Юз Алешковский - Маленький тюремный роман Страница 31

— Устраивайтесь, пожалуйста, поудобней, товарищ Александр Владимирович Доброво, — сказал человек со звездочками на синих полянках каждой из петлиц, сидевший за столом, уставленным разными канцелярскими безделушками и тремя разноцветными телефонными аппаратами… рад познакомиться, слышал о вас много чего хорошего… вот вам вода, вот папиросы, спички, вскоре принесут завтрак… я бригадный комиссар второго ранга, Люциан — это в честь революции, которая должна была свершиться, поэтому и свершилась, — отчество мое Тимофеевич, фамилия Шлагбаум, наш род в России с семнадцатого, извините, не года, а века… у меня к вам сегодня, как к свидетелю по делу, пострадавшему от беззакония, несколько вопросиков, не буду вас напрягать… вам знакома личность допрашиваемого, завербованного одной из иностранных разведок, затем закономерно арестованного в связи с ведущимся следственным «Делом 111а» о извращенно служебных преступлениях против партии, государства, НКВД и всего советского народа?

— Да, мне знаком, судя по всему, теперь уже тюремный мой коллега по внутренней тюрьме Дребедень, он же бывший старший следователь по моему делу, сущность которого совершенно невозможно ни понять, ни воспринять.

— Так и запишем, — вежливо кивнул Люцифер красивой, флегматичной, явно много чего в жизни повидавшей, стенографистке, — вы подтверждаете, что лично Дребедень выбил принадлежащий вам левый глаз, тем самым надеясь выбить и из вас заведомо ложные показания, что подтверждает наличие травмы зрения, необходимого вам для дальнейшей исследовательской работы в биологии?

— Да, подтверждаю.

— Ну что, Дерьмоед, признаешься, тупая свинья, в злоупотреблении служебным положением и нанесении товарищу Доброво телесных повреждений особой тяжести по заданию известной тебе иностранной разведки?

— Признаю, что действовал… в состоянии аффекта личной нервной деятельности, а не по заданию начальства… но, в общем-то, успешно злоупотреблял официально дозволенными… как говорится, мерами физвоздействия.

Дребедень с трудом произносил слова и шепелявил — очевидно, у него распух язык — А.В.Д. это состояние было знакомо.

— Ах «дозволенными»?.. не клеветать, низкая тварь, на высокое начальство!.. признаешь шантажирование, можно сказать, гордости нашей биологической науки, большого ученого, пытками жены и дочери на глазах последнего?

— Это был не шантаж… всего лишь моральное воздействие с целью…

— Конкретней!

— Признаю. — Реквизировал, будучи внедренной в НКВД мразью, всю научную документацию и рабочие рукописи незаконно арестованого ученого с целью дальнейшей передачи таковых своим зарубежным хозяевам?

— Во имя прошлых заслуг в прошлом, выражавшихся в двух орденах, дайте хотя бы час на деловое раздумье насчет состава предъявленных обвинений… авансированно признаю их и все дополнения к которым.

— Каким таким макаром ты ухитрился пробраться в органы?

— За верность идее вопросов ленинизма и способность перевыполнить план по врагоуничтожению вредительства с дальнейшим разоружением такового в виду наступления на позиции оппортунизма товарищу Сталину… разрешите ряд раздумий для самокритики?

— Так-с, отлично… по распоряжению Лаврентия Павловича Берии и в плане расследования преступной деятельности бывшего наркома Ежова, я возглавляю экстренно трудовую вахту в честь наступающего Седьмого Ноября, поэтому никаких раздумий… признаешь?

— Признаю все, в чем был и не был виноват, как сказал Есенин, только быстрей кончайте катавасию данной самодеятельности.

— Не спешить, не спешить!.. ты не хотел бы лечь на пол, подлый карьеристишко и продажная сволочь, чтобы искалеченный тобой невинный человек тоже зверски выбил один твой глаз, но можно и оба — за не-на-доб-но-стью оных, ебит твою в душу мать?.. Танюша, извините, пожалуйста, за выражения — они не для записи, кроме того, автоматом переводите «ты» на «вы», очень на вас надеюсь и отблагодарю… так хотел бы ты лечь на пол, чтоб и над тобою, подонком, поизгилялись?

— Это чтоб такие вот интеллигентишки, которые еще пацанами подхватили заразу царского режима?.. да они даже не способны отбить у врага почки, не то чтоб вытоптать ему, сволоте, орган зрения… гниль, сами знаете Люций Тимофеевич, есть гниль… это ваши слова… эта публика только и умеет что доводить до бешенства характер нашей работы в массах, которая закономерно вызывается обострением классовой борьбы.

