Алексей Колышевский - Изгои. Роман о беглых олигархах Страница 30

Тясто почувствовал, как холодок прошел, а мышцы ног вновь обрели силу. Не может быть, чтобы здесь, в Англии, какой-то Феликс ощипал его, как курицу. Не выйдет!

– Иными словами, вы хотите сказать, что я прибыл в новое общество и должен жить его законами, правилами, одно из которых – платить вам взносы?

Феликс кивнул.

– В таком случае считайте меня изгоем. Мне гораздо спокойнее ничего никому не платить и существовать вне вашей – как ее там? – вашей долбаной диаспоры.

Феликс, который собирался было прикурить от стоящей рядом на столике свечи, замер, молча отбросил сигару, встал и, не прощаясь, вышел. Снайпер застрелил Антона Тясто утром следующего дня через окно столовой его дома на улице Пробки в Мэйфэр.

Феликс лукавил, играл, подлец, очередную свою роль. На самом деле в том, что он говорил, была искринка правды – он выдавал желаемое за действительное. Феликс и впрямь не прочь был стать кем-то вроде папы римского для эмигрантов, но нельзя стать папой в обществе, где лишь одни кардиналы и каждый считает себя ничуть не худшим претендентом на тиару, чем ты сам. Лондонских поселенцев, полагавших себя чуть ли не особенной, над всеми стоящей аристократией, было трудно «нагнуть». У многих за плечами было прошлое, ничуть не менее сложное, чем у Любителя Сигар. Эти люди, знающие жизнь, исследовавшие ее геологически, послойно, не часто поддавались банальному шантажу или мошенничеству. Феликсу приходилось заметать следы, убирать несостоявшихся дойных коров, так ничего с них и не выцедив. Жесткими действиями он рассчитывал сделать последующих посговорчивее, но хотя его расчет на то, что никто не станет прибегать к услугам полиции, оказался верен, в остальном все обстояло не в пример хуже. Англия славится своими частными детективными бюро, которые в состоянии обеспечить состоятельному клиенту качественную охрану на всех уровнях – как физический щит, так и аналитический центр со своей контрразведкой. Это наследники старинных европейских фамилий жили беспечно, чувствуя свою правоту владения нажитым предыдущими поколениями. Наши бежавшие от решетки граждане с шальными, быстро сколоченными состояниями не расслаблялись, ожидали неприятностей в любой момент, страх потери держал их в форме, и необходимо было лишь что-то очень громкое, чтобы сделать их мягкими, податливыми, растерянными. Вот тут бы Феликс не оплошал, но подходящего случая не было, а комбинировать такое самостоятельно он не решался. Поэтому Вика по-прежнему «плавала» на светских сборищах, ловила нюансы и приносила их Феликсу в его личную коллекцию. Чем-то можно было воспользоваться сразу, как в случае с той похотливой банкиршей, большинство же информации сортировалось по личным делам эмигрантов-толстосумов. Это был задел на будущее, на тот случай, который известен каждому злоумышленнику под именем «фарт».

Вечеринка с художественным уклоном закончилась глубоко за полночь. Вика снимала квартиру в Вест-Энде: довольно далеко, чтобы идти пешком, но в тот поздний час автомобиль ждал ее напрасно. Она отпустила машину, сказав, что хочет пройтись. Встреча с Феликсом в ее планы не входила, она не услышала ничего интересного. Как ни старалась, передавать хозяину было нечего. Ограничились сухим телефонным разговором в стиле «да-нет».

Домой идти не хотелось, там было пусто, лишь ветер шевелил легкие шторы, искажая лунную тень на полу. Вика знала один паб, все достоинство которого было в том, что он работал до утра, следовательно, напиться в нем можно было практически в любое время. Туда она и завернула. Забившись в угол, заказала себе водки. В душе было пусто, хотелось выть от этой пустоты, вакуум требовал срочного заполнения. Водка была невкусной, обожгла гортань, облегчения не принесла, а вместо этого лишь сделала восприятие мира суицидальным. Вика в отчаянии уронила голову на скрещенные руки:

– Блядь, да что же со мной такое?! – вслух, негромко, для самой себя, все равно никто ничего не поймет, вокруг лишь неясные тени. Людей ли? Полно, какие они люди? Разве поймут они ее, птичку русскую, которой подрезали крылья на этом гребаном острове? Никуда ей теперь нет дороги, так и сдохнет здесь.

– Мама, – сказала Вика и, пугая близкие слезы, выпила.

– Папа тебе не подойдет? – она с удивлением вскинула голову и увидела сидящего перед собой мужика. В том, что это именно мужик, а не сэр, мистер, мсье, сомнений не было. Потому что у него взгляд был, как у мужика. Настоящий такой взгляд. Свой. Русский.

