Ирина Ратушинская - Наследники минного поля Страница 32

Андрейка задерживался после школы, так что Света сама пошла выкупать хлеб. Она покрепче вцепилась в не слишком отяжелённую кошелку из кожаных обрезков, когда вровень с ней зашагал, любуясь пасмурным небом, дядька — одетый прилично, но урка несомненный. Это Света, как почти все в Одессе, умела нюхом чуять. Но к кошёлке дядька интереса не проявил, а негромко сообщил в пространство:

— Не трепыхайся, а слушай сюда, а то счас уйду. Братца своего не ищи. А соскучишься по ему — будь завтра в десять вечера коло входа у в Дюковский садик. До тебя подойдет молодой-приятный, побазарите. Тебе Седой передает свои симпатии. И не дури, смотри, а то базара не будет.

Тут же он сделал шаг вбок и унырнул во двор — как знала Света, проходной. Света не трепыхнулась, у неё только ладони стали мокрые и спина похолодела. А так она продолжала идти в направлении дома.

Что делать, Господи, что делать? На Господа, впрочем, Света надежд не питала, это так, от паники в ней всплеснулось. Андрейку, ясное дело, где-то держат люди Седого. И, ясное дело, сто раз успеют убить, если она вздумает обращаться в милицию. Про милицию — в ней тоже от паники всплеснулось. От милиции можно было ждать беды, но чтоб милиция кого-то выручала из беды — о таком Света не слыхала никогда. Шёл дождь, оказывается, размачивал хлеб в сквозной кошелке из обрезков. На лестнице Света долго и тупо искала по карманам ключ, хоть карманов было всего два. Андрейкины роликовые коньки, сделанные Алёшей из подшипников, валялись у входной двери, и Свету затрясло. Что они с ним сделают? А что захотят, то и сделают.

А он будет плакать и звать маму. Или Свету: когда он прошлой зимой кашлял и температурил, он всё Свету звал, хоть и не соображал ничего. И некого, совсем-совсем некого спросить, что же ей делать. Ни папы нет, ни мамы, ни дяди Паши. Хорошо, она сделает, что хочет Седой, только пусть отдадут ей Андрейку! Маленького её. Пусть его не обижают и ничего ему не делают! Она вспомнила страшные истории, которые ходили по городу. О пропавших детях в том числе, как их находили уже мёртвыми. Про отрезанные пальчики, выколотые глаза… Глаза у Андрейки голубые, как у мамы. Кажется, позвонили в дверь, и она деревянно пошла открывать.

Алёша, мокрый и весёлый, ввалился в дверь.

— Светка! Смотри, что я тебе принес!

Так она и не узнала никогда, что же такое он ей принес, потому что они тут же об этом забыли. С Алёшей все-таки было легче: она рассказала ему всё и, хоть особо дельных советов не ждала, но появилась надежда что-то вдвоём придумать.

— А что Седой может от тебя хотеть? Выигрыш назад?

— Да я ему отдам всё, что отсталось, и монеты тоже! А если он не поверит, что это — всё, и Андрейку убьёт? Или возьмёт, а потом убьёт всё равно? Или он захочет, чтоб я на него работала? Там у них кто-то придумал, что я чего-то особенное умею: с картами, и вообще. А вдруг он Андрейку тогда так и будет у себя держать?

— А ты — умеешь?

— Если бы я умела, я б сейчас угадала, где он, и вытащила б его оттуда. Перестреляла бы, кто его там стережёт — и вытащила. Если бы я умела — я б их всех, гадов, перестреляла до одного. И Седого первого.

— Но-но, не психуй! Нашла время… Ты подожди, Светка, ты подумай: может, угадаешь, а? Мы б тогда отцу сказали, он помог бы, он всё-таки боевой офицер.

— Павел Иванович?

У Светы вдруг появилась сумасшедшая надежда: а что? Он ведь папу знал, и вообще он фронтовик, у него друзья такие же… Это раньше его не было, а теперь же он есть, он же сильный такой мужчина. Ей про него просто и не вздумалось, потому что она не привыкла, что он вернулся уже, и вообще стеснялась с ним. Если она угадает… Если очень быстро туда вломиться, чтобы пикнуть никто не успел — тогда Андрейку и убить не успеют? А как такое угадывают?

Она мысленно пошла по Преображенской… Почему по Преображенской? Не надо об этом думать, идти надо. Только не туда, где она у Седого в карты играла, а на дальний конец. Вот дом, фасадом на бисквитное печенье похожий, вот трамвай прозвенел… А мы налево свернём, где угол оббит наискосок, там еще шелковица была, обломало взрывом шелковицу…

Тут Алёша хлопнул себя по лбу, и Света сердито дернулась:

— Чего прыгаешь?

— Забыл! Я к тебе шёл, а мама по телефону говорила… В общем, он как раз ей позвонил и сказал, что он домой не будет сегодня. Что-то там срочное у них.

— А завтра?

— А про завтра я не понял, я же только слышал, что она отвечала, а специально не слушал.

