Александр Попов - 54 метра Страница 32

— А кто же тогда там? — задавались мы вопросом и снова убеждали себя, что все показалось. Но уже, например, у нашей троицы не так убедительно это получалось…

Был такой наряд в той стороне, в действующем учебном корпусе, почему-то соединенном с проклятым зданием. Вахта заключалась в протирании штанов на первом этаже за столом у окна с 21:00 до 09:00, когда приходят преподаватели и сам комбат. Байки про эту вахту ходили всякие (про шумы странные, про чей-то плач). Но я посмеивался над рассказчиками, правда, после звука тех шагов не так сильно. Все мое нутро чувствовало что-то необъяснимое в этом месте, но рассудок успокаивал железной логикой, объясняя все банальным воображением.

Моя вахта пришлась на одну из декабрьских ночей с пятницы на субботу. Конечно же, мы несли вахту вдвоем с товарищем, деля ночь пополам. Но, как это обычно бывает, я должен был ему одну вахту и предложил отстоять в данном случае один. Рассуждал я так: возьму с собой журналов, почитаю, а когда надоест, подремлю. Еще возьму хлеба, перекушу перед сном. Кому я нужен? Никто не придет и не проверит, ведь пятница — почти вся страна к десяти вечера уже пьяная. Так что, думаю, к полуночи все спать будут.

Товарищ в итоге согласился, и я пришел служить свою вахту один. Несколько эротических журналов, утаенных от моего придурковатого командира. Пара кусков хлеба, которые немного подсохли и обветрились. Неплохое лакомство, снаружи как сухарик, а внутри еще мягкий хлеб. Застревает крошками в зубах и продолжает послевкусие, когда пытаешься извлечь кусочки языком. А если прижать сверху раскаленным утюгом и подержать, то получается обалденный горячий тост. Соскребываешь его и ешь, пока не остыл.

Вот я сижу за похожей на стойку ресепшен тумбой. Позади окно. Передо мной лестница, ведущая на следующие этажи. Справа входная дверь, которую я запираю до утра на замок и щеколду. Если выйти из-за «стойки» и пройти несколько шагов вперед, то окажешься в коридоре с двумя окнами по концам, одно из которых выходит на сгоревший УК. По этому же коридору можно пройти в туалет…

Погода портилась, явно решив сегодня занести нас снегом. С утра моему взводу, ответственному на этой территории, придется много снега «вертолетами» и лопатами убирать. «Вертолетами» мы называем гигантские железные совки с ручками, с которыми могли управиться только двое или один с хорошими физическими данными. Ложишься грудью на поперечную ручку так, что она упирается в подмышки и «вперед с песнями» играешь в бобслей, воображая себя бульдозером. С каждым шагом в твой скребок попадает все больше снега, и постепенно становится все тяжелей двигаться. Тогда переворачиваешь всю эту массу снега вместе со скребком на бок и продолжаешь. Позади «вертолета» остальные с лопатами закидывают остатки на образовавшиеся «правильные и уставные» сугробы периметра. Когда скребок врезается во что-то невидимое (камень, яма, выступ) под снегом, больно бьешься грудью о железо, как «при аварийной посадке», и материшься, потирая ушибленное место. Наверное, поэтому и назвали вертолетом…

Поднимут, наверное, пораньше, чтоб к завтраку все чисто было. Да и ладно, неважно. Я походил по этажу, подергал двери за ручки, проверил их недоступность. Сходил в туалет. Позвонил в роту, узнал, что нового произошло — ничего. Позевал. Покачался на стуле. И принялся читать журналы, уже открытые на самых пикантных страничках, где «самое интересное» заретушировано квадратиками и черными прямоугольниками. Чем хороши эти издания — их можно откуда угодно начинать читать, и все сразу понятно: «Его напряженный и могучий розовеющий ствол резко вошел в нее, и она застонала от сладости момента…» И кончается всегда все хорошо: «Судорога прошла через их взмыленные от пота тела, и они обмякли, растворившись в объятьях друг друга». Самый что ни на есть «хэпиэнд», лучше не придумаешь. Блин, так же хочу. И почему в самый разгар гормональной феерии, граничащей со сперматоксикозом моего молодого организма, я должен быть лишен плотских утех с представительницами противоположного пола и вместо этого «охранять» Родину? Единственное, что утешает — что в царской России срочная служба длилась 25 лет. С ума сойти можно! А у нас пока два года, да и то пытаются сократить из-за избытка «кришнаитов» и «вечных студентов»…

Прошло несколько часов. Погода не на шутку разбушевалась. Буран в темноте ночи нес полчища снежинок и раскачивал подвешенный к ветке дерева фонарь. Тот с жалобным скрипом метался из стороны в сторону и иногда гас от плохого контакта в проводах: скрип-скрип, скрип-скрип, скрип-скрип…

Наступила полночь. Ничего не произошло. Но в ту ночь я кое-что понял — мистика происходит позже совмещения больших и малых стрелок часов на цифре 12… В два часа одну минуту (помню, как смотрел на часы) зазвенел, разрывая тишину, дребезжащим звуком телефон. Я подумал, что звонит дежурный по части, и поднял трубку. Ту-у-у-у, — раздался длинный гудок в глубине трубки. Странно. Но звук телефона продолжал разноситься эхом по этажу. Звук исходил от старого, в массивном пластмассовом корпусе желтого цвета телефона, висевшего на стене в нескольких шагах. Его не использовали уже очень давно из-за неисправности (при мне он точно не работал), но его почему-то не убирали отсюда. Трубка подпрыгивала, дребезжа на рожке, и приземлялась на место.

