Бен Элтон - Светская дурь Страница 31

Разговор начал угасать, когда Питера и его коллег притерли поближе к грязному наркоману. Было уже доподлинно установлено, что Роберт стал бы ходить туда, где можно пользоваться чистыми иглами и избавляться от них с полной социальной ответственностью, если бы такое заведение было создано советом Вестминстера, и больше обсуждать было нечего. Странно, но в этот момент Роберт действительно чувствовал себя немного социально ответственным. По-своему он был хозяином, и теперь его гости, однозначно выказав желание удалиться, оказались в затруднительном положении. Это напоминало ужасный момент завершения вечеринки, когда такси всё не едут, несмотря на непрерывные телефонные звонки, а хозяин и гости сидят, глядя друг на друга поверх пустых кофейных чашек, и мечтают, чтобы вечер наконец закончился.

– Извини, что так вышло, чувак. Обычно в это время дня здесь довольно тихо, – сказал Роберт.

– Ничего страшного, – ответил Питер. – Здесь ужасно многолюдно, не так ли? Боюсь, будут пострадавшие.

Приливы и отливы толпы придвигали всех четырех членов парламента ближе и ближе к Роберту, заполняя все свободное пространство. Очень скоро Питер с ужасом обнаружил, что ему пришлось прижаться к этому грязному человеку. Питер был выше, так что его нос находился вблизи сальных, тусклых волос Роберта. Он пытался справиться с тошнотой. Вонь мочи, пота, жира и старого тряпья, исходящая от наркомана, была выше его разумения. Дискомфорт Питера усиливался тем фактом, что Роберт начал дергаться.

– Слушай, чувак, у меня тут проблема, слышь?

Питер смотрел в пространство над головой Роберта. Он не мог ответить.

– Та «ширяльная контора», которую ты хочешь построить, еще ведь не построена, прикинь?

И снова Питер смог только простонать в ответ.

– Именно поэтому я пришел сюда ширнуться…

Пауза.

– Но дело в том, что я не ширнулся, потому что вы пришли и начали трепаться… Ну а кому хочется ширяться во время трепа? Так что я подумал, что потерплю, ну, ты знаешь, перетопчусь, буду контролировать свое желание, пока вы не выясните все, что нужно. А потом вы уйдете, и я вмажусь…

Питер и его коллеги начали понимать, что сейчас произойдет, хотя и молились, чтобы они ошибались.

– Но вы ведь не ушли, так? Потому что вас всех тут прижали. В смысле – раньше такого никогда не было, чтобы писюхи забили каждую щель. Это очень, очень необычно. Но дело в том, что меня уже начинает ломать… Так вот, я веду к тому, что надеюсь, вы не сочтете меня, ну, там, невежливым, или недалеким, или типа того, но я собираюсь кольнуть герыча себе в болт.

Вот так фактологические изыскания обернулись получением огромного количества непредусмотренной и нежеланной информации. Несмотря на жуткую тесноту, Роберт извивался и изгибался, пока ему не удалось залезть в карман и вытащить все необходимое, чтобы приготовить укол: кусок фольги, зажигалку и щепотку грязно-коричневого порошка.

– Не сочтете за труд подержать фольгу, пока я буду готовить? У меня просто нет возможности присесть на корточки и сделать это на земле.

– Боюсь, я этого не могу сделать.

– Почему нет?

– Потому что я парламентарий и мне не пристало делать такое.

– А-а.

Коллеги Питера были с ним согласны, хотя либеральный демократ, перед тем как отказаться, чуть-чуть замешкался. Вынужденный действовать самостоятельно, Роберт зажал фольгу между губ, одновременно одной рукой насыпая на нее коричневый порошок, а другой держа под ней зажигалку. Вскоре фольга стала ярко-красного цвета и, очевидно, обжигала губы Роберта, но в силу своей настоятельной потребности и повышенного, как у всех наркоманов, болевого порога Роберт даже не поморщился. Питер уже жалел, что не набрался храбрости помочь ему. Это было бы мощным политическим жестом, но сейчас он решил не вмешиваться. Роберт очень осторожно вынул маленький кусок фольги с жидкостью изо рта. Фольга прикипела к его нижней губе, он потянул сильнее, оставив закопченный маленький кусок фольги на губе. Затем, с сосредоточенностью хирурга, оперирующего головной мозг, он достал из кармана шприц и, пользуясь только одной рукой, погрузил острие иглы в жидкость и набрал ее в цилиндр большим пальцем. Выпустив воздух из шприца и одновременно стараясь не потерять ни капли его драгоценного содержимого, Роберт опустил руку и, расстегнув пуговицы на ширинке своих грязных камуфляжных штанов, достал откуда-то из темного закутка член.

И вдруг произошло нечто совершенно ужасное, что до самой смерти будет преследовать Питера в ночных кошмарах и от чего он никогда не сможет освободиться.

