Стэн Барстоу - Рассказ о брате Страница 32

Прежняя жизнь ушла навсегда, и навсегда порвалась связь с прошлым. Фактически Маргарет пять месяцев жила в совершенно чужом городе. Осознанно или нет, она полностью погрузилась в свою новую жизнь.

Из фирмы «Холлис» она ушла. Проводить время со Стивеном и каждый день видеть Бренду-нет, работа, которая была у нее здесь, никак не могла скрасить такую ситуацию. Сам Стивен был в этом отношении беспардонным до крайности, и однажды при Бренде ей пришлось отказать ему, сославшись на то, что она занята. Сидеть восемь часов подряд рядом с человеком, который страстно желает получить то, что тебе даром не нужно, — это уж слишком. Стивен в общем‑то нравился ей. Нравилось бывать с ним в городе, нравилось, как чинно он на прощанье целовал ее в машине. Когда она со словами «ну что ж, хватит, мне пора» слегка отталкивала его, она знала, что тем самым не просто сдерживает его пыл, но и усиливает уважение к себе, как бы фиксируя некую дистанцию. Нет, она отнюдь не расставляла сети, поскольку совсем не хотела его поймать. Если он обсуждал ее со своими приятелями, то, наверное, с озадаченным видом — так, по крайней мере, казалось ей.

Небольшой рекламной фирме понадобилась машинистка, и Маргарет перешла на эту работу. Выполняла обычные обязанности секретарши, однако оказалось, ее предшественница была чудовищно небрежной, и очень скоро Маргарет с удивленьем обнаружила, что тут благодарны ей просто за аккуратность. Во главе фирмы «Мейпл и Эддерлей» стояли два сравнительно молодых и предприимчивых человека, усиленно двигавших дело. Маргарет поняла, что сможет закрепиться у них и в будущем даже получить более серьезную и интересную работу, если, конечно, захочет. Главное, если решится остаться в городе.

Ну а хочет она остаться здесь или просто больше податься некуда? Ей казалось, теперешняя жизнь — своеобразная интерлюдия, как сказал бы Уилф, проходной эпизод между большими драматическими сценами. Позади остался Флойд — ее постепенно затухающая боль. Воспоминания о нем все еще ранили, однако теперь она понимала, что, впервые испытав настоящую взрослую любовь, она полюбила не столько даже Флойда, сколько само это чувство. Флойд стер осадок от ее первого болезненного опыта на сеновале в Эмхерсте. Тогда, в семнадцать лет, она пошла на это не из‑за страсти, а просто из вызова: тетке казалось, что ее приятель ей совсем не пара. Так невинное ухаживанье закончилось чем‑то унизительным, неприятным и, как ей тогда казалось, бросающим тень на всю ее жизнь.

Между тем в доме произошли перемены. Уехал мистер Мостин, с которым она почти не общалась, вообще редко его видела. Он давно ухаживал за одной вдовой на другом конце города, и вот наконец они решили пожениться. Отъезд прошел совершенно незамеченным, и Поппи пока еще не сдала освободившуюся комнату.

Гораздо более важным событием стал приезд мужа. Поначалу было даже как‑то странно повсюду видеть его круглую голову, на висках и затылке волосы у него пострижены очень высоко, а на макушке густо намазаны бриолином. Особенно непривычно было наблюдать, как эта круглая голова торчит из‑за газеты: утром он сидел на кухне рядом с Поппи, нарушая тем самым то впечатление полной самостоятельности, которое всегда исходило от нее.

Никогда раньше Маргарет не встречала таких самоуверенных людей: мистер Суолоу со своими ярко — голубыми глазами, казалось, только и делает, что всех и вся оценивает, взвешивает, сортирует и раскладывает по полочкам. Иногда он любил поболтать и тогда по любому предмету высказывался самым решительным образом. О себе он особо не распространялся, хотя любил напомнить, что кое‑что повидал в жизни и знает людям цену. Все это вызывало у Поппи довольно ехидные насмешки. Как они общались, когда оставались вдвоем, Маргарет, конечно, не знала, но в присутствии Маргарет или Уилфа отношение Поппи можно было выразить словами: «Мели, мели, дорогой, только слышала я все это». Сам мистер Суолоу, казалось, ничего этого не замечал, вел себя ровно и спокойно, а в его манерах даже была какая‑то старомодная любезность. Незнакомый человек, случайно оказавшись в их доме, вполне мог бы решить, что это подобие мистера Мостина: ухаживал за своей будущей женой спокойно, с достоинством, много лет, потом женился, и в семье у него все так же прочно и спокойно.

