Владимир Колотенко - Любовь? Пожалуйста!:))) (сборник) Страница 32

Большего счастья, чем бродить по истории своей родины она и знать не хотела! А тут еще – его предложение! И ему было лестно слышать так часто произносимