Орхан Памук - Новая жизнь Страница 32

6. Должно быть, именно Сейко стрелял в Мехмеда в тот снежный декабрьский день на стоянке маршрутных такси, вытащив пистолет из полиэтиленового пакета. Я не был уверен в этом до конца, но его злость и ревность свидетельствовали о многом. Когда я вспоминал, как видел из окна бежавшую по заснеженному парку тень, я представлял, что Сейко — амбициозный полицейский лет тридцати, который закончил школу полиции и который считает «выскочками» студентов, изучающих архитектуру. Работает частным детективом ради дополнительного приработка к своим скудным доходам. Интересно, а что он думал обо мне?

7. Я был несчастной жертвой, угодившей в ловушку. Сейко так быстро пришел к этому выводу, что даже огорчился из-за меня. Но он не сумел понять, что источником появившейся с осени напряженности между юношей и девушкой является желание Джанан сделать что-нибудь с книгой. Затем, наверное, по настоянию Джанан они решили дать ее почитать кому-нибудь другому. Они разглядывали молодых людей в университетских коридорах словно работодатели, просматривающие резюме кандидатов на должность в частной фирме. Непонятно, почему они выбрали меня. Но через какое-то время Сейко точно установил, что они наблюдали за мной, следили за мной и разговаривали обо мне. А дальше следовало описание процесса охоты, которая оказалась гораздо более легкой, чем поиски. Джанан с книгой в руках несколько раз прошла мимо меня по коридору. Один раз мило улыбнулась мне. Затем с большим удовольствием разыграла сцену: в очереди в столовой она заметила, что я на нее смотрю, и, разыскивая в сумке кошелек, сделала вид, что ей мешает книга — она положила ее на стол передо мной, а примерно через десять секунд изящной рукой забрала. Потом оба, убедившись, что рыбка съела наживку, оставили книгу у уличного продавца, заранее выяснив мой обычный маршрут, чтобы я вечером, на обратном пути домой, заметил книгу и, воскликнув: «Это же та самая книга!» — купил ее. Так и произошло. Опечаленный тем, что со мной случилось, Сейко справедливо написал обо мне: «мечтательный парень без каких-либо особенностей».

Я не придал значения тому, что он в тех же выражениях описывал и Мехмеда, я даже нашел в этом некоторое утешение и спросил себя: почему я до сих пор не признавался себе в том, что купил и читал книгу только для того, чтобы: сблизиться с красивой девушкой?

Самым невыносимым было то, что я, с восхищением засматриваясь на Джанан и, не замечая этого, с восхищением глядя на книгу, которая легла на мой стол волшебной пугливой птицей, переживал самый чарующий момент своей жизни, но Мехмед зорко наблюдал за нами обоими, а Сейко — за всеми нами.

«Случайное стечение обстоятельств, которое я воспринял с радостью, оказалось просто видимостью, выстроенной другим человеком», — сказал обманутый герой книги и вышел из комнаты, отправившись посмотреть коллекцию оружия Доктора Нарина. Но сначала герою надо было подготовиться и кое-что выяснить — немного побыть «часами».

Я работал очень быстро и составил список всех молодых Мехмедов, замеченных за чтением книги трудолюбивыми «часами» Доктора Нарина и обиженными торговцами Анатолии. Так как Серкисов не установил фамилию нашего Мехмеда, у меня получился длинный список, и я не знал, как мне его проверить.

Было уже очень поздно, но я был уверен, что Доктор Нарин ждет меня. Я направился в комнату, где под аккомпанемент часов шла игра в безик. Джанан и дочери Доктора Нарина удалились к себе в комнаты, а партнеры по безику разошлись по домам. Доктор Нарин сидел в самом темном углу комнаты, утопая в огромном кресле, и читал книгу.

Заметив меня, он положил в книгу закладку с перламутровой инкрустацией, закрыл ее, встал и сказал, что ждал меня. Может, я хочу немного отдохнуть, если у меня устали от чтения глаза? Но он был уверен — я доволен тем, что прочитал и узнал. Не правда ли, жизнь полна случайностей и дьявольских хитростей, не так ли? А он считает своим долгом навести порядок в этом хаосе.

— Папки и указатели с отменным усердием подготовила Гюлендам, — сказал он. — Что касается Гюлизар, то ей доставляет огромное удовольствие управляться с перепиской, как, впрочем, и быть хорошей дочерью, — она пишет письма моим послушным «часам», выслушав мои рекомендации и пожелания. Каждый день после обеда мы пьем чай и слушаем красивый голос Гюльджихан, которая читает мне письма. Иногда мы работаем в этой комнате, иногда в архиве. Теплой весной и летом мы часами сидим за столом под шелковицей. Для такого любителя покоя, как я, подобные минуты — настоящее счастье.

