Александр Попов - 54 метра Страница 33

Звуки цокающих каблуков и плач постепенно стали приближаться. Понемногу, но они становились громче и отчетливей. О, Боже! Она спускается вниз! Бежать некуда! Шаги все ближе и ближе… Всхлипы все громче и громче… Телефон дребезжал все звонче и звонче… В окно уже стучала как будто сотня ладоней, сотрясая стекло… Из телефонной трубки, висевшей у пола, всхлипы перешли на крик…

Я закрыл глаза и зажал ладонями уши. Досчитал до десяти. Открыл глаза и уши. Ничего не исчезло. Все оставалось по-прежнему. Я ущипнул себя за руку. Ничего. Я укусил себя, впив в свою плоть зубы так, что боль вспышкой ослепила меня. НИЧЕГО НЕ ИСЧЕЗЛО! Я от отчаяния начал тихонько биться затылком о стену. Глухая боль в затылке напоминала мне, что это не сон. Но разум не понимал происходящего, потому что не было возможности логично объяснить происходящее вокруг. Не зная, что мне делать, я сидел и смотрел на лестничный проем, освещенный лунным светом через толстые стекла-кирпичи «морозко». Она спускалась, хотя я беззвучно шептал: «Только бы не спустилась, только бы не спустилась, только бы не спустилась…» Но она с каждым своим «цок-цок» на шаг становилась ближе… Силуэт ног на каблуках-шпильках показался на лестнице. Цок! — шагнула она, опустившись на одну ступеньку. Цок! — опустилась еще на одну… Она шла ко мне. Я уже мог отчетливо разглядеть темные и гнилые трупные пятна и многочисленные ожоги от сигаретных бычков в отвисших лоскутах кожи, местами отставшей и оголившей темное мясо, в котором копошились белесые черви-опарыши. Во рту пересохло так сильно, что я уже и вскрикнуть не мог. Прикусив потрескавшуюся губу до крови, я глотал соленую и теплую кровь и смотрел, как завороженный. Как загипнотизированный. Не в силах оторвать взгляд от происходящего. Я страстно желал, чтобы всего этого не было. Чтобы это исчезло. Но это не исчезало. Я уже мог видеть след от веревки на ее шее и разорванную в мясо грудь, виднеющуюся из-под остатков одежды.

Цок-цок… Цок-цок… Цок-цок… Цок-цок. Она спускалась, телефон звонил все громче, в окно стучало все больше ладоней, а леденящий нутро плач эхом носился по коридорам здания, застревая в моих ушах. Мои глаза открыты, и из них, затуманив мокрой пеленой, покатились по щекам слезы. Они собирались на подбородке и капали на штаны. Резкость от слез пропала, и я был освобожден от лицезрения деталей, когда она медленно-медленно потянулась ко мне рукой, перегнувшись через край «стойки»…

Дилинь-дилинь (телефон)… Бум-бум-тук-тук (ладони на стекле)… У-у-ы-ы-ы-у-у-а-а-а-а (плачет призрак)… Ее рука в сантиметре от моего лица и приближается, я чувствую движение воздуха и вижу ее размытый силуэт…

И вдруг везде в здании погас свет. Все стихло. Тишина резала уши и пронизывала тело. Может, она рядом? Может, издевается перед тем, как впиться ногтями мне в лицо? Но лампы дневного света неожиданно загудели и замигали, как при включении. Гул нарастал, пока, не защелкав, они не включились окончательно. Свет и тишина. Ничего и никого. На улице стих ветер, и первые проблески серого зимнего солнечного света, похожего на сумерки, озаряли снег. Фонарь нормально работал. Было видно первых уборщиков снега, издалека двигавшихся в мою сторону организованной толпой с лопатами и скребками. Все спокойно…

На часах было шесть утра. Я не шевелился, боясь вспугнуть это утро, и плакал, держась за голову. «Как хорошо, что меня никто не видит таким», — подумалось мне.

Р.S. Первый раз в своей жизни я столкнулся с необъяснимым и страшным. Время той ночи пролетело, как пятнадцать минут. Никому из товарищей я не рассказал о произошедшем. Да и кто поверит? Всеми правдами и неправдами избегал этого наряда, и лишний раз в той стороне не появлялся. Я чувствовал ее. И она это знала…

Глава 21. Приятного мало

СОН. Сон всегда являлся для меня перезагрузкой. Я как бы умирал и очищался за часы, отпущенные на него. Уходили тревога, обида и злость, оставаясь во вчерашнем дне. Сон — своеобразная черта. День не считался завершенным, если я не касался головой подушки и не отключал мозг, проваливаясь в тепло своего дыхания под одеялом. Неважно, во сколько это происходит — день не окончен, пока не поспишь.

Иногда сны были яркими и красочными. Иногда страшными и кошмарно реалистичными. А иногда, стоило только закрыть глаза и провалиться во тьму, как тут же чей-нибудь голос кричит: «Подъем!!!» И это означает, что твой сон кончился. После этого согретое постелью тело, еле одетое, вываливается из утробы здания в холод утра. Его заставляют бегать, прыгать и подтягиваться. Физические нагрузки с утра отнимали у меня столько сил, что остаток дня я ходил разбитый и слабый (наверное, это особенность некоторых людей — я мог выкладываться по спортивным нормативам только после десяти утра). А немного позже я заболевал простудами и ангинами. Здоровье не в порядке? Спасибо зарядке!

В Низино я вообще не слышал никаких дневальных криков и крепко спал до самых занятий или завтрака. Это пришло со временем — я имею в виду наглость и наплевательство. Поначалу я выбегал вместе со всеми, но недолго. Позже стал прятаться в учебных помещениях вместе с единомышленниками. Брал с собой одеяло и, словно паранджу накинув его на голову, ложился на одну из парт запертого изнутри класса. Если меня находил командир, я говорил: «Я ГРИБ!»

Прошло еще немного времени, и я просто падал на пол и закатывался под кровать. Там меня и находили уже во время приборки, по храпу. Потом я совсем перестал вставать с кровати. Будить меня побаивались после нескольких несчастных случаев. Я очень пугливый человек, и если меня попытаться резко и громко разбудить, могу перепугаться и случайно, спросонья, стукнуть.

В общем, как-то ко мне попривыкли, и мое тело в койке во время уборки и зарядки всех успокаивало. Дежурные по части заходили в роту, писали мою фамилию к себе в блокнотик и со спокойной душой уходили на КПП. Своеобразный обмен: я давал им возможность себя записать, они давали мне поспать.

— Если Попов на месте — значит, все в порядке. Значит, все идет своим чередом, — говорили «проверяющие», знавшие мою фамилию уже наизусть. И очень переживали, если меня не было «на месте».

Как меня могли наказать? Дать наряд на работу, на службу. Или объявить неувольнение. Наряды я и так нес исправно, одним меньше — какая мне разница? А увольнение, которого они меня лишали, — вообще издевательство. Хочешь в город? Хочешь увидеть своих родных и близких или свою (пока еще, наверное) девушку? А может, мечтаешь посмотреть на достопримечательности Санкт-Петербурга? Отлично! Вы — наш клиент! Тогда осталось ВСЕГО НИЧЕГО! Неделю тебе необходимо быть ИДЕАЛЬНЫМ парнем с картинки в мозгу всех твоих начальников. Таким своеобразным собирательным образом из воображаемого УСТАВНОГО мира. Быть отглаженным, чистым, бритым, стриженым (причем, для кого-нибудь ты все равно окажешься нестриженым), получать только хорошие оценки. Помимо этого, не попадаться на глаза начальству и не выделяться из толпы. Ведь и до столба докопаются, если плохое настроение или маленький член.

Очень сложно оставаться чистым и аккуратным, если ты возишься в грязи и дерьме, как помойная крыса. Всего один мешок с гнилой картошкой на твоем плече, и ты уже можешь быть наказан за неопрятный вид. Начнешь оправдываться — еще больше вкатают за пререкания. Никому не интересны твои суждения о том, что ты только что прополз на брюхе сто метров и окапывался в лесу на практических занятиях по морской пехоте. Всем плевать. Здесь, в военном мире, почти каждый занят воспеванием своего ЭГО, а все остальное — лишь средство этого. Я — средство. Но я умное и бунтарски настроенное средство, которое отказывается от подобных переживаний. Поэтому я просто отрицаю их правила и живу по своим внутренним законам. МНЕ не нужны доказательства того, что я человек. Это ИМ нужно подчеркнуть свою значимость в этом мире. Каждый, кто строит из себя гениального индивидуума, по сути, является НИЧЕМ. Индивидууму не нужно доказательств, что он такой. Осознание себя и отсутствие необходимости самоутверждаться за счет других — и есть индивидуальность.

Ну, допустим, прошла неделя и наступила долгожданная суббота. Накануне ты звонил своей девушке и захлебывался слюнями от одного ее голоса. Ты отстоял ночью очередь в гладилку и отпарил парадную форму, засыпая при каждом движении утюга. Ты заискивал перед всевозможным начальством и преподавателями. Стирал тельняшку в холодной воде и носил ее сырой, потому что за ночь она не успевает высохнуть, а другая — летняя майка (тонкий полосатый кусочек ткани на туловище). Хорошо! Допустим, все удачно сложилось, и ты не заступил в наряд в этот день, переходящий в следующий вечер (наряд заступается в 16:00 и сменяется в 17:00 следующего дня). Ну, тогда осталось совсем немного до твоей заветной цели.

С 15:00 до 17:00 — большая уборка с проверкой объектов на исполнение. И еще немного.