У Светы опустились плечи, и такая она была маленькая и несчастная, сидя с ногами, клубочком, на драном диване, что Алёше не по себе стало. Он с отчаяньем понял, что она завтра пойдет сдаваться головой этому подонку Седому и будет делать всё, что он хочет, и свяжется с бандюгами, а они умеют повязать, чтоб обратного хода не было… Есть там у неё какие-то необыкновенные способности или она просто везучая — так и так — она, Светка, в рабстве теперь. Он представил себе, что воры могут выделывать с девчонкой и зажмурился от ужаса. С ней! Со Светкой! Из-за того, что у отца там что-то срочное, а хоть у них квартира с телефоном, звонить к нему в штаб он запретил и Алёше, и матери. Даже номера не дал. Тут Алёша сам на себя разозлился: как что, так отец виноват! Будто отец всю жизнь помогал ему в его трудностях… А сам он маленький, да? Семнадцать лет скоро стукнет… Он потряс Свету за плечи:

— Значит, так. Если у меня получится до завтрашнего вечера увидеть отца — мы придём к тебе. Если нет — я в восемь приду сам. Дашь мне свою пушку, и я пойду за тобой следом, но незаметно чтоб. На всякий случай. Мишку возьму, чтоб издали смотрел.

— Тогда уже темно будет.

— Ну что-нибудь светлое надень, углядим как-нибудь. И если будет разговор- всё обещай, на всё соглашайся, чтоб только тебе опять домой попасть. Тогда нам расскажешь — и по обстоятельствам. Может, и отец к тому времени объявится. А если тебя поволокут куда-то — мы с Мишкой — тоже по обстоятельствам.

Это был не самый определённый план, и даже не план вовсе — так, ребячий набросок, но Свете до того хотелось, чтобы кто-то уверенным мужским голосом взял команду на себя! А голос у Алёши был в этот момент очень уверенный, и вообще он уже почти мужчина, так должен же знать, как лучше!

И только когда он ушел, она поняла, что все это чепуха, иллюзия её и самообман: как бы Алёша металла в голос не подпускал, а за Андрейку она отвечает. Случится с ним что — и с Алёши какой спрос? Он хотел, как лучше — вот и всё, что с него возьмешь… И всегда он будет хотеть как лучше, но сможет — от сих до сих: что умеет, до чего додумается — то сможет. А невозможного не сотворит. Он любит Андрейку, и её, Свету, любит. Он настоящий друг. Но не из тех, кто ради любви мир перевернуть умеют. А она — умеет? Тоже нет, только она — ну просто не может руками развести и сказать, что всё, не получилось. Потому что спрос — с неё, и не на кого переложить этот спрос. Тех всех уже убили, наверное. Миша? На Мишу тоже надежды мало. Он отчаянный, это верно. Но придумками живёт. В коммунизм играет и всякие идеи, а что не соответствует — для него будет нетипичный случай. Адрейка, Ендрусь ее маленький — в том числе, если не удастся уберечь.

Она закрыла глаза и мысленно пошла по Преображенской — начиная с того угла. Сама еще не зная, зачем ей это надо и что из этого выйдет. Но тут пришла тетя Клара и заругалась за подмоченный хлеб. Света ей наврала, что Андрейка у приятеля, там и заночует. За это тетя Клара ругалась дополнительно, но всё было лучше, чем если бы она узнала. Тётя Клара тоже ничего не сможет, расстроится только. И напьётся.

Павел тоже был вызван к маршалу и выслушал инструкцию. Все офицеры должны завтра в сумерки, в штатском, быть на улицах. Вооруженные. На всю ночь. И стрелять всех взрослых мужчин, хоть как-то вызывающих подозрения. В случае попыток укрыться в домах — следовать за ними и стрелять там: никаких арестов! Впрочем, можно брать «языков», если хочется. На сутки жизни, не больше. Затемно мирные жители ходить не рискуют, так что вызывают подозрения все. Вышел затемно — значит, урка. Такая вот установка. Срок на операцию — два дня. Две ночи, вернее. Участки города — сейчас будут поделены, и если к исходу третьего дня в Одессе останется хоть один живой урка — соответствующие офицеры понесут наказание. Тяжкое. И все. Как ходить — поодиночке, по трое или хоть всем вместе — забота не маршальская, а товарищей офицеров. В конце концов, есть в Одессе советская власть или нет?

Павлу достался участок не самый скверный: Ворошиловский район. С группой подчинённых ему офицеров — должен был он район отконтролировать. Так что он немедленно переодел в штатское не только офицеров, но и доверенных старшин и даже некоторых рядовых, закрепил их за каждым из исполнителей, распределил по нужным точкам сигнальщиков с фонариками военного образца, договорился с исполнителями соседних районов — и был уверен, что сколько бы в его районе бандитских «малин» ни окажется, сил хватит. Жене позвонил, сказал, что срочная работа. Он семью не распускал, так что вопросов она не задавала. Жаль было костюма, у Павла был пока штатский один, а дождь всё лил. Не под зонтиком же урок стрелять! А стрелять он собирался лично. Как все. Для доброго примера подчинённым. Но и надевать что попало — значило бы подставляться под свою же пулю, так что пришлось одеть всех в костюмы с галстуками и к тому же проинструктировать насчет условных жестов и свистов: бандиты тоже при галстуках могут быть. В общем, его команда была в полной боевой готовности: все всех знали, и промашки быть не могло. И вышли на улицы. Тут и дождь перестал.