Александр Этман - На седьмой день: рассказы Страница 30

Потом раввин прочитал поминальную молитву и пригласил всех на кладбище. Дядя Пашиной жены по-английски (язык был выбран с целью нейтрализовать праздных бабушек) пригласил всех желающих в ресторан «Пастернак» на поминки.

– Что он сказал? – подозрительно спросила меня чья-то бабушка.

– Он сказал, что надо идти на кладбище.

– На кладбище дождь и ветер, – грустно сказала бабушка. – Простужусь и окажусь здесь же.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – сказал я. – Наверное, вам лучше не ходить...

На выходе сотрудники похоронного дома «Братья Эйзенштейн» выдавали всем оранжевые наклейки, которые нужно было прикрепить к лобовому стеклу автомобиля. Колонна машин чинно двинулась по направлению к кладбищу.

Речей было немного. Хлестал холодный дождь, и ветер срывал ермолки с голов. Сквозь еще голые ветки деревьев вдалеке маняще просвечивался «Пастернак». Пашина жена сидела в окружении своих сыновей. Она здорово держалась! Только когда гроб медленно стал опускаться в могилу, она подалась вперед, но потом села назад и закрыла глаза. Я взял ее крупным планом. Сыновья встали и положили руки ей на плечи. Это было красиво и очень печально.

Потом могилу стали забрасывать мокрым песком. Провожающие осторожно брали лопату и, стараясь не запачкать обувь, отдавали Паше последнюю дань.

– Пусть земля ему будет пухом, – сказал дядя Пашиной жены. И добавил: – Вот видите, даже небо плачет...

Но многие этого уже не услышали. Кладбищенский бульдозер еще ровнял могилу, а продрогшие люди уже бежали к машинам.

– Вот и хорошо, – сказал дядя Пашиной жены своей собственной жене. – С этого я и начну в ресторане.

Он явно очень гордился возложенной на него миссией ведущего последнего Пашиного торжества.

Я положил камеру на заднее сидение и закурил. Какая, в сущности, фальшивая процедура – похороны. Искренне переживали сегодня в лучшем случае человек десять. Остальные просто делали вид, что соболезнуют. Сейчас приедут в «Пастернак», дядя Пашиной жены подойдет к портрету покойного с траурной каймой и скажет: «Видите, даже небо плачет...» И все подумают: «Да, действительно!» И еще минут пять будет слышен только звон вилок и ножей, а также бокалов, потом хор голосов начнет нарастать, и через час Пашу практически забудут. Впрочем, окончательно его забудут только к вечеру, что дела, разумеется, не меняет.

Зазвонил телефон.

– Слушаю, – сказал я.

– Ну, как прошло?

– Нормально.

– Снимал?

– Снимал. Только в похоронном доме ракурс был не очен ь ...

– Жаль... Как Муся?

– Держалась молодцом. И пацаны... Но на кладбище я снял все!

– Молодец! Вышли, как договорились. Если можешь – сразу. Не терпится посмотреть.

– Потерпи, Паша! – сказал я. – Из-за твоих похорон я пропустил две важные встречи, но не могу пропустить родительское собрание. Кроме того, я промок до нитки. Вышлю завтра через «FedEx».

– Извини, что доставил тебе некоторые неудобства, – сказал он. – Конечно, вышли завтра. Спасибо!

– Не за что, – усмехнулся я. – Ты там смотри, поаккуратней...

На поминки я не поехал. У евреев не принято.

ДЕНЬ КОЛУМБА

Ровно 512 лет назад, 11 октября 1492 года ныне знаменитый, а тогда мало кому известный генуэзец повелел выдать расстроенным долгим плаванием матросам по 250 граммов рома, а 12 октября утром впередсмотрящий, Родриго из Трианы, с трудом забравшийся на верхнюю мачту, заорал: «Земля! Земля!» Сначала все подумали, что он перепил, но вскоре убедились, что это правда, и с этого пошло-поехало. Короче, без бутылки они не могли разобраться.

Последний раз я видел Колумба прошлой весной в Барселоне. Он стоял, обкаканный голубями, и напряженно вглядывался в бескрайние дали. Когда-то Колумб вбил себе в голову навязчивую идею о том, что если плыть в западном направлении, то можно достичь Восточной Азии, и он доканывал этой идеей испанскую королеву Изабеллу I. Каждый раз, когда Изабелла выходила погулять в сад с бокалом сангрии, откуда ни возьмись появлялся Колумб и путано бормотал о несметных богатствах Индии и Китая. На двадцатый раз королеве это надоело, и она решила избавиться от сумасшедшего генуэзца, снарядив его в путь-дорогу. Колумб отплыл с континента 3 августа, вскоре прибыл на Канары, а оттуда взял курс на запад 6 сентября. То есть все путешествие от Канар до Америки у него заняло тридцать шесть дней. А разговоров-то! Веня в 1989 году добирался до Америки сто двадцать дней – и это с тестем, тещей, братом и бабушкой жены, если не считать шестнадцать чемоданов, жену и сына. А памятники Колумбу ставят!