Он услышал вопль. Исходящий от трех девочек-подростков, прижатых к парламентариям и в полнейшем ступоре наблюдавших за тем, как этот пришелец с Марса, окруженный четырьмя вроде как банковскими служащими, готовит героин. Они прекрасно понимали, что он делает, и втайне гордились своей продвинутостью. Они знали о наркотиках всё. Героин не был для них чем-то особенным; они знали всего его клички и называли его герычем или коричневым порошком. Конечно, они знали, что сами никогда не будут его принимать, но о плохих девчонках, девчонках, которые «ширялись», в школе всегда ходили сплетни. Да, эти девочки, как и все их ровесники, чувствовали себя в вопросе наркотиков как рыба в воде. Они хихикали, когда их важные учителя путались, пытаясь объяснить им то, что они и так уже знали… Но сейчас настал момент истины. Завидев, куда Роберт решил уколоться, девочки вдруг потеряли хладнокровие и мигом лишились приятного чувства продвинутости. Вид грязного, покрытого толстыми венами, кривого и немного шишковатого пениса Роберта и яростно поблескивающей, приближающейся к нему иглы привели в полнейший ужас этих не-таких-как-им-казалось-крутых девочек, и они одновременно издали общий, невольный, пронзительный вопль.

Три девочки-подростка, заоравшие разом и абсолютно в унисон, – это большой шум.

Роберт подскочил. Ну, не столько подскочил, сколько дернулся. Для прыжка пространства не было, если учесть, что он был прижат к четырем членам межпартийного контрольного комитета из палаты общин, но было достаточно места для резкого сдвига, для рывка, для того, чтобы рука Роберта дернулась и погрузила иглу, которая была у него в руке, на добрых полтора дюйма в бедро Питера Педжета.

Магазин «Оксфам», Западный Бромвич

– На чердаке у нас было девять девушек. Мы в основном вырубались по утрам, когда бизнес шел медленно, и именно здесь нас кормили, здесь же мы курили геройин или крэк. Нам редко давали иглу. Если ширяйешься, кожа очень быстро портится, даже если колешь отменнуйу дурь, и не успейешь и глазом моргнуть, как будешь выглядеть как дерьмо. Голди об этом знал. Так что он изо всех сил старался сохранять наш внешний вид. И всё равно, курева было предостаточно, да и таблеток хватало. Ну, йесли работайешь, таблетки всегда должны быть под рукой. Он ведь хотел, чтобы мы были бодрыйе. И покладистыйе, разумейется. Йа не знайу, какийе они в основном, эти бордели, но Голди йавно думал, что наличныйе стойат того, чтобы держать нас там большуйу часть времени. Йа была йединственной англоговорящей девушкой, или, по крайней мере, йединственной, у кого английский был родным йазыком. Все остальныйе были из Восточной Йевропы. В основном славянки. Без паспортов, без удостоверений и абсолютно без шансов. У босса, Голди, было три дома, и он любил, чтобы мы перейезжали из одного в другой, всегда по ночам, в полуотрубе на заднем сиденьйе «мерседеса». Нам было абсолютно наплевать. Все три дома были одинаковыйе, комната охранников в подвале, зала на первом этаже, а мы сидели в мини-йубках и на шпильках, иногда с голыми титьками, иногда нагишом. Клийент делал свой выбор, и мы шли в нумера.

Йа быстро поняла, в какуйу жуткуйу дыру йа продалась. Была у нас одна девушка, ейе звали Марийа. Йа знала это, потому что она выкрикивала имя в тот день, когда ейе навсегда забрали из дома. Эта девушка повторяла и повторяла свойе имя каждый раз, когда мальчики называли ейе деткой, или сладенькой, или как там йеще, она говорила: «Меня зовут Марийа». Это был ейе заскок, придурь, на которой она держалась. Все знали, что у нейе заскок. Даже когда она была совершенно обдолбаннайа, она требовала паспорт, просила денег, которыйе йей обещали по прийезде в Английу. Однажды она просто разъйарилась, вылетела из комнаты, отказывайась обслуживать клийента, забастовала, так сказать. Йа думаю, он хотел чего-то, к чему она была не готова, и она решила, что с нейе достаточно. Анальный секс, наверно, у нас с ним была большайа проблема. Нам это дело ну очень не нравилось. Хотите верьте, хотите нет, но некоторыйе из идиотов, которых мы обслуживали, думали, что для них это болейе безопасный секс. Вы можете поверить в такуйу свинскуйу дремучесть? Короче, как бы то ни было, Марийа просто взбесилась и начала орать, что она хочет убраться отсюда и пойехать домой. «Меня зовут Марийа! Меня зовут Марийа!» – орала она, так что ейе забрали, и больше мы ейе не видели. Она была из Чечни. Йа говорила с ней пару раз, потому что она довольно хорошо говорила по-английски. Ей очень не повезло во время войны, оказалась не в том месте и не в то время, и так далее. Ейе выкрала из дома русскайа армийа для развлеченийа во время остановки в тех крайах, а когда она им настоебала, ейо продали наркобарону, потом отправили через Йевропу по линийи наркотиков, и всю дорогу имели, пока не привезли в Бирмингем, а не куда-нибудь еще. Вы можете в это поверить? Из Чечни в Бирмингем! В смысле сколько ж йей мозги по дороге трахали? Короче, то, что случилось с Марийей, заставило меня задуматься… Нелегкойе это дело, когда ты укурена до смерти и когда тебя имейут раз в час, но йа действительно думала. И вдруг меня словно молнийей ударило, до меня дошло, что мы все, девчонки, умрем, и довольно скоро. Или от болезни, или от насилийа, или, может, от передоза, или от левой дури, или типа того, но мы все абсолютно точно обречены. Марийа просто была нашей первой ласточкой. Она ждала нас на той стороне. Забавнайа мысль – знать, что мы все умрем.