Маргарет Этвуд - Беззумный Аддам Страница 32

— В школе он любил рыбные палочки, — вспоминает Рен.

— Двадцать процентов настоящей рыбы! Помнишь? Одному Богу известно, что в них было на самом деле.

Рен и Голубянка смеются.

— Ну, они были вполне съедобные, — говорит Рен.

— Дрянь из искусственного белка. Но что мы тогда понимали? Мы их ели!

— Я бы сейчас съела рыбных палочек. И «твинки», — Рен вздыхает. — Они были такие ретро-нуво-винтажные!

— А на вкус как обивка от дивана, — говорит Голубянка.

— Я пойду к нему, — говорит Аманда. Она встает, поправляет на себе простыню, откидывает волосы со лба. — Поздороваться, спросить, не надо ли ему чего. Ему нелегко пришлось.

«Наконец-то!» — думает Тоби. Вот прежняя Аманда, которую она знала у вертоградарей. Проблеск ее былой энергии, неукротимости; тогда это называлось «стержень». Именно Аманда была заводилой во всяческих шалостях, испытательницей границ на прочность. Ей уступали дорогу даже мальчики постарше.

— Мы тоже пойдем, — говорит Голубянка.

— И скажем хором: «Сюр-приз!» — подхватывает Рен. Обе хихикают.

С разбитыми сердцами, кажется, разобрались, думает Тоби. У нее нет ощущения, что у Рен до сих пор что-то разбито. Во всяком случае, в связи с Джимми.

— Может, лучше немного погодить, — замечает она. Кто знает, что будет с Джимми, если, открыв глаза, он увидит трех былых возлюбленных сразу, склонившихся над ним, словно три Парки? Требуя от него вечной любви, мольбы о прощении, крови в кошачьем блюдце. Или еще того хуже — возможности нянчить его, играть в медсестру, удушить его своей добротой. Хотя, может, это ему и понравится.

Но Тоби напрасно беспокоится. Добравшись до гамака, они видят, что глаза у Джимми закрыты. Убаюканный мурлыканьем, он снова уснул.

Команда восторгателей выступила в поход по улице — то есть по тому, что когда-то было улицей. Впереди идет Зеб, потом Черный Носорог, за ним Американская Лисица, Катуро замыкает цепочку. Они движутся медленно, осторожно, пробираясь через мусор и обходя его. Им нельзя идти наобум — если вдруг где-то поджидает засада, они обязаны ее заметить. Тоби хочется побежать за ними, как будто она — брошенный ребенок, и закричать: «Стойте! Стойте! Возьмите меня с собой! У меня есть ружье!» Но в этом нет никакого смысла.

Зеб не спросил, нужно ли ей что-нибудь. А если бы спросил, что она сказала бы? Зеркало? Букет цветов? Надо было хотя бы бумаги с карандашами заказать. Но у нее почему-то язык не повернулся.

Вот они уже скрылись из виду.

День идет своим чередом. Солнце взбирается по небу, тени сокращаются, на столе появляется еда, ее съедают, звучат слова; с обеденного стола собирается посуда и моется. Часовые сменяют друг друга. Стена саманного дома становится чуть выше, на изгороди вокруг дома добавляется еще один ряд проволоки, в огороде идет прополка, на веревках повисает мокрое белье. Тени снова начинают удлиняться, сгущаются послеобеденные тучи. Джимми вносят в дом, идет дождь с внушительным громом. Потом небо очищается, птицы снова принимаются петь наперегонки, облака на западе розовеют.

Зеба нет.

Возвращаются париковцы со своими пастухами — Крозье, Нарвалом и Шеклтоном: значит, три бурлящих гормонами самца добавляются в общую картину лагеря. Крозье ошивается вокруг Рен, Шеклтон бочком подбирается к Аманде, Колибри и Нарвал пялятся на Голубянку; любовный танец разворачивается, как у молодых особей любого вида, вплоть до улиток на салате и блестящих зеленых жуков на капусте. Бормотание, дерганье плечом, шаг вперед, шаг назад.

Тоби выполняет порученную работу — как в монастыре, методично, со всем возможным тщанием, считая часы.

Зеба все нет.

Что могло с ним случиться? Она выкидывает из головы красочные картины. Пытается выкинуть. Животное — с когтями и зубами. Растение — падающее дерево. Минерал — сталь, цемент, битое стекло. Или человек.

Представим себе, что его вдруг не стало. Разверзается бездна; Тоби ее срочно закрывает. Забудь о своей утрате. Думай о других. О других людях. У Зеба масса ценных умений, незаменимых познаний.

Их так мало. Они так необходимы друг другу. Иногда жизнь в лагере кажется чем-то вроде отпуска, но это не так. Они не сбежали от повседневной жизни. Это и есть теперь их жизнь.

Она говорит Детям Коростеля, что сегодня вечером рассказывать не будет, потому что Зеб оставил у нее в голове историю про Зеба, но ее местами трудно понять, и Тоби должна сначала привести ее в порядок, прежде чем рассказывать. Дети Коростеля спрашивают, не поможет ли рыба, но Тоби отвечает, что нет. Она уходит в огород и сидит там в одиночестве.

Ты проиграла, говорит она себе. Ты проиграла Зеба. Американская Лисица уже прочно вцепилась в него когтями, а также руками и ногами, и присосалась всеми доступными отверстиями тела. Он сам отбросил Тоби, как пустой бумажный пакет. Да и что бы ему помешало? Он ей ничего не обещал.

Вечерний ветерок стихает, сырой жар поднимается от земли, тени сливаются. Зудят комары. Вот луна — уже не такая полная. Снова настал час мотыльков.

Ни приближающихся лучей света, ни голосов. Ничего и никого.

Полуночную вахту она проводит с Джимми, в его закутке, прислушиваясь к его дыханию. Горит одна свеча. В ее свете картинки на одеяле шевелятся и раздуваются. Корова ухмыляется, щенок хохочет. Чайник сбегает с тарелкой.

Аптечный роман

Утром Тоби пропускает общий завтрак. У нее нет настроения ни слушать лекции по эпигенетике, ни чувствовать на себе любопытные взгляды людей, пытающихся понять, как она переносит измену Зеба. Он мог сказать Американской Лисице твердое «нет», но не сказал. Сигнал вполне ясен.

Тоби идет в кухонную сараюшку и отыскивает холодную свинину с корнями лопуха; все это засыхает под перевернутой миской — Ребекка не любит выбрасывать еду.

Тоби садится за стол и озирает окрестности. Вокруг тусуются париковцы, ожидая, когда Крозье выпустит их за ворота и поведет щипать траву вдоль тропинок. Вот и он, в своих библейских простынных одеяниях, с длинным посохом.

У качелей Рен и Голубянка прогуливают туда-сюда Джимми, составляя вместе неуклюжую шестиногую тварь. У него сильно атрофировались мышцы, но он быстро восстановится, несмотря на износ и ущерб: молодость поможет. Аманда там же, сидит на качелях; и несколько Детей Коростеля, пощипывая вездесущие листья кудзу, наблюдают за ними, недоуменно, но без страха.

Со стороны это кажется идиллией, но в ней звучат режущие нотки: пропавшая или сбежавшая париковца все еще не объявилась, Аманда вялая и смотрит в землю, а судя по тому, как напряжены плечи Крозье и как он поглядывает на Рен, он ревнует ее к Джимми, вокруг которого она так хлопочет.

Сама Тоби — тоже одна из таких диссонансных ноток, хотя любому наблюдателю она показалась бы спокойной. Лучше выглядеть спокойной, а благодаря школе вертоградарей Тоби умеет сохранять на лице безмятежность и доброжелательную улыбку.

Но где же Зеб? Почему он до сих пор не вернулся? Нашел ли он Адама Первого? Если Адам ранен, его придется нести. Тогда они пойдут медленнее. Что творится в разрушенном городе, куда Тоби не достигает взглядом? Если б только сотовая связь еще работала! Но башни все повалены; и даже если бы на ячейки все еще подавалась энергия, никто из обитателей саманного дома не сумеет починить аппаратуру. У них есть радиоприемник, который заряжается от вращения рукоятки, но и он сломался.

Нам надо вспомнить искусство подачи дымовых сигналов, думает Тоби. Одна струйка дыма — любит, две струйки — не любит. Три струйки — жгучий гнев.

Она проводит весь день за работой в огороде, решив, что это поможет успокоиться. Если бы только у нее были ульи! Она бы носила пчелам ежедневные новости, как делали они с Пилар давным-давно в саду на крыше «Райский утес». Когда Пилар еще была жива. Можно было бы спросить у пчел совета. Попросить их слетать на разведку, а потом вернуться и доложить, как если бы это были киберпчелы.

«Сегодня мы совершаем память святого Яна Сваммердама, который первым открыл, что Пчелиная Царица — именно царица, а не царь, и что все рабочие Пчелы в улье — сестры; и святых покровителей Пчел, Зосимы и Савватия, что жили в скиту, идя путем самоотвержения и аскетизма, как и мы на свой манер; и святого Ч. Р. Риббэндса, за пристальное изучение стратегий пчелиной коммуникации. И возблагодарим Создателя за самих Пчел, за приносимые ими дары Меда и Пыльцы, за их бесценный труд по опылению Плодов, Орехов и цветущих Овощей. Воистину так! И за утешение, что они приносят нам в тяжелый час своим жужжаньем. Как написал некогда Теннисон, „и пчелы медоносные жужжат“».[6]

Пилар научила ее втирать в кожу каплю маточного молочка, прежде чем идти к пчелам: так они не будут видеть в ней угрозу. Они станут разгуливать по ее лицу и рукам, касаясь крохотными ножками нежно, как ресничками, и легко, как проплывающее облако. Пилар любила говорить, что пчелы — вестники. Они носят вести из невидимого мира в видимый и обратно. Если кто-то из твоих близких переступил порог царства теней, пчелы тебе об этом скажут.