Между прочим, некий швед (тогда еще бывший викингом) Лейф Эрикссон сплавал в Америку за несколько веков до Колумба. Но его путешествие не было предано огласке в связи с отсутствием в то время средств массовой информации и плохой рекламной компанией. Так что лавры достались Колумбу. Возвращение мореплавателя было триумфальным. Изабелла вышла его встречать в парадном платье и сказала:

– Проси чего хочешь, храбрый Коламбус!

Колумб немного подумал и попросил назначить его губернатором одного из открытых им островов. Изабелла с удовольствием согласилась. Но Колумб проявил себя бездарным администратором. Основанный им форт стал, по сути, первым all inclusive курортом, где испанцы ели, пили, курили марихуану и жестоко эксплуатировали несчастных туземцев, заставляя их мыть золото в ручьях, вместо того чтобы ласковым словом и личным примером обращать во христианство. Проверка, присланная Изабеллой, установила, что Колумб присвоил себе довольно существенную часть намытого, и его, закованного в цепи, отправили в Испанию. В Барселоне, впрочем, Веня узнал, что вопреки расхожей легенде, Колумб умер богатым человеком, а вовсе не в нищете. Но в любом случае, его плавание принесло много пользы – в том числе и американским детям, поскольку в честь этой неординарной исторической фигуры сегодня не работают школы». (Отрывок из радиопередачи Вениамина Ладина от 11 октября 2004 года.)

За завтраком Люся хмуро спросила:

– Ты куда?

– Два фестивальных фильма, потом встреча с Дозорцевым. Дозорцев хочет открыть тематический ресторан. Русский, но для американцев.

– А ты тут при чем?

– Идея – моя.

– Какая идея?

– Ресторан называется «КГБ». Мрачное заведение, похожее на тюрьму. Столики стоят как бы в камерах. Официанты в форме. Суровы, немногословны. Россия навсегда останется для американцев загадочной и непредсказумой, а значит, вызывающей любопытство. Люди пойдут.

– Ну? – заинтересовалась Люся.

– Постоянных клиентов все время повышают в звании. Им выдаются соответствующие знаки отличия. Дозорцев привезет все это из России. Ну, и всякие другие примочки – смешное меню, музыка, магазин сувениров...

– Слушай, Венька, а в этом что-то есть, – сказала она. – А кто еще участвует?

– Никто, – сказал Веня. – Он и я. То есть мы.

– Ни ты, ни он ни черта не смыслите в ресторанном бизнесе, – сказала мудрая Люся. – Вам нужен кто-то, кто смыслит.

– Ты права, – сказал Веня, чтобы не ввязываться в перепалку. – Обязательно поговорим на эту тему. Ну, я пошел...

– Когда будешь?

– Сразу после Дозорцева. Сделаю тебе массаж и сяду писать рецензии...

В машине Веня достал из бардачка афишу фестиваля. Первый фильм – «Улыбка моей матери» Марко Беллокио начинался в три. Он позвонил Дозорцеву, и они договорились встретиться в бане через сорок минут.

Вообще-то все хорошие русские бани находятся в Нью-Йорке. Но в Чикаго баня особенная. По преданию, она была когда-то перекуплена у польских евреев бывшим шофером Аль Капоне. Бывшего шофера звали Джо, он дожил до девяноста пяти лет и не любил рассказывать о прошлом. Но на причастность таинственно намекал. В баню русские ходят по пятницам и в воскресенье рано утром. Все остальное время в единственной парилке маются мексиканцы и афроамериканцы. Сюда захаживает даже преподобный Джесси Джексон – с сыном-сенатором и многочисленной охраной. Пока Джексоны потеют, охрана уныло стоит под душем.

Чикаго не любит Нью-Йорк. Потому что тайно, но страстно и по-черному завидует сумасшедшей бесшабашности главного американского города и сходящей ему с рук счастливой беспечности. Так, наверное, чувствуют себя добропорядочные отцы семейств в стриптиз-барах на последнем мальчишнике своего сына перед свадьбой: и хочется, и колется, но страшно нарушать нравственные устои на глазах у других, и приходится уговаривать себя, что все это – плохо и недостойно настоящего джентльмена. Хотя ой как хочется ну хотя бы потискать эти тугие колени, ущипнуть упругую задницу...

Многочисленные беды и катастрофы почти не отразились на веселом нраве Нью-Йорка. Единственный чикагский катаклизм – знаменитый пожар – надел на город пожизненную вуаль комплексов и консерватизма: спички не тронь – в спичках огонь; ночью надо спать, потому что утром надо работать; гуляй, но знай меру; не уподобляйся грешникам – тебе воздастся; хочешь нового – докажи правомочность желания.