Элизабет Гилберт - Законный брак Страница 31

Тинг сказала, что называет эту проблему «западной», потому читала о таком в газетах. И действительно, проблема абсолютно характерна для Запада – мы уже несколько поколений видим, как подобное разыгрывается в нашем мире, с тех пор как женщинам открылась возможность зарабатывать. В любом обществе, как только женщины начинают сами добывать свой хлеб, первое, что меняется, – природа брачных отношений. Эта тенденция типична для всех стран и всех людей. Чем более независимой становится женщина в финансовом плане, тем позднее она выходит замуж – если выходит вообще.

Некоторые считают, что подобная ситуация приводит к распаду общества и относятся к ней осуждающе, утверждая, что экономическая свобода женщины разрушает счастливые браки. Но традиционалистам, с ностальгией вспоминающим те славные дни, когда женщина сидела дома и заботилась о детях (соответственно, процент разводов был намного ниже, чем в наши дни), неплохо было бы подумать о том, что в течение веков многие женщины оставались замужем, потому что у них не было выхода. Даже сегодня доход среднестатистической американки после развода падает на тридцать процентов, а в прошлом дела обстояли куда хуже. Верно предупреждает старая поговорка: «От банкротства женщину отделяет лишь развод». Куда было деться женщине с маленькими детьми, без образования и средств к существованию? Мы склонны идеализировать культуру, в которой браки длятся всю жизнь, однако долговечность брака далеко не всегда является признаком супружеского счастья.

К примеру, во времена Великой депрессии уровень разводов в США резко упал. В те дни социологам нравилось приплетать к этому романтическую идею о том, как сплачивают тяжелые времена. Они рисовали оптимистичную картину: проявляющие чудеса выдержки семьи собираются вместе и едят скудный ужин из одной треснувший миски. Им же принадлежит крылатая фраза о том, что многие семьи потеряли машины, но обрели душу. Но в реальности, как скажет вам любой семейный психолог, сильные финансовые неурядицы оказывают на брак просто чудовищное давление. За исключением, пожалуй, неверности и побоев, ничто не портит отношения быстрее нищеты, банкротства и долгов. Когда современные историки проанализировали низкий процент разводов в период Великой депрессии более внимательно, они поняли, что многие американские пары продолжали жить вместе лишь потому, что развод был им не по карману. В то время было тяжело содержать один дом, что уж говорить о двух. Многие семьи протянули до конца Великой депрессии благодаря простыне, подвешенной посреди гостиной. Простыня отделяла мужа от жены и была зрелищем поистине… депрессивным. Некоторые пары разошлись, но у них не было денег подать на законный развод через суд. В 1930-е годы Америку охватила настоящая эпидемия брошенных семей. Легионы обанкротившихся мужей бросали жен и детей и пропадали навсегда (откуда, вы думаете, взялось в те годы столько бродяг?). Причем мало кто из жен официально сообщил о пропаже мужа во время переписи населения. У них были заботы поважнее: например, где взять еду.

Крайняя нищета порождает напряжение – вряд ли этот факт кого-то удивит. Процент разводов в США выше всего среди необразованных, финансово неустроенных людей. Разумеется, деньги приносят другие проблемы – но с деньгами появляется и выбор. Они позволяют нанять няню, обустроить отдельную ванную, поехать в отпуск, избавиться от ссор из-за счетов – всё это способно стабилизировать брак. А когда женщина начинает зарабатывать сама и экономическое выживание перестает быть мотивацией для брака – тогда меняется всё.

К 2004 году незамужние женщины стали самой быстрорастущей демографической группой в США. Вероятность, что тридцатилетняя американка окажется незамужней, к 2004 году выросла втрое по сравнению с 1970-ми. При этом увеличился и шанс, что она окажется бездетной, – или, по крайней мере, не родит ребенка так рано. Число бездетных семей в 2008 году достигло в США самого высокого показателя за всю историю.

Разумеется, общество не всегда приветствует такие изменения. В современной Японии, где у женщин самые высокие зарплаты в индустриальном мире (и не случайно – самая низкая рождаемость на земле), консервативные общественные критики прозвали молодых девушек, не желающих выходить замуж и заводить детей, «одинокими паразитками» – имея в виду, что незамужняя бездетная женщина пользуется всеми привилегиями своего гражданства (к примеру, экономическим богатством), не предлагая ничего взамен (детей). Даже в репрессивных культурах вроде современного Ирана молодые женщины всё чаще стремятся отложить замужество и деторождение на более поздний срок, чтобы сосредоточиться на образовании и карьере. Стоит ли говорить, что консерваторы тут как тут – спешат обличить эту тенденцию, утверждая, что незамужние по собственному желанию женщины «опаснее вражеских бомб и ракет».

Будучи матерью в развивающемся сельском Лаосе, моя подруга Тинг испытывала противоречивые чувства по поводу судьбы дочери. С одной стороны, она гордилась ее образованностью и ткаческим умением, благодаря которым в семье появились новенькая прялка, телевизор и мотоцикл. С другой – Тинг была совершенно не в состоянии понять мир Джой, в котором та училась, зарабатывала и была свободна. Заглядывая в будущее дочери, она видела лишь запутанный клубок новых вопросов. В традиционном обществе леу этой образованной, грамотной, финансово независимой и пугающе современной молодой женщине попросту не было места. Что с ней прикажете делать? Разве сможет она держаться на равных с соседскими мальчишками из крестьянских семей? Мотоцикл можно поставить в гостиную, спутниковую тарелку – прикрепить на крышу дома, но куда девать такую девицу?

А теперь позвольте рассказать вам, насколько интересен был наш разговор самой Джой. Посреди беседы она просто вышла из дома, и я ее больше не видела. Мне так и не удалось выудить из нее ни слова о том, что она думает о замужестве. Хотя я уверена: у Джой было вполне сложившееся мнение, но она явно не желала болтать на эту тему со мной или своей матерью. Вместо этого она просто ушла заниматься своими делами. Причем у меня возникла полная иллюзия, будто она выскочила в супермаркет за сигаретами, а потом пошла в кино с друзьями. Только вот в деревне не было ни супермаркета, ни сигарет, ни кино – одни куры кудахтали на пыльной дороге.

Так куда же она ушла?

И ведь в этом-то вся проблема!

Кстати, я забыла сказать, что жена Кео в то время ждала ребенка. Он должен был родиться в ту самую неделю, когда я познакомилась с Кео и наняла его в качестве гида и переводчика. Я узнала о беременности его жены, когда мой провожатый сказал, что очень рад возможности чуть-чуть подработать, потому что ребенок вот-вот появится. Он очень гордился будущей ролью отца и в последний наш вечер в Луангпхабанге пригласил нас с Фелипе к себе домой на ужин, чтобы показать, как он живет, и познакомить с юной беременной Ной.

– Мы познакомились в школе, – сказал Кео. – Она мне всегда нравилась. Она младше меня – ей всего девятнадцать. И очень красивая. Хотя теперь, когда у нее ребенок, как-то странно. Раньше она была такая маленькая, что вообще ничего не весила, а теперь весит!

И вот мы поехали к Кео – нас отвез его друг Хамси, хозяин гостиницы, – причем не с пустыми руками. Фелипе взял несколько бутылок лаосского пива, а я – симпатичную одежду, которая подошла бы как мальчику, так и девочке: купила на рынке в подарок жене Кео.

Дом Кео стоял в конце изрезанной колеями дороги на выезде из города. Последний в ряду одинаковых домиков, он занимал прямоугольный участок площадью двадцать на тридцать футов – а дальше начинались джунгли. Половина участка была заставлена бетонными резервуарами, где Кео держал лягушек и бойцовых рыбок. Он разводил их в качестве дополнительного источника дохода (помимо зарплаты учителя начальной школы и периодических заработков экскурсовода). Лягушек употребляли в пищу. Как с гордостью объяснил Кео, они шли по двадцать пять тысяч кип ($2,5) за килограмм, а в среднем на килограмм приходилось по три-четыре штуки, потому что лягушки у моего гида были упитанные. В общем, приработок получался неплохой. Еще у него были бойцовые рыбки, которые хорошо размножались и шли по пять тысяч кип за штуку (50 центов). Рыбок покупали местные устроители водных боев. По словам Кео, он начал разводить бойцовых рыб еще в детстве, пытаясь найти способ заработать, чтобы не слишком обременять родителей. Хотя Кео был не хвастун, он не мог не заметить, что во всем Луангпхабанге его рыбки конечно же лучшие.

На оставшейся территории (не занятой цистернами с рыбами и лягушками) стоял дом Кео, занимавший, собственно, около пятнадцати квадратных футов. Представьте себе сооружение из бамбука и фанеры с крышей из гофрированной стали. Единственную комнату недавно поделили на две, разграничив гостиную и спальню. Стенка представляла собою не что иное, как фанерный лист, аккуратно оклеенный англоязычными газетами: «Бангкок пост» и «Геральд трибюн». (Фелипе потом сказал, что Кео, наверное, лежит ночами и учит газеты наизусть, не упуская ни единого шанса улучшить свой английский.) В доме была всего одна лампочка – она висела в гостиной. Кроме того, имелась крошечная ванная с бетонными стенами, полом, азиатским туалетом и ванной для мытья. Правда, в день нашего приезда в ванне плавали лягушки, потому что резервуары были переполнены. (Как объяснил Кео, дополнительное преимущество разведения лягушек в том, что «среди соседей мы единственные, кто не мучается от комаров».) Кухня была снаружи, под небольшим навесом, с чисто подметенным земляным полом.