Маша Трауб - Пьяная стерлядь (сборник) Страница 31

Самые худшие ожидания Регины Владимировны оправдались. К быту Надя была совершенно не приспособлена. Она не могла ни картошку пожарить, ни полы помыть. Не говоря уже о том, чтобы сходить в овощной и выбить у Зинки не полусгнившую, а нормальную картошку. Чуть что Надя покрывалась пятнами, наливалась слезами и уходила в комнату страдать и плакать. Сережа крутился вокруг своей молодой жены и боялся на нее даже дышать.

Но картошка и полы были не самым главным. Главным Регина Владимировна считала то, что Надя была совершенно другой по духу — настолько чужой, что даже поговорить с ней не о чем. Надины попытки рассказать свекрови про работу в музее Регина Владимировна считала выпендрежем и пустым базаром. Пристрастие невестки к стихам, которые та читала, шевеля губами, как ребенок, только что научившийся читать, Регину Владимировну доводило до белого каления. Вместо того чтобы постирать мужу рубашки, та стишки читает. Бесконечные Надины недомогания — с полуобмороками, анемией и вечным ознобом — она считала капризами и избалованностью.

Был один случай, когда у Регины Владимировны чуть падучая не случилась. Она хотела, чтобы Надя сходила в магазин за хлебом и сыром, и зашла в комнату к невестке. Та лежала в кровати, и было видно, что вставать не собирается. Рядом на тумбочке стоял чай и лежала книжка.

— Ты заболела? — спросила Регина Владимировна, внутренне злясь на то, что теперь ей придется идти в магазин и стоять в очереди.

— Ничего страшного, — ответила Надя, — у меня по-женски.

— В смысле? — не поняла Регина Владимировна.

— Критические дни, — вздохнув и повернувшись на бок, как тяжелобольная, сказала Надя.

— И чё? — опять не поняла Регина Владимировна. — Месячные, что ли? Ты поэтому не встала и лежишь?

— Конечно, — ответила Надя, — у меня всегда так тяжело. С болями и слабостью. Я еще посплю. — Надя повернулась на бок и слабой рукой потянулась за книжкой.

Регина Владимировна так обалдела от новости о том, что критические дни не позволяют ее невестке сходить в магазин и требуют постельного режима, что даже не нашлась, что ответить. Она была не просто в ярости, а в истерике. Ну надо же, какая краля нашлась! Тоже мне! Да что ж это такое?!

Через некоторое время Надя перестала страдать отсутствием аппетита и к столу выходила регулярно — три раза в день. А иногда даже четыре раза в день хлопала дверцей холодильника. Регина Владимировна не понимала, как в такое тщедушное тельце влезает столько продуктов? Ведь жрет без конца. И если жрет, то точно не больна! Вот она, Регина, почти ничего не ест, а толстеет. Даже не ест, только смотрит и толстеет. А эта жрет и жрет, хлопает дверцей и хлопает, и хоть бы хны. И ладно бы ела по-человечески, на кухне, так нет — тащит в комнату тарелки, ест в постели. Что за придурь еще такая?

Регина Владимировна терпела полгода, долгих, очень долгих шесть месяцев, и только после этого устроила сыну скандал. Она перечисляла все то, что не умеет делать ее невестка и что за нее должна делать Регина Владимировна. Сережа выслушал мать и сказал, что он уезжает в экспедицию и ему пора собираться. Регина Владимировна онемела, Надя в соседней комнате заплакала.

Сережа уехал, и Регина Владимировна осталась с невесткой. Но это было не самым страшным. Выяснилось, что Надя беременна. Этим и объяснялись столь частые набеги на холодильник. Сережа, уезжая, просил маму приглядеть за Надей. Регина Владимировна кивнула. А что еще она могла сделать? Только согласиться.

В тот день они поругались. Регина Владимировна пришла с работы домой и увидела, что в коридоре лежит слой песка. Надя так и не удосужилась помыть полы. В раковине лежала немытая тарелка. На плите стояла грязная сковородка. Регина Владимировна схватила сковороду и пошла в комнату к Наде. Та собиралась на прогулку. На пальто она расставила пуговицы и теперь с трудом их застегивала.

— Что ж ты, б…, делаешь? — шваркнула сковородкой об пол Регина Владимировна. — Что ж ты свинарник из квартиры делаешь, сука скуластая? Сколько ж ты мое терпение испытывать будешь? За что ж ты на мою голову свалилась?

Надя натянула перчатки и в слезах выскочила из квартиры. Потом Регина Владимировна узнала, что Надя оступилась, убегая от подъезда на своих квадратных каблучках, и упала. Прохожие вызвали «Скорую», и Надю отправили в роддом с угрозой преждевременных родов.