Вика была уже пьяна, но не до такой степени, чтобы отнестись к внезапному появлению мужика как к чему-то само собой разумеющемуся. Первой мыслью ее было – это какая-то очередная каверза Феликса, но что-то в мужике подсказало ей: у такого человека с ее хозяином не может быть ничего общего. На туриста он тоже не тянул, слишком уверенно вел себя, словно жил здесь не первый год, но и на эмигранта при этом похож не был. Вика, даром что выпивши, психологом была первоклассным – издержки профессии, куда ж без этого, – но ее обычно не дающая сбоев интуиция на сей раз пристыженно молчала. Ей стало любопытно, а любопытство для женщины если и не первейший враг, то во всяком случае не друг – это уж будьте уверены.

– Вы кто такой?

– Павлик я, – мужик протянул ей через стол руку. Ладонь у него была крепкая, пружинистая, передавала силу тела, и в то же время, ответив, Вика почувствовала, что ей отчего-то не хочется выпускать его ладонь, настолько приятное ощущение рождало это застольное рукопожатие.

– Ну, раз ты Павлик, то я Викусик, – Вика отпустила его руку, но продолжала смотреть в глаза. Мужик обаятельно улыбался и взгляда не отводил.

– Что ты тут делаешь, Павлик? Хотя извини за глупый вопрос. Что можно делать ночью в кабаке, если не заливать свои печали? Скажи, тебе грустно?

Вика сама от себя не ожидала такой словоохотливости. Обычно она не знакомилась в заведениях и сразу отрезала по живому, но сейчас, наверное, звезды на небе выстроились каким-то особенным образом. Ей очень хотелось выговориться, хотелось, чтобы кто угодно, да вот хоть этот Павлик, ее выслушал.

Мужик посуровел, задвигал под кожей желваками, спросил:

– Тебе нравится, когда двигают желваками?

– Нет.

– Ты считаешь таких придурками?

Она рассмеялась:

– Вообще-то, да.

– Что у тебя в стакане?

– «Столичная».

– Ностальгируешь?

– Нет, просто хочу убраться. Тупо. В полное дерьмо, – она пошарила в сумочке, зная, что там нет сигарет. – Ты куришь?

Он молча вытащил из кармана «Кэмел» без фильтра, щелчком снизу выбил из пачки сигарету, протянул ей.

– Термоядерные. Тебе не поплохеет?

– Ты же меня спасешь?

Он развел руками:

– Рядом с моей берлогой есть химчистка, так что если ты обгадишь мне пиджак, я смогу это пережить.

Вика закурила, зажмурилась, когда крепкая затяжка пережала ей горло, затрясла головой, не в силах выдохнуть. Наконец ей это удалось, и она кинула едва начатую сигарету в пепельницу:

– Господи, лучше я не буду сегодня курить. Скажи мне, только честно… Скажешь? Ты думаешь, я прошмандовка?

Он изумленно взглянул на нее:

– А как же?! Иначе с какой стати я стал бы к тебе подкатывать? Ты принадлежишь к самому восхитительному женскому типу: абсолютная распущенность при наличии крепкого внутреннего стержня. Мне только такие и нравятся. У меня жена была такая же.

– Была? Что с ней?

– Она БЫЛА. Какая кому теперь разница, что с ней? – Он огляделся вокруг так, словно попал в этот паб только что, свалившись с потолка. – Мерзко здесь. Ненастоящее все. Пойдем, Викусик, отсюда куда-нибудь.

– Куда?

– Куда глаза глядят. Какая разница, где напиться?

– Тогда пойдем ко мне, – она помедлила. – Только знаешь… Хоть я и это самое, но нельзя ли тебя попросить не лапать меня, хотя бы до тех пор, пока мне самой не захочется снять с тебя брюки? Поговорить хочется, а ненужного перепихона в моей жизни хватает.

Павел встал, достал из кармана мятые бумажки, кинул на стол.

– Наговоримся. Только не звони утром в полицию. Я с ними не дружу.

– Я тоже, – Вика подошла к нему и задрала голову, она еле доставала ему до плеча. – Поцелуй меня, – поймала его вопросительный взгляд, – я так хочу…

Он не стал ее целовать сразу. Вместо этого уткнулся головой в ее волосы и замер.

– Что с тобой? Ты меня нюхаешь?

– Твои волосы пахнут луговыми травами. Это не парфюм, это твой естественный запах, и он прекрасен.

Он поцеловал ее:

– А губы пахнут хорошим фир ля пип.[24]

– Тьфу, дурак какой редкий.

– Понимаешь по-французски?

– Еще бы. Я жутко культурная пропащая девка. Майн либхер, вас вильст ду нох мер?[25]

– Еще и Пастернак… Я чувствую себя как Сен-Жюст накануне девятого термидора.

– Офигеть. Тогда все мужики ходили в таких белых панталонах в обтяжку. Говорят, что накануне девятого термидора панталоны Сен-Жюста пошли коричневыми пятнами на заднем, так сказать, плане.