Иван Дроздов - Суд идет Страница 32

— Не понимаю… Что-то в голове треснуло.

Потёр ладонью затылок и вдруг заорал что было сил:

— Не потерплю гвалта!.. Забыли, кто нам деньги даёт!..

Поднялся и, продолжая тереть ладонью затылок, быстрым шагом обошёл раз вокруг стола, другой раз… Остановился возле Чани и ни с того ни с сего схватил его за ворот кителя и так рванул, что тот вылетел из кресла. Но тут же вскочил, отбежал в угол кабинета и закричал:

— Да он же пьян!..

И побежал к двери, но Гюнт двумя прыжками настиг его и швырнул в другой угол кабинета. И в тот момент, когда он, сверкая дикими глазами, возвращался на своё место, сидевший от него по правую руку адмирал, такой же могучий сложением, как Гюнт, ощутил резкий толчок в затылок. Повернулся влево, потом вправо и, никого сзади себя не увидев, решил, что как-то незаметно своим кулачищем и его хватил Гюнт. Приподнялся в кресле, заорал:

— Вы пьяны, Гюнт! Или слетели с копыт!..

— Я пьян?.. Вы что себе позволяете, скотина Патрик?..

— Кто скотина? — заорал адмирал Патрик и со всего размаху залепил пощёчину Гюнту. И Гюнт, задохнувшись от ярости, выдернул из-под себя кресло и швырнул его в сидящих за столом, но те успели пригнуться, залезли под стол и на мгновение притихли. Кто-то позвонил по мобильнику в санитарную часть и сказал, что Гюнт сошёл с ума, быстрее пришлите врачей.

Папаша Джо смотрел на эту сцену и не верил своим глазам. Драгане он сказал:

— Это фантастика. Такого не может быть.

Драгана знала, что её супруг Борис Простаков испытывал недавно открытый им способ именно такого воздействия на мозг лучей Импульсатора, и сказала Папе Джо:

— Наш Василий решил наказать членов комитета за войну в Ираке и превратил ваших генералов в пьяных дебоширов. Он ударил их большой дозой лучей Импульсатора. В малой дозе эти лучи лечат людей, а большие… вот смотрите, во что превратились важные и умные дяди.

А тем временем члены комитета, один за другим, вышли из кабинета, а генерал Гюнт надел кожаный плащ и тоже хотел выйти, но путь ему преградили два дюжих санитара. Один из них что-то хотел спросить, но Гюнт хватил его кулачищем по уху и уж хотел ударить второго, но санитары его схватили и потащили к двери. Но генерал вырвался и стал избивать обоих. Тогда санитары как-то изловчились, схватили Гюнта за руки и подтащили к раскрытому окну. Здесь они приподняли полы его кожаного пальто, перевалили грузное тело через подоконник. Генерал повис за окном. Санитары подсунули полы его пальто под раму, крепко закрыли окно и генерал остался висеть снаружи. Некоторое время он висел молча, очевидно не понимая, что с ним произошло, а затем истошным голосом стал звать на помощь.

Папа Джо повернулся к помощнику Кларку:

— Кларк, вы понимаете, что происходит?

— Признаться, не очень. Я всего ожидал от Василия, но чтобы сыграть такую штуку!..

Папа Джо перевёл взгляд на губернатора. Тот тихо и как будто виновато проговорил:

— Если у них есть такое!..

И он пожал плечами.

Драгана выключила компьютер.

Глава шестая

Во время всех этих необыкновенных и совершенно неожиданных для меня событий я жил на Русском острове и собирал материал для очередного своего романа «Славянский котёл», который, кстати сказать, недавно напечатан в Санкт-Петербурге в лестной для каждого писателя серии «Русский роман». Проживал я в доме дяди Драганы, адмирала Яна Станишича. Адмирал был командующим американской эскадрой, но недавно вышел в отставку, и племянница предложила ему стать главным администратором острова и подарила ему дворец, который некогда был построен для неё, хозяйки острова.

Русский остров купил для горячо любимой внучки дедушка Драган, известный в Америке миллиардер, владелец танкерного нефтяного флота, — он время от времени прилетал на остров на личном серебристом вертолёте с роскошным салоном на двенадцать пассажиров. Жил он то во дворце у внучки, то у своего сына адмирала Яна. Станишичи — сербы по национальности, но в каждом из них я нашёл много чисто русского духа, из чего сделал вывод: все славянские народы имеют один общий корень, и это в будущем послужит основой для тесного сплочения славян и их выступления на мировой арене как единой могучей силы. Только эта славянская цивилизация и найдёт в себе энергию для спасения человечества от всеобщего распада и растления, которые несёт с собой безнациональная, потерявшая свой курс в мировой истории Америка.

Я скоро сдружился с врачом-психологом, нашим соотечественником, а теперь гражданином Америки Ноем Исааковичем. Он был приставлен к русскому учёному, выкраденному американцами, но затем каким-то чудесным образом попавшему на Русский остров, Борису Простакову для поддержания в нём постоянного хорошего настроения и работоспособности. Ной Исаакович прознал, что я являюсь личным гостем хозяйки острова и пользуюсь дружеским расположением её дяди адмирала Станишича, быстро ко мне пристроился и незаметно для меня стал очень нужным, почти незаменимым человеком. Я же по своей первородной, свойственной для многих русских простоте скоро завоевал его расположение. В своей жизни я четверть века работал в редакциях газет и журналов, десять лет был сотрудником «Известий». Эта газета — правительственный официоз, имела печальную славу эпицентра советского еврейства, и я, тесно общаясь с евреями, находясь со многими из них в дружеских отношениях, невольно усвоил характерные черты этих людей, их жесты, интонацию разговора, и это быстро заметил Ной Исаакович. В обыкновенной для врача-психолога дружественной манере он однажды воскликнул:

— Хо! Дорогой Иван Владимирович! Я слышу в вашей речи родные нотки, и даже что-то от старого Бердичева, где я родился и жил в еврейском квартале, — уж нет ли в вашем роду…

Я в том же тоне ответил ему:

— Ну, что вы такое говорите! Мы сколько уже веков живём вместе в России, давно перемешались, — в вас я вижу немного от Арона, а во мне, наверное, чуть больше будет от Ивана. У русского народа есть пословица: с кем поведёшься, того и наберёшься.

Ной Исаакович, видя мою незанятость, предложил мне прогуляться с ним по острову, и мы пошли в сторону гостиницы «Илья Муромец». И когда поравнялись с ней и нам во всей красе открылся её фасад с колоннами из зеленого мрамора, Ной Исаакович остановился и, взмахнув руками, проговорил:

— Может быть, вы мне скажете, зачем понадобилось этой взбалмошной особе продавать самую лучшую на острове гостиницу?..

Я пожал плечами и промолчал. Понимал, что взбалмошной доктор называл хозяйку острова Драгану, и мне такая небрежная реплика в адрес обожаемой мною женщины не понравилась, но я знал характер евреев, их стремление всё принизить, умалить, а если подвернётся случай, то и совсем представить в дурном виде, и не считал нужным в этом тоне поддерживать разговор. Но доктор не унимался:

— Если вы не знаете, то я вам скажу: она решила все деньги, вырученные за эту гостиницу, положить на счета «Евпатия Коловрата». Да, представьте себе: я это слышал от хорошего человека. Но если это так, тогда скажите, зачем она будет делать такую глупость? «Евпатий» — беглый корабль, его рано или поздно поймают, а если не поймают, то подошлют к нему подводную лодку, и будет с ним то, что случилось с «Курском». И кто же тогда получит деньги со счетов? А я вам скажу: деньги никто не получит, и они залягут в подвалах банков. Подвалы там большие, и в них несгораемые сейфы — уж такие сейфы, что будут побольше пульмановских вагонов. Она молодая и ничего об этом не знает. Но если ты не знаешь, то спроси умных людей, они тебе скажут, как и что надо делать. Но, может быть, всё это не так?

Я пожимал плечами. И Ной Исаакович, очевидно, решил, что у меня сегодня плохое настроение, оставил тему о продаже гостиницы и стал подыскивать такие темы, чтобы я ему охотно отвечал. Тут из гостиницы в сопровождении группы восточных людей вышел президент Ахмет Жан и, увидев нас, направился к нам. Я успел заметить, что ко мне он проявлял интерес и при встречах кланялся, как это делают русские люди, и если случалась свободная минута, подходил ко мне, спрашивал, как мне нравится погода южно-американских тёплых морей, или задавал вопрос: нет ли свежих вестей из России?

По заведённому на Востоке обычаю, Ахмет Жан, как человек богатый, выходец из царствующей фамилии, получал образование в Европе. Два года он слушал лекции в Московском университете, довольно бойко и правильно говорил по-русски, потом жил в Лондоне и заканчивал образование в Париже. Америку он игнорировал как страну, ненавистную ему с детства. Ко мне относился вполне дружественно и, будучи по природе человеком горячим и откровенным, многое мне доверял. Может быть, это мне так казалось, но я ему платил отеческим уважением. Так или иначе, но каждый раз, встречая меня, он почтительно кланялся и, пожимая руку, ещё раз наклонял голову, подчёркивая особое ко мне уважение. Несомненно, в этом сказывалось его отношение к России, которая во всём помогала его стране и при каждом случае защищала её на международной арене.