Александр Архангельский - Музей революции Страница 30

Бесполезно было и надеяться на то, что Влада растревожится, сама напишет эсэмэску, или, что уже совсем невероятно, позвонит; но и самому писать или названивать сейчас не очень-то хотелось. Опять придется объясняться и оправдываться. То у него камера не действует, то «давайте встретимся», хотя предупреждали; теперь вот вырубили электричество, а почему на батарейках не работает, а потому…

И вдруг, вопреки ожиданиям, мобильный телефон оживился, вспыхнул нестерпимо ярким светом, и выбросил надпись, как бросают спасательный круг: «Получен новый СМС».

Приютино? Забавно. Я что-то про ваше Приютино слышала. А вы там кто? Чем занимаетесь? Да, кстати, почему вы так внезапно отключились?

Письмо слегка насторожило Павла. Вопрос — что там у вас случилось, почему оборвался разговор? — был явно вписан дополнительно, довеском; Влада словно спохватилась — надо же спросить, а то невежливо. И самое забавное, про сочинение музеев, пропустила мимо ушей. А знаки препинания расставила по правилам. Так школьники на перемене замирают при появлении директора: только что орали, громоздились друг на друга, носились с сумасшедшими глазами, и вдруг замолкли, руки за спину, стоят вдоль стеночки. Послушные такие детки, просто паиньки.

Ладно, дорогая Влада, поменяемся ролями — теперь ты пишешь книжно, а я безграмотно и вдохновенно. И нагло. Нарушая все твои запреты.

Я там замдир по науке а кто рассказывал можть приезжали на экскурсию? авария на сосдн стройке света нет облом

Все может быть. А как давно вы там?

лет десять но какая разница влада можете сердиться как хотите но я хочу вас увидеть лично не по скайпу я больше никогда об этом не скажу но вы пожста знайте про это

А если вы мне не понравитесь?

значит не судьба

Что тогда, стихи напишете? напьетесь?

решу а если понравлюсь вы-то что станете делать

интересный вопрос

А у него, оказывается, философия. Если бы не долголетний опыт разговоров с богатеями, Шомер не поверил бы своим ушам: большой начальник разливался соловьем про архетипы. Про знаки и значения. Про семиотику. Музейщики сродни пиарщикам, пиарщики попам, и все они работают по методу анестезиолога. Кто подмораживает прошлое, кто настоящее, кто вечность, жил человек, грешил, старел и умер, его принарядили, прокололи, подморозили, он лежит в гробу такой красивый, отрешенный. Запомните его таким. И не пытайтесь разморозить. Запаха не оберешься. Но Теодор не первый день живет на свете, и знает, что хозяев жизни хлебом не корми, дай поговорить об умном, бесполезном. Потому что… непонятно почему. Слишком четкая, посчитанная жизнь, все разлиновано от первой страницы до последней, каждая строчка заполнена; хочется прорваться за ограду, отпустить свои мысли на волю.

— Очень интересно рассуждаете, Иван Саркисович!

— Я знаю.

— Вот ваши… э… Мещериновы. За ними сколько шлейфов тянется? а? ну, с большевицкой прямотой, без скидок? Если подсобрать реальных документиков? Водичка в Соликамске покраснела?

— Ничего такого по документам нет. Им государь давал, — Шомер чувствует, что лично оскорблен.

— А у других забирал? И за что он давал? за красивые глазки? А Мещериновы никого не жулили? На ваших соплеменников, простите за откровенность, собачек не спускали? Не топили в винокурнях?

Иван Саркисович замирает на высокой ноте, долго смотрит сквозь очки и примирительно итожит:

— Но это все по части прокурорских, мы-то с вами не рентгеном занимаемся. Скорей наоборот. Новокаином.

И без перехода, резко:

— Ладно, Теодор Казимирович. Хорошие были ваши Мещериновы, согласились, и мои клиенты тоже неплохие, у вас пять минут, излагайте.

Павел не успел набрать ответ: телефончик снова вспыхнул, затрещал, стал биться, как рыба в руке.

Странно разговаривать в кромешной темноте, как будто бы спросонок.

— Старечог?

— Юлик, здорово!

— Ты уже в Москве!

— Да, приехал к вам в столицу.

— А чего не объявляешься?

— Ну мы же в принципе договорились? Мы, питерские провинциалы, не навязчивы. Сами ждем, когда нас позовут.

— О, какие мы гордые. В общем, я пришлю машинку, что-нибудь без четверти, о’кэй?

Голос Юлика звучал почти сурово, но в глубине его как будто клокотало ликование, звенела подростковая уклончивая гордость.

— Машинку? Это что-то новое. Ты, что ли, получил гараж в наследство?

— Наследство не наследство, а сижу я теперь на шестом этаже.

Юлик осторожно умолк.

Так вот он для чего звонит!