Дилинь-дилинь… Дилинь-дилинь… В человеке есть две силы, толкающие его вперед. Первая — страх, а вторая — любопытство. И эти две силы толкали меня в спину одновременно… Ладони взмокли, спина покрылась потом, дыхание участилось, сердце стучало, как после двух километров кросса. Я подошел, потрогал оборванный провод, торчащий из аппарата в никуда, и снял трубку. Наступила тишина… Стих звон… Я медленно, как будто оттягивая момент, поднес ее к своему уху. И услышал механический треск, как от помех приемника, когда ловишь волну, а ее в этом диапазоне нет. Сквозь этот шум раздавались непонятные всхлипывания и причитания. Кто-то плакал и просил тихо, словно шепотом, чтобы кто-нибудь рядом стоящий не услышал: «Помогите… кто-нибудь… помогите… меня убьют…» И снова — хнык-хнык (звук, похожий на всхлипывания).

Я стоял у нерабочего телефона, одной рукой крутил торчащие из него оборванные провода и съеживался от холода, проникающего глубоко ко мне в душу и тело. Казалось, я сейчас не смогу вздохнуть от ледяного комка, застрявшего в моей груди. Усилием воли я отдернул ухо от трубки и повесил ее на место. В моей голове быстро-быстро пробежала мысль: «Есть люди, которые от испуга бледнеют. Их кровь оттекает от головы, и они входят в ступор. А есть такие, которые краснеют. Их лица наливаются кровью, и они начинают молниеносно действовать. Я холодный, потому что такой, как первые?» Я посмотрел на свои бледные руки с синими прожилками и выдохнул из себя ледяного «ежа», колющего мое горло. Было ощущение, словно меня легонько ударили в кадык.

Телефон продолжал дребезжать, подбрасывая трубку на рычажке. Меня начинало трясти. Нет, не мелкой дрожью, а телепать, словно от лихорадки. Я пятился от телефона к себе за стойку, когда сквозь звон услышал знакомый шум. Шум шагов на каблуках. Тот самый, что разносился в заброшенном здании. Теперь он отчетливо раздавался где-то на третьем этаже, где располагался вход, с обратной стороны которого на закопченном от сажи дверном косяке кто-то пальцем вывел «Вход в ад». Каблуки стучали по каменному полу то в одну сторону, то в другую, и сопровождались душераздирающим плачем, переходящим в истерический вой и прерываемый всхлипываниями. У-у-ы-ы-у-у-а-а-а-у-у-м-м-м-и-и-у-у-м… — громкий выдох и снова плач. Плач бьющейся в истерике девушки. Вот тогда я и вспомнил историю, рассказанную комбатом. Страх пригвоздил меня к месту. Я бессильно осел на свой стул, словно из меня выкачали все силы. Поднял трубку своего телефона, чтобы позвонить дежурному, чтобы прислали кого-нибудь, неважно зачем. Скажу, что кто-то пробрался в здание, что нужна помощь.

Я уже снял трубку, чтобы набрать короткий внутренний номер, но тут же отдернул ухо, уронив трубку на пол. Она, касаясь одним концом пола и, повиснув на витом проводе, закрутилась. Из нее тоже разносились всхлипы и причитания… Дверь! Дверь! Я вскочил и подергал массивный железный засов, но он не поддавался ни на один миллиметр. Словно кто-то сильный и невидимый держал его, не давая открыть. Засов обжег диким холодом мне руки и я, вскрикнув от резкой боли, отпустил его.

Дилинь-дилинь! Дилинь-дилинь…! — звенел на стене неисправный телефон с вырванными проводами. У-у-ы-ы-у-у-а-а-а-у-у-у-м-м-м-и-и-у-у-м!.. — разносился женский плач по зданию. Цок-цок-цок-цок…! — стучали каблуки. Окно! Точно, разобью окно и убегу. Но еще за мгновение до того, как я приблизился к деревянной раме, в окне погас фонарь и чьи-то ладони, прибивая снежинки к стеклу, забарабанили по стеклу, сотрясая его. Я снова вскрикнул, уже от резкого испуга и отпрянул от окна. Я сел, прижавшись к стене, так чтобы никто не смог подкрасться сзади и смотрел то на лестницу, то на окно. Я не мог не смотреть…