольно обычное атмосферное явление, а что совпало, так и не такое по чистой случайности происходило и наукой зафиксировано.

Вы скажете, мол, байки все это насчет беса и ангелов. Кабы я сам там случайно не проходил – может, и не поверил бы. Вот как сейчас помню: церковь наша, вот и бабки стоят кружком, а посередке лежит Райкино пальто зеленое, шапка ее мужская, в ней она всегда ходила, ботинки, белье какое-то, а поверх – крестик медненький, и благоухает кругом, словно ладаном кадили, а и служба еще не началась.

С той поры никто и нигде Райку у нас не видел, а пять лет прошло. Отец Евтихий отслужил по ней панихиду, потому как дочка ее подтвердила – мать вдруг утром встала, пожаловалась на сердце, сказала, что надо ей в церковь сходить. А раньше же калачом заманить нельзя было.

Я долго над разгадкой бился, но, не придумав ничего, пошел к своему старому учителю истории Семену Петровичу Огуречникову. Тот глазки так сощурил и говорит: «Народу надобны чудеса, чтоб верить, жизнь-то у него тяжелая, а то, что ты мне сейчас рассказал, – чистой воды сказка».

Не поверил, значит.

Я б, может, тоже не поверил, но где же тело тогда, спрашивается, и ладан кто курил?

Пошел я к отцу Евтихию. Есть у нас такой монашек – молодой еще, но уж очень хороший, по нему видно – этот не соврет, как, кстати сказать, и тетка Зоя – вот уж кто праведница всю жизнь, у любого спросите.

Выслушал он мои сомненья (а в тот год, когда Райка исчезла, его еще с нами не было), замолчал, склонился несколько вперед, голова с закрытыми глазами поникла, и протянутой ладонью правой руки он мерно и тихо так против сердца своего водит. И так лицо его изменилось, словно просияло прямо, и открыл глаза, а в них одна только радость, и на устах радость, да и в выраженье всем лица. И испытал я вдруг восторг, других слов и не подобрать, и так у меня на душе чисто вдруг стало, что и говорить-то и слушать ничего уже не нужно мне. А он так поглядел на меня и ничего не сказал – друг друга мы тогда без слов поняли. Клюнул я его в ручку и бежать.

А что я понял, того вам не объяснить – нет у меня слов на это. Не так все просто, одним словом. Насчет беса и голубиц я еще порой и сомневаюсь, но пальто-то осталось, вот в чем закавыка.

Одно скажу – пошел я в тот день к своему экскаватору, и такие силы во мне проснулись, что траншею под кабель всю за раз прокопал, а по плану мне б ее три дня ковырять надо было. Начальство, понятно, не похвалило, а ребята после работы, как с ними поделился, только плечами пожали. С одной стороны, кто ж у нас Райки не знал, а с другой, вижу, и они, верно, об этом передумали – не каждый же год такие чудеса встречаются, верно?

Вот я почему вам и пишу, чтоб вы в курсе были. Вам же наверняка со всего света материалы стекаются. Вы зафиксируйте там, в своей картотеке, наш случай, может, кому пригодится. И хотя никакой научной версией этого не объяснить, но что явление пальто было – факт. Я самолично не только видел, но и руками его трогал.

А как Райку не нашли, крестик ее надела младшая дочка Люська. У Люськи двое детей, и тоже от разных мужей приблудных. Интересно, есть ли тут какая связь?

Хотелось бы и ваше мнение узнать, если есть какая статистика, пришлите, не сочтите за труд.

С искренним уважением, экскаваторщик Горзелентреста Яков Смирнов

Счастье

Виктор Иванович Веревкин – прирожденный походник, и когда случается летом, разбив лагерь, все обустроив, подсесть к костерку, взять в руки гитару…

Виктор Иванович – учитель пения. Но главное в его жизни – лето. Тогда он устраивается на старгородскую турбазу инструктором, водит людей в водные походы. Сто пятьдесят километров на веслах – занятие не для слабаков, а попадаются нытики – горе им, у Виктора Ивановича в походе не забалуешь. Втягиваются, врабатываются, а потом благодарят! Да, да, еще и как благодарят, где ж такую красоту увидишь еще, а тут тебе и Озеро, и речки… Все на веслах, своим трудом!

Да…

Последний поход удался – люди приехали довольные. Сдружились. Совместный труд – он сплачивает. Вот только у самого руководителя вышел маленький конфуз. Женщина, оказывавшая в походе благосклонность, как только вернулись на базу, изменила с москвичом. И, что всего обиднее – вчера у него было пятидесятилетие. Не просто так – дата. Уже договорились, как вместе отметят, Виктор Иванович специально денег приберег, и на тебе! Впрочем, он старался не очень переживать. Всем им одна цена.

Она его пожалела!.. Нет, никаких сентиментов – он ей прямо так и заявил. Он с ними просто привык. А жалость… Знает Виктор Иванович их жалость, чем она оборачивается. Дважды обжегся, квартиру, с трудом заработанную, разменял – теперь не попадется. Да и чего его жалеть? Хитрые жучки… И – обиделась!.. Да и наплевать! Тысячу б лет ее не видел, скоро новый заезд – будут еще красавицы. Главное – спокойствие сохранять, нервы не тратить.

А все-таки обидно – пятьдесят лет. И даже сын не пришел поздравить – дуется. И за что? Попросил сорок рублей – мокасы ему надо кооперативные на рынке купить. Перебьется – не война. У Виктора Ивановича в его годы и сапогов путевых не было, а тут мокасы за сорок рублей. Да он пятьдесят рублей на юбилей отложил, а тут кеды крашеные за сороковник…

Но жалко, жалко, что сорвалось. Готовился же.

Лег вчера спать злой и трезвый, телевизор даже не стал смотреть.

Если так рассудить, начавшееся лето пока радовало мало. Всю зиму ждал его, чинил-подбирал снаряженье и высиживал уроки – ненавистные, каторжные уроки. Слушал дикий рок на школьном дребезжащем магнитофоне. Мечтал о лете.

Виктор Иванович ненавидел своих учеников. Даже пятиклашек теперь петь хором не заставишь – задохлики, дети алкоголиков, уже – потенциальные воры. Он им не мешал. Понял, что бессмысленно. Приходил в класс, садился. Они врубали магнитофон со своей пленкой, а он отключался на сорок пять минут. Потом еще на сорок пять. И еще. Мечтал о лете.

Если в классе начиналась возня, бывало, таскал и за уши, но чаще дубасил веником пониже спины. Ничего, это на пользу – ученики и не такое дома видели, не обижались.

А Виктор Иванович вспоминал, как строго их, детдомовцев-блокадников, воспитывали.

А нынешние – лучше и не думать… Просто в пропасть все катится. Старухи говорят, к концу света идет. А что, и похоже: разгильдяйство кругом, никто работать не хочет – своими руками себе яму роют. А женщины?

Он их вообще за людей не считает. Ведь как он сперва старался дом создать, обжить. Нет. Только деньги дай, а сами… Попользоваться, обобрать – чужой карман на глаз давит. А то и засудят. А что – скольких и засудили!

Сына своего воспитывал как надо – настоящим походником. Придет армейское время, добрым словом его еще вспомнит. Но мать… Все неймется ей – все напортила. Балует. И вот он уже и по дискотекам, и мокасы ему подавай. Прибежит на пять минут, стрельнет десятку, и был таков. А как вычитывать его – обижается. Плачет. Никакой мужской твердости. Ну а как сын в плач, Виктор Иванович все ж пожалеет – даст. И что за поколенье вырисовывается?

Потому-то он их просто перестал замечать, а себе приказал сдерживаться. Всех не нажалеешься, да и жалостью ничего, ровным счетом ничего не добьешься. А нервные клетки не восстанавливаются! Это как приказ себя беречь. А он проживет долго – все почти время на велосипеде, и гантелями занимается, и холодный душ. Не пьет, не курит, читает «Аргументы и факты» и «Огонек». Состоял сперва членом старгородского общества «Зеленых», но плюнул на них. Как понял, что к нему не прислушиваются – ушел. Одолженья ни у кого не просим. Слишком умные. А так – болтология одна. Одна говорильня. И никто-то ему не нужен. Один домой пришел, картошечки отварил, и с килькой, и с квашеной капусткой! Милое дело! А женщин…

Сколько надо – летом наберет, а ходить на городские посиделки «Кому за тридцать» – вот уж срамота. Нет, всю жизнь сам, своими руками. Своими руками только счастье куется, ясно! И природа, природа, она только и лечит. Тишина. Костерок. Уха поспевает. И луна. Луна, знаете, какая в Старгороде – всем лунам – луна!