— А как же друг твой Шура Абов? Вы теперь с ним одесную и ошуюю от бога?

— А его больше нет. Списали Абова на берег, — с удовольствием ответил Юлик.

Фейерверк, салют, фанфары!

— Вот это да! А за что?

Юлик слишком долго пыжиться не в силах. Голос его зазвенел.

— Да я и сам не в курсе. Вчера пришел, а кабинет мой опечатан. Ну, думаю, все, отыгрались. Тут, прикинь, выходит генерал Семеныч, сам, своей персоной, и лично, под белые ручки, ведет на шестой. Там Михаил Михалыч, сразу — очень злой и очень сладкий. Абов, говорит, уволен, теперь ты за него. А? Ты представляешь, какой поворотик?

Тут Юлик не сдержался, подпустил фасону:

— Так что в восемь сорок пять за тобой подъедет BMW, семерка. И смотри, не перепутай этажи.

— Я думаю, меня проводят.

Шачнев заглотил наживку.

— А. Ну да. Конечно. На шестой без охраны не пустят.

Как только завершился разговор, сразу же, без паузы, в трубке вспыхнул голос Таты.

— Ты чего по городскому не подходишь? И с кем так долго болтал по сотовому?

— Тихо-тихо-тихо, успокойся. У нас тут светопреставление, египетская тьма. Где-то на подстанции авария, все отрубилось. А говорил я с Шачневым, прости уж, по делам.

Тата радостно сдала позиции.

— Паш, я ничего, я просто так, без никакого дела.

Поболтали пять минут; стоило нажать на сброс, как в ту же самую секунду телефон сработал. Что за позвоночный день!

— Павел!

Бог ты мой! Она — сама — звонит ему!

— Да, Влада, это я.

— Что ж это вы, Павел, исчезаете? Не попрощавшись?

О, как она умеет сладко злиться.

— Влада! Просто телефон был занят.

— Я знаю. Я не могла пробиться. Какой вы занятой, однако, и востребованный.

Удивительно, но сердится она почти как Тата, по-кошачьи злобно прижимая уши. Но если на Тату он злится ответно, то здесь испытывает что-то вроде умиления.

— Вам не идет быть вспыльчивой.

— Давайте я сама решу, что мне идет, что нет? Договорились?

— Договорились!

— Ладно. Вы, кажется, хотели встретиться?

— Мечтал.

— Что вы делаете завтра днем?

— Работаю.

— А, чччерт. Но ваша работа в этом, как его, Приютине? А вы сказали, что в Москве?

Ничего себе напор! И чччертыхается она совсем как Старобахин.

— В Москве, но по делам. А если вечером?

— Вечером я не могу. Так… Послезавтра занято… а послепослезавтра?

Он почувствовал, что счастье, которое само просилось в руки, беспощадно ускользает в никуда.

— Влада… дорогая Влада… послепослезавтра я лечу на Север, дальше некуда, на самый-самый край…

Секундное молчание, перенастройка мысли, выдох:

— Куда конкретно?

— В Торинск.

Пауза, свободное парение, воображаемый щелчок — раскрывается запасной парашют.

— В Торинск… Как интересно. А зачем? — Злой следователь отставлен, допрос окончен, на выходе из кабинета вас встречает добрая подруга. Голос влажный, слова удивленно растянуты. — И как надолго?

— Я же вам рассказывал, что делаю музеи? Вот и господину Ройтману, знаете такого, довелось сочинить.

— Но Ройтман продал комбинат?

— О, вы в курсе… вот вы какая… Продать он продал, а музей останется. Вернусь оттуда двадцать пятого. Может быть, на той неделе? — И зачем-то добавил детсадовское, робкое: — А?

— Торинск, говорите. Нет, у меня предложение получше. Вы там жестко привязаны к месту? Удрать на пару дней не сможете?

Павел весь похолодел. Что происходит? Не пускаться же в рассуждения о женской логике?

— А удрать — куда? — И быстро добавил, пока она не передумала. — Могу, конечно же могу. Только бы не в самый первый день.

— Удирайте, Павел, на третий. Неподалеку, в Красноярск. — Голос сразу стал еще теплей, еще заманчивей. — Купите на местном сайте билеты, закажите отель, лучше в ярмарочном комплексе, он новый и не на виду, и шестнадцатого встретимся. Вот такое назначаю вам свидание.

— А вы? Как вы-то там окажетесь?

— Я? Телепортируюсь.

— Но все-таки?

— Слушайте, вы что, не любите тайны?

— Не люблю.

— А я обожаю. Я в детстве никогда не лазила ночью под елку, не разворачивала новогодние подарки, ждала сюрприза… Что же, Павел Саларьев, будем считать, сговорились. Чините свой район и объявляйтесь. Только не стучитесь в скайп, я вас буду вызывать сама.