Дребедень еле ворочал языком, но пытался говорить внятно. — Не употреблять слово «закономерно», не допускать его до своих гунявых уст!.. мало того, что ты тут непозволительно растрепался, махровый садист, предатель и активнейший в органах пидарас, являвшийся змеенышем-троцкенышем на моей кроншадтско-питерской груди, но ты ж ведь, Дерьмо, еще и урод, даже в театр презиравший ходить, и вообще примитивное, как куча говна, уебище, онанировавшее на допросах, потом брызгавшее сперму молофейки прямо в человеческое лицо нашего ленинско-сталинского гуманизма… признаёшься и в этом, или вызвать свидетелей, благодаря усилиям органов оставшихся в живых и подготавливаемых медициной к полной реабилитации по месту жительства и службы?

— Кончайте уж, комиссар, весь этот ебаный театрик… я хотя бы своими личными руками добивался подписи арестованных врагов народа, а вы считали себя белоручкой… всю черную работу проводили за вас два чугрея, Черкасовы хУевы, Качаловы ебаные, которых давно надо бы расстрелять заодно с братцем Чехова, сбежавшим в Голливудство с той же постоянной фамилией… кончайте, как сами же учили, то есть раз ваша взяла… имейте совесть — кончайте.

— Не беспокойся, пидарасище, кончим в свою минуту и не один лишь раз… никто не собирается с тобой цацкаться, а сам ты, извращенец, больше никогда и ни на ком в жизни не кончишь — даю слово чекиста… Танечка, ничего такого, повторяю, прошу, не записывайте, целиком на вас по-ла-га-юсь, — сей глагол произнесен был столь мурлыкающе, что флегматичная стенографистка явно оживилась, а А.В.Д. подавил брезгливость.

— Ты, Дребедень, не устану повторять, враг, дерьмо, ублюдок и выродок советского народа, предатель великого Сталина, который знаменосец всех наших побед… запомни: наша ничего не взяла — это ваша внутрилубянская, как сказал бы вонючий Чемберлен, шоубла-уобла хотела лишить Отечество передовых достижений крупного биолога… согласен дать особые показания насчет планомерного пришивания дутых дел крупным специалистам во всех областях науки, техники, Красной Армии, дипломатии, медицины, культуры, главное, военной промышленности с целью дальнейшего ослабления экономики, политики и идеологии СССР?

— Согласен, на все согласен, буквально готов к немедленной высшей мере.

— О нет, о, нет, — никакой немедленности мы тебе не позволим… пятилетки, согласно указаниям вождя народов, ускоренно движутся туда, куда следует, а все остальное пойдет своим поступательным, убедительно натуральным ходом либо вперед, либо назад… за скоростью допроса я прослежу лично… завтра с тобой поработают твои же ученички и помощнички — поработают, будь уверен, по-стахановски, как ты их выучил… но я — не ты, поэтому ненависть твоя ко мне подохнет вместе с тобою… а лично я даже мизинцем побрезговал бы дотронуться до твоего захрюканного рыла… ты, Дерьмо, еще более жалок, чем пена, сдутая тобою же с параши после отстоя мочи… и ты еще не готов, далеко не готов к ликвидации… разборчиво диктуй как именно поступил бы ты со мной в этом кабинете, если бы не был взят с поличным в ЦПКО имени Горького, внутри одной из кабинок чертова колеса, во время передачи изъятых у Доброво сверхсекретных материалов спецагенту иностранной разведки, а именно: женщине средних лет, переодетой и загримированной под мужчину вышесреднего возраста, которая уже подвердила на очной с тобой ставке факт данного преступления… и не лгать, главное, не лгать, не совершать очередную диверсию против самого справедливого в мире следствия и революционно демократического правосудия… чуть не забыл: с какой провокационной целью заставил ты нашего особо ценного внутреннего агента психически воздействовать на незаконно арестованного Доброво?

— Пишите все, что хотите, все, что вам надо — все подпишу… излагать морально не сумею в виду физически неравномерно дрожащих рук.

— Повторяю вопрос: как именно поступил бы ты со мной в этом кабинете, если бы не был взят с поличным внутри кабинки чертова колеса ЦПКО имени Горького?

— На этот вопрос отвечать отказываюсь… он не имеет процессуально практического значения для данного допроса.

Дребедень, не выдержав ни того, что с ним произошло, ни пыток, ни словесных издевательств, разрыдался и закрыл лицо разбитыми в кровь руками. — Если честно, Александр Владимирович, вам жаль этого ублюдка? — спросил Люцифер. — Нисколько не жаль, но вместе с тем не испытываю ни низкого удовольствия, ни той радости, которая, по определению, всегда добра. — Верю, как редко говорит один наш общий знакомый… Панков, заварите чайку и сообразите пару бутербродов для Александра Владимировича — с семгой и с севрюжкой… с тобою мы продолжим, Дерьмоедина.