Александр Архангельский - Музей революции Страница 31

— А удрать — куда? — И быстро добавил, пока она не передумала. — Могу, конечно же могу. Только бы не в самый первый день.

— Удирайте, Павел, на третий. Неподалеку, в Красноярск. — Голос сразу стал еще теплей, еще заманчивей. — Купите на местном сайте билеты, закажите отель, лучше в ярмарочном комплексе, он новый и не на виду, и шестнадцатого встретимся. Вот такое назначаю вам свидание.

— А вы? Как вы-то там окажетесь?

— Я? Телепортируюсь.

— Но все-таки?

— Слушайте, вы что, не любите тайны?

— Не люблю.

— А я обожаю. Я в детстве никогда не лазила ночью под елку, не разворачивала новогодние подарки, ждала сюрприза… Что же, Павел Саларьев, будем считать, сговорились. Чините свой район и объявляйтесь. Только не стучитесь в скайп, я вас буду вызывать сама.

Теперь Иван Саркисович непроницаемо молчит. Ни приятия, ни отторжения. Стена. Слушает, не глядя в глаза, время от времени водит пальцем по экранчику, читает, морщится, опять чего-то пишет, сам себе под нос бормочет:

— Нет, что делают, мерзавцы?

И на слова директора не реагирует.

Обессилев, Шомер замолкает. Иван Саркисович кусает губы, демонстративно думает.

— Все сказали? Точно? Никаких капканов? Смотрите, если что не так, мы не забывчивы.

Кожа на его лице опять растягивается, нервным тиком отдается скрытый гнев.

— Да, это все, без утайки.

Иван Саркисович растягивает губы в подобие скептической улыбки.

— И что же, никакого личного интереса?

— Не очень понял?

Иван Саркисович снимает очки. Резко, с умыслом. Глаза у него размыто-голубые и мучнистые, на выкате, смотреть в них страшно. Говорит почти презрительно.

— Да все вы поняли.

Шомер, глядя собеседнику в плечо, бормочет:

— Мой интерес — какой? Я там директор, я там жизнь провел, мой долг...

Иван Саркисович вскидывает брови, отчего мучнистые глаза выходят из орбит, как при базедовой болезни.

— Хорошо, спрошу иначе. Вы там собственные бизнесы построили?

Ерзая, как на допросе, Шомер сопит. Чтоб тебе было пусто, чего ты в душу лезешь, можешь помочь — помоги, а не можешь — не мучай. Но деваться некуда, карты на стол.

— Построили.

— Какие?

Экий дотошный господин. И зачем ему мелкая сошка?

— Как сказать… гостиница, кафе… лошадков покататься… по мелочи, ничего такого…

— Да не прибедняйтесь, ладно вам.

— Но все налоги…

— Я же вам сказал, я не из этих, — говорит Иван Саркисович досадливо. — Мой вопрос другой: вы завязаны на деньги, лично?

Шомер, страдая, сдается:

— Завязан.

Собеседник бескорыстно веселеет:

— Вот об этом я и спрашивал. Мне ведь нужно что? чтобы вы не соскочили. И чтобы я не подставлялся. Личный интерес — надежная гарантия.

Неожиданно без стука входит человек — молодой, по шомеровским меркам просто мальчик, в черном костюме, черном галстуке, молочно-белой рубашке со скругленным воротом, на манжетах монограмма и литые запонки, в правой руке, как партийная черная папка, такой же экранчик в футляре.

Не обращая ни малейшего внимания на гостя, как собака серьезной породы на бобика, прямиком идет к начальнику, машет перед ним экранчиком и несет какую-то абракадабру:

— Иван Саркисович! Опять они по фейсу, в штыковую, надо срочно что-то делать, проиграем!

Начальник с непонятной злобной радостью глядит в экран, и командует на тайном языке:

— Сделай на фейсе пометку: «вне партий», точно говорю, скачком все вырастет!

Паренек налился радостью, как стосвечовая лампочка светом:

— Иван Саркисович, вы гений, понял!

И пулей высвистел из кабинета.

Начальник проводил его веселым детсадовским взглядом, повернулся к Шомеру — о, как же быстро этот человек меняется! Выражение лица опять высокомерно.

— Теперь еще один вопрос. Музеев как собак нерезаных, всех не поддержишь. Почему именно вам я должен помочь?

— Ну… как сказать… вы не должны, вы можете.

— Могу. Но вам-то — почему? Ведь вы мне совершенно не мешаете.

Шомер снова в тупике. Не знает, что ответить. И поэтому идет ва-банк:

— Но вы Святейшему поможете? Вы обещали? А ведь он вам не мешает?

Иван Саркисович держит театральную паузу, надевает очки и меняет гнев на милость. Дед его опять развеселил.

— Ох, Теодор Казимирович! Если бы вы только знали, как мешает… Ладно. Подумаем, что можно вытянуть из вашего сюжета. Вы же понимаете — я не про деньги. Если сочиним — займемся. И тогда я вас о чем-нибудь ответном попрошу…

Отвлекается, скорострельно пишет в экранчик — то ли письмо, то ли резолюцию — и завершает:

— С начальством вашим созвонюсь уже сегодня, попрошу слегка притормозить. Временно, Теодор Казимирович, временно! не обольщайтесь. Пока запустится серьезная машина. Или не запустится: увидим. Все ржавое, неповоротливое. Как сами-то оцениваете обстановку? Без подкрепления продержитесь? Месяцок-другой?

— Попробую.

— А как, без крови обойдетесь?

Он издевается? Да нет, выражение лица катастрофически серьезно.

Шомер отвечает с неохотой:

— Обойдемся.

— И славно.

Вторая глава

Мышь забилась под горячую подвальную трубу. Смотрит, не мигая: черный кот растекся на подстилке, он безмятежен, но под тонким веком ходит глаз, по шерсти пробегают волны. Мышь знает, что не нужно шевелиться, кот учует ее сырный запах. Но дольше ей не выдержать. Отчаянно пискнув, мышь выскакивает из-под трубы и тут же чувствует, как в шею входят гладкие клыки, а хребет придавлен страшной лапой.

В глазах темнеет, но это еще не конец. Лапа вдруг мягчеет, смертельное удушье прекращается. Мышь делает проброс и снова забивается под жаркую трубу, терпит боль и безвольно дрожит. А кот самодовольно смотрит, придвинув морду и сияя беспощадными глазами.

Но внезапно раздается ржавый скрежет, в дверном проеме мышь видит лыжные ботинки с окантовкой и прямоугольными мысками.

Раздается мучительный чих, слышен сипловатый голос, как бы разъеденный насморком:

— А, вот ты где, отец Игумен, ну что, давай, попробуй.

На ободранный кусок фанеры валится еда; запах манит мышь, и в то же время почему-то кажется опасным. Кот забывает про удачную охоту и устремляется к пахучему куску. А мышь, не веря собственному счастью, продирается сквозь узкий лаз, вползает в нору, замирает.

Шомер презирал сидячие дневные. Ездить он любил по-настоящему, как раньше: ночной состав, проводники в шинелях до полу, бордовых, с кучерявыми воротниками, накрахмаленное твердое белье, припахивающий содой чай в железном подстаканнике, ложка, звякающая о края стакана! А в сортире — непременно — умывальник из титанового сплава со стальной торчащей пимпой, на которую так неудобно и так приятно нажимать, набирая в ладони холодную воду.

Сегодня он первым вошел в туалет и налег на железную раму. Упрямое окошко приоткрылось, ветер пискнул, как котенок, которого пустили в теплую квартиру. Счастье приливало волнами, как в детстве, когда проснешься в полшестого и замираешь от предчувствия удачи. В туалете было идеально чисто, еще никто не наследил, в рукомойник не наплевано, на зеркале нет шрапнели белых брызг, запах льдистый и свежий. Порыкивая, как труба на репетиции, Шомер так растерся полотенцем в рубчик, что стал напоминать отпускника, обгоревшего на ветреном пляже.

За первым удовольствием он испытал второе: неправдоподобно ранний завтрак. Организм еще не разогрелся, желудочные соки не пошли. Но вкрутую сваренное яйцо, которое он очищал по-своему, катая по столу ладонью и в одно движение снимая тресканую скорлупу, пробуждало ненасытный аппетит. За упругим белком и рассыпчатым желтком последовал серьезный бутербродец с сыром, за бутербродом мандарин и крепкий чай…

Так незаметно пролетело время, и они подъехали к Московскому вокзалу; поезд по-пластунски прополз вдоль перрона; водитель Николай буравился сквозь выходящих пассажиров:

— С приездом, Федор Казимирыч!

— Приветствую. Какие пробки?

— Дорога чистая, домчим! Давайте чемодан. Ого, тяжелый!

— Ничего, мой друг, управишься. И трость возьми: она теперь без надобы.

К сожалению, домчать не получилось. На заметенной трассе было скользко, вязко, под колесами вскипал размокший снег; их нагло обгоняли старенькие геленвагены, небрежно огибали бойкие девицы на своих незаслуженных лексусах. Водитель ворчал всю дорогу: говорил же, надо было покупать C-5, там подъемные рессоры, деньги те же, а с таким просветом по такому снегу…

Вскоре после поворота на Приютино вздорно буркнул телефон: тртр… тртр... тртр…

— Шомер на проводе. Слушаю.

— Теодор Казимирович, не отключайтесь, приемная Ивана Саркисовича, соединяю.