Я не находил слов, чтобы похвалить эту самоотверженность и любовь, эту заботу и изысканность, этот мир и покой. Увидев обложку книги, которую отложил Доктор Нарин, я понял, что он читал приключения Загора[43]. Знал ли он, что дядя Рыфкы, убитый его людьми, однажды издал турецкую версию этого комикса? Но я не собирался вникать в тонкости этих случайных совпадений.

— Сударь, я могу взглянуть на оружие?

Его нежный голос внушал мне доверие: я могу называть его «отец» или «доктор».

Доктор Нарин показал мне браунинг, привезенный из Бельгии по контракту 1956 года Управлением безопасности, и объяснил мне, что до недавнего времени они были только у высоких полицейских чинов. Потом он рассказал, что немецкий парабеллум, деревянной кобурой которого можно было удлинить ствол, превратив в ружье, однажды случайно выстрелил, и девятимиллиметровая пуля продырявила двух крупных мадьярских скакунов, влетела в одно окно дома, вылетела из другого и застряла в шелковице; но, добавил он, этот пистолет тяжело носить. Если я хочу что-то практичное и надежное, он рекомендует «смит-вессон» — из-за надежной рукоятки. Еще один пистолет, который он мог бы посоветовать, — это блестящий «кольт», его обожают все любители оружия, — он не дает осечек, и надо просто нажимать на курок; все, кто пользуется этим оружием, всегда чувствуют себя настоящими американскими ковбоями. Затем наше внимание переключилось на серию немецких «вальтеров», лучше всего ужившихся с нашим турецким самосознанием, и на их турецкий аналог — изготовленные по патенту револьверы «Кырыккале». Эти револьверы были для меня особенно ценными из-за популярности среди любителей оружия; за последние сорок лет ими пользовались все — от офицеров до сторожей, от пекарей до полицейских, — чтобы стрелять в разных мятежников, воров, распутников, политиков и бездомных голодных сограждан.

Доктор Нарин несколько раз повторил, что между «вальтером» и «Кырыккале» нет никакой разницы, но я остановил выбор на девятимиллиметровом «вальтере»; он был очень легкий и сулил точность попадания с любого расстояния. И естественно, мне не нужно было ничего говорить: Доктор Нарин подарил мне оружие вместе с двумя полными обоймами и поцеловал меня в лоб, что было крайне уместно, учитывая страсть наших предков к оружию. Он сказал, что собирается еще поработать, а я должен идти отдыхать.

Сон — последнее, о чем я думал. Пока я проделал путь в семнадцать шагов от кабинета с оружием до нашей комнаты, в голове пронеслись семнадцать сцен. Я держал их где-то в глубине сознания, пока читал, а в последний момент решил, какой будет заключительная сцена. Я помню, что, три раза постучавшись в дверь, запертую Джанан, я еще раз просмотрел эти странные образы, порожденные разумом, но я до сих пор понятия не имею, о чем же я все-таки думал. Как только я постучал в дверь, внутренний голос произнес: «Пароль!» — наверное, я думал, что пароль могла спросить Джанан, и я ответил: «Многие лета, мой повелитель!»

Когда Джанан повернула замок и открыла дверь, меня заинтриговало загадочно-веселое, нет, загадочно-грустное или, нет, совершенно загадочное выражение ее лица, и я почувствовал себя актером-любителем, внезапно позабывшим текст роли. И нетрудно понять, что сообразительный человек в такой ситуации доверится своей интуиции, а не будет вспоминать какие-то жалкие слова. Я так и поступил. По крайней мере попытался забыть, что я — жертва, угодившая в ловушку.

Я поцеловал Джанан в губы, словно молодой муж, вернувшийся домой из долгого путешествия. В конце концов, после стольких трудностей и бед мы вместе в нашем доме, в нашей комнате. Я любил ее так сильно, что все остальное не имело смысла. Если в жизни и существовала пара-тройка проблем, которые нужно было решить, то я, преодолевший километры дорог, легко их решу. Ее губы пахли шелковицей. Нам следовало обнять друг друга и повернуться спиной к воззваниям недосягаемой жизни, к тем, кто пытался причинить нам вред вечным самопожертвованием; к тем почитаемым и одержимым идиотам, которые демонстрируют свои страсти всему миру, к тем, чья жизнь рухнула под гнетом великих идей, неизвестно кем и когда выдуманных. Когда двое стремятся к одной цели, когда их долгие месяцы связывает близкая дружба, когда они вместе прошли столько дорог, что может помешать этим двоим забыть о мире и обняться, а, Ангел? Что может помешать им обрести себя и пережить момент истины?