Жоржи Амаду - Габриэла, корица и гвоздика Страница 30

Историю Синьязиньи он использовал как предлог для того, чтобы воскресить память Офенизии, возлюбленной императора:

– Дона Синьязинья была, кстати, дальней родственницей Авила, а это род романтических женщин.

Она, должно быть, унаследовала горькую судьбу первой из них.

– А что это за Офенизия? Кто она такая? - поинтересовался торговец из Рио-до-Брасо, приехавший в Ильеус на базар и желавший увезти к себе в поселок самый обширный и полный ассортимент подробностей убийства.

– Моя прародительница; она обладала роковой красотой, которая вдохновила поэта Теодоро де Кастро и внушила страстную любовь дону Педро Второму. Офенизия умерла с горя, потому что не смогла отправиться вместе с ним...

– Куда?

– Хм, куда... - сострил Жоан Фулжепсио. - В постель, куда же еще...

Но доктор продолжал серьезно:

– Ко двору. Она была готова стать его любовницей, и брату пришлось запереть ее на семь замков. Брат - полковник Луис Антонио д'Авила - принимал участие в войне с Парагваем. А Офенизия умерла с горя. В жилах доны Синьязиньи текла кровь Офенизии, кровь рода Авила, над которым тяготеет рок.

Появился запыхавшийся Ньо Гало и во всеуслышание сообщил новость:

– Жезуино получил анонимное письмо.

– Кто бы мог его написать?

Все молча погрузились в размышления, Мундиньо воспользовался этим, чтобы тихо спросить капитана:

– Ну а как Кловис Коста? Вы говорили с ним?

– Он был занят - писал об убийстве. Поэтому задержал выпуск газеты. Мы договорились встретиться вечером у него дома.

– Тогда я пошел...

– Уже? Разве вас не интересуют дальнейшие подробности?

– Я ведь не местный... - рассмеялся экспортер.

Подобное безразличие к острому и вкусному блюду вызвало всеобщее изумление. Мундиньо пересек площадь и встретился с группой учениц монастырской школы, которых сопровождал учитель Жозуэ. При приближении экспортера глаза Малвины засияли, она заулыбалась и оправила платье. Жозуэ, счастливый, что очутился в обществе Малвины, поздравил еще раз Мундиньо с тем, что тот добился официального статута для колледжа.

– Теперь Ильеус обязан вам и этим благодеянием...

– Ну что вы. Это было совсем несложно... - Мундиньо напоминал принца, великодушно дарящего дворянские титулы, деньги и милости.

– А что вы, сеньор, думаете об убийстве? - спросила Ирасема, пылкая шатенка, о которой уже сплетничали, будто она слишком долго кокетничает с поклонниками у ворот своего дома.

Малвина подалась вперед, чтобы услышать ответ Мундиньо. Тот развел руками.

– Всегда грустно узнать о смерти красивой женщины. В особенности о такой страшной смерти. Красивую женщину нужно почитать как святыню.

– Но она обманывала мужа, - возмущенно заявила Селестина, еще совсем молоденькая, но рассуждающая как старая дева.

– Если выбирать между смертью и любовью, я предпочитаю любовь...

– Вы тоже пишете стихи? - улыбнулась Малвина.

– Я? Нет, сеньорита, у меня нет поэтического дара. Вот наш учитель поэт.

– А я подумала... Ваши слова так напоминали стихи...

– Прекрасные слова, - поддержал ее Жозуэ.

Мундиньо впервые обратил внимание на Малвину.

Красивая девушка. Она не сводила с него глаз, глубоких и таинственных.

– Вы так говорите потому, что вы одиноки, - многозначительно сказала Селестина.

– А вы, сеньорита, разве не одиноки?

Все рассмеялись. Мундиньо простился. Малвина проводила его задумчивым взглядом. Ирасема рассмеялась почти дерзко.

– Уж этот сеньор Мундиньо... - И, наблюдая, как экспортер удаляется по направлению к дому, заметила: - А он интересный...

Ари Сантос, печатавшийся под псевдонимом Ариосто в отделе хроники "Диарио де Ильеус", служащий экспортной фирмы и председатель общества имени Руя Барбозы, нагнулся над столиком бара и зашептал:

– Она была голенькая... - Совсем?

– Совершенно голая? - тоном лакомки спросил капитан.

– Совсем, совсем... На ней были только черные чулки.

– Черные? - Ньо Гало был изумлен.

– Черные чулки! - Капитан щелкнул языком.

– Это распутство... - осуждающе сказал Маурисио Каирес.

– Должно быть, это красиво. - Араб Насиб, стоявший рядом, представил себе обнаженную дону Синьязинью в черных чулках и вздохнул.

Подробности убийства стали известны впоследствии из протоколов суда. Безусловно хороший дантист Осмундо Пиментел был столичным молодым человеком - он родился и воспитывался в Баие; оттуда он, получив диплом, и приехал в Ильеус всего несколько месяцев назад, привлеченный славой богатого и процветающего края. Устроился он неплохо. Снял бунгало на набережной и оборудовал в нем зубоврачебный кабинет, в комнате, выходящей на улицу. Прохожие могли, таким образом, видеть через широкое окно с десяти до двенадцати часов утра и с трех до шести дня новенькое, сияющее металлом кресло японского производства, а около кресла - элегантного дантиста в белоснежном халате, занятого зубами пациента. Отец дал Осмундо средства на оборудование кабинета, а также переводил в первые месяцы деньги на расходы - он был в Баие солидным торговцем, держал магазин на улице Чили. Зубоврачебный кабинет был оборудован в первой комнате, фазендейро же нашел жену в спальне, на ней, как рассказывал Ари и как стало известно из протоколов суда, были лишь "развратные черные чулки". Что же касается Осмундо Пиментел а, тот был вовсе босой, без носков какого бы то ни было цвета и вообще без всякой другой одежды, которая прикрывала бы его гордую, торжествующую молодость. Фазендейро недрогнувшей рукой выстрелил по два раза в каждого из любовников. Он стрелял "на редкость метко и научился попадать в цель в ночных перестрелках на-темных дорогах.

Бар был переполнен, Насиб работал не покладая рук. Разиня Шико и Бико Фино бегали от столика к столику, обслуживая посетителей, и старались уловить из разговоров еще какую-нибудь подробность об убийстве. Негритенок Туиска помогал им, но был озабочен: кто ему теперь оплатит недельный счет за сладости для дантиста, которому он ежедневно приносил домой пирог из кукурузы и сладкой маниоки, а также маниоковый кускус? Иногда, оглядывая битком набитый бар и видя, что сладости и закуски с подноса, присланного сестрами Рейс, уже исчезли, Насиб поминал недобрым словом старую Филомену. Нужно же ей было уйти, оставив его без кухарки именно в такой день, когда произошло столько событий. Расхаживая от столика к столику, Насиб вступал в разговоры, выпивал с друзьями и все же не мог с полным удовольствием, всласть обсудить подробности трагедии: его беспокоила забота о кухарке. Не каждый день случаются истории, подобные этой, где есть все: и запретная любовь, и смертельная месть, и такие сочные детали, как черные чулки.

А он, как нарочно, должен идти искать кухарку среди беженцев, прибывших на невольничий рынок.

Разиня Шико, неисправимый лентяй, разнося бутылки и бокалы, то и дело останавливался послушать, что говорят.

Насиб торопил его:

– Давай, давай, пошевеливайся...

Шико останавливался у столиков, ведь и ему хотелось услышать новости, узнать поподробнее о черных чулках.

– Тончайшие, мой дорогой, заграничные... - Ари Сантос сообщал новые сведения. - Таких в Ильеусе не сыщешь...

– Конечно, он их выписал из Баии. Из отцовского магазина.

– Вот это да! - Полковник Мануэл Ягуар разинул рот от удивления. - Чего только не случается в этом мире...

– Когда вошел Жезуино, они были в объятиях друг друга и ничего не слышали.

– А ведь горничная закричала, когда увидела Жезуино...

– В такие минуты ничего не слышишь... - сказал капитан.

– Но полковник молодец, свершил правосудие...

Маурисио, казалось, уже готовил речь для суда:

– Он сделал то, что сделал бы каждый из нас в подобных обстоятельствах. Он поступил как порядочный человек: не для того он родился, чтобы стать рогоносцем. Есть лишь один способ вырвать рога - он его и применил.

Беседа становилась всеобщей, посетители, сидевшие за разными столиками, громко переговаривались, но ни один голос в этой шумной ассамблее, где собрались видные люди города, не поднялся в защиту внезапно вспыхнувшего чувства Синьязиньи, ее желаний, которые спали тридцать пять лет и вдруг, разбуженные вкрадчивыми речами дантиста, превратились в бурную страсть. Ее внушили и эти вкрадчивые речи, и волнистые кудри, и проникающие в душу грустные глаза, похожие на глаза пронзенного стрелами святого Себастьяна в главном алтаре маленькой церковки на площади, по соседству с баром. Ари Сантос, бывавший вместе с дантистом на литературных собраниях общества Руя Барбозы, где для избранной аудитории по воскресным утрам декламировались стихи и читались прозаические произведения, рассказывал, как все началось. Сначала Синьязинья нашла, что Осмундо похож на святого Себастьяна, которому она молилась, говорила, что у дантиста такие же, как у него, глаза.