Надя лежала на сохранении. Звонила из автомата Регине Владимировне и спрашивала, не прислал ли Сережа письмо. Сережа письма присылал регулярно — для матери и для жены. Регина Владимировна бережно хранила свои письма, а письма для невестки сжигала в большой хрустальной пепельнице.

Ее мутило от одного Надиного голоса.

— Здравствуйте, Регина Владимировна. От Сережи нет известий? — спрашивала Надя, как автомат, который говорит время, если набрать 100.

И однажды Регина Владимировна не выдержала:

— Есть известия. Он написал, что у него другая женщина.

— Не может быть, — тихо ответила невестка.

— Очень даже может! — радостно подтвердила свекровь. — Зачем ему такая, как ты, сдалась? Мужику здоровая баба нужна!

В тот же вечер Надя аккуратно взяла с тумбочки бритву, раскрутила ее и достала лезвие. В душевой она помылась, надела чистую ночную рубашку, села на пол и полоснула себе по венам.

Надю нашли очень быстро. Девушка из соседней палаты начала рожать, и ее отправили на клизму. Санитарка зашла в душевую и увидела Надю. Ее спасли. Пока спасали, у Нади начались схватки. Врачи спасли и ребенка, девочку, которая родилась семимесячной. Чудом, но спасли.

Девочку положили в кювезик, а Надю через пять дней перевезли в психиатрическую больницу из-за попытки суицида. Такой порядок, такое правило, хоть Надя и рассказывала всем, что вены пошла резать не просто так, а по очень уважительной причине — муж изменил. Но никто ее не понимал! Врач смотрела на нее и никак не могла взять в голову — зачем вены-то резать? Подумаешь, проблема — мужик на сторону ушел. Надя, как ни пыталась, так и не смогла доказать, что измена — очень даже причина для самоубийства. А что еще оставалось делать?

Уже лежа в психиатрическом отделении, она узнала, что ее дочку из роддома забрала свекровь. Лечащий врач хотела как лучше — успокоить пациентку, поэтому и сказала, что, мол, не волнуйся, с девочкой все хорошо. Бабушка забрала. Но Надя вместо радости забилась в истерике. Пришлось колоть успокоительное.

— Только не ей! Зачем ей отдали? — кричала она как полоумная.

Врач вообще-то собиралась сказать Наде, что ее тоже через неделю выписывают, но после этой истерики — совершенно немотивированной, внезапной и исступленной, ее пришлось оставить в больнице на неопределенный срок.

В это время Регина Владимировна смотрела на свою внучку, которая была похожа на отца как две капли воды, и думала, что ей делать дальше. С внучкой все было понятно — Регина Владимировна никому бы не отдала эту девочку. Эту былиночку, слабенькую, хиленькую, но такую родную, что заходилось сердце. Сережа должен был со дня на день вернуться из экспедиции. Регина Владимировна думала недолго.

Дома Сережа застал мать, которая кудахтала над детской кроваткой.

— А где Надя? — спросил Сережа, с ужасом глядя на ребенка, который заполонил собой весь дом, и на мать, которая даже не подала ему ужин.

— В психушке твоя Надя. Сошла с ума. От ребенка отказалась, — ответила Регина Владимировна и побежала к малышке, которой нужно было дать укропной водички от газиков.

— В какой психушке? — не понял Сережа.

— В обычной. Она ж у тебя с придурью. Вены себе перерезала. Из-за этого и родила Леночку семимесячной. Спасибо врачам, спасли девочку. А Надя твоя невменяемая. Сразу от ребенка и отказалась. А я забрала.

— А Леночка — это кто? — спросил в ступоре Сережа.

— Дочка твоя, моя красавица, моя золотая, рыбонька моя, — запричитала над малышкой Регина Владимировна. — Ничего, мы тебя выкормим, на ножки поставим, все хорошо будет.

Сережа не поверил матери, позвонил в роддом, где ему все подтвердили — Надю перевели в психиатрическую больницу: попытка суицида, перерезала вены в душевой. Девочку забрала бабушка. Еле спасли и мать, и ребенка.

Сережа жил дома как чужой. Он так и не нашел в себе сил подойти к дочке, такой крошечной, что было страшно даже смотреть на нее, не то что брать на руки. Он смотрел на вдруг изменившуюся мать, которая не видела никого вокруг, кроме своей внучки. Сережа боялся поехать в психлечебницу и увидеть свою жену, которая настолько помутилась рассудком, что отказалась от дочери. Он не придумал ничего лучше, чем снова уехать в экспедицию, куда буквально напросился, хотя ему даже предлагали отпуск по случаю рождения дочери. Но Сережа хотел уехать, забыться, заработаться и вернуться уже тогда, когда весь этот кошмар закончится. Ему казалось, что мать даже не заметила его присутствия, как не заметила и его отъезда.