Однако Маргарет с самого момента его появления в доме почувствовала нечто такое, что ей совсем не понравилось. Да и вежливость его не успокаивала, а скорее настораживала. Чувствовалось, что, несмотря на внешнее спокойствие, он способен на приступы бешеной ярости. Периоды болтливости сменялись у него полным молчанием, в это время казалось, что мистер Суолоу совсем не спит, а только за всем наблюдает. В такие дни дома нельзя было шагу ступить, чтоб не натолкнуться на него. Однажды Маргарет вернулась довольно поздно, в доме стояла полная тишина, и, когда во мраке темной прихожей неожиданно материализовался мистер Суолоу, она сильно напугалась. В другой раз она съела что‑то не то и ночью встала, чтоб пойти в ванную. Открыла дверь своей комнаты и замерла на месте: на площадке, ухватившись за перила и не двигаясь, стояла темная фигура. На Маргарет была одна пижама, она быстро пошла назад, в комнату, за халатом, а когда вернулась, Суолоу уже ушел. Уж лучше б он остался и обменялся с нею парой слов. Выйти из ванной тоже стоило ей нервного напряжения. На этот раз площадка была пуста, но тут на лестнице послышались шаги — Маргарет бросилась в комнату, заперла дверь па ключ и дрожа забралась в постель.

На какое‑то время Суолоу устроился разнорабочим на местную фабрику, но в ноябре то ли потерял работу, то ли бросил, во всяком случае, теперь он целыми днями слонялся по дому. С извиняющейся интонацией Поппи объяснила Маргарет, что у мужа от вредных красителей на руках развился дерматит и что скоро он устроится на другую работу — как только подвернется что‑нибудь подходящее. Именно в это время у супругов явно ухудшились отношения. Добродушное подтрунивание сменилось у Поппи тоном неприязненным и резким, Суолоу все выслушивал в холодном молчании. По вечерам накопившаяся за день желчь выливалась в открытые ссоры. Через стену неразборчиво доносились взвинченные голоса.

До Маргарет каким‑то образом дошли сведения, что Суолоу сидел в тюрьме. Раза два она попыталась вызвать Уилфа на разговор. Перед приездом Суолоу он сказал ей, что, как выяснилось, Поппи не вдова, просто не живет со своим мужем, тот работал где‑то на юге, а теперь они решили попробовать начать все сначала. Однако Уилф уклонялся от разъяснений. Она понимала: он не может обсуждать Поппи и ее мужа иначе как с позиции собственного интимного опыта, о котором Маргарет по идее не должна ничего знать.

Бедный Уилф! Потерять Поппи, и из‑за кого! Если б Маргарет немного хуже относилась к Уилфу и немного лучше к Суолоу, ситуация могла бы даже показаться ей забавной. Интересно, когда он узнал про существование мужа? Наверное, он заставил себя порадоваться за Поп — пи. Конечно, он привязан к ней, но у них не было будущего, и, пожалуй, даже к лучшему, что все так кончилось. На Уилфа эта перемена жизни имела благотворное действие: заставила полностью погрузиться в работу.

Ей нравилось, что под личиной несерьезности у него скрывается настоящая целеустремленность, уважение к собственному труду. Ей многое нравилось в Уилфе. Она чувствовала, в ней растет чувство привязанности к нему, и даже после того, как он, сходив с ней раза два в город, целиком занялся книгой и вроде не замечал ее, она все‑таки надеялась, что остался он жить в этом доме немножечко и из‑за нее, хотя, может, и сам не сознает этого.

Период его полной отрешенности от внешнего мира подходил между тем к концу. Когда они с Маргарет утром ехали вместе в город, он уже был более разговорчив, снова стал шутить. Когда же он предложит сходить куда‑нибудь вдвоем?

Уилф закончил роман за два месяца. Почувствовал прилив энергии, работал каждый день с семи вечера до полуночи, а иногда и до утра. Жаль было тратить целый день на то, чтобы зарабатывать деньги, но теперь он уже привык к этой своей двойной жизни, и в мозгу, даже когда высчитывал расценки, премии, надбавки, время прихода и ухода и подоходный налог, ни на минуту не прекращалась писательская работа. Он знал, что хозяева довольны им, и совсем не хотел, чтоб у них переменилось мнение. А вечером… Казалось, все то, что накопилось у него в душе с тех пор, как он взялся за роман, рвалось наружу, будто открылись ворота гигантской плотины, и уже невозможно стало печатать двумя пальцами — это задерживало и мешало, он хватался за ручку — и размашистые каракули покрывали страницу за страницей. Наутро он иногда и сам не мог разобрать, что написал. Внутренняя энергия заключительной части романа заставила вернуться к началу и, по существу, полностью переписать его. Ну и работа! Но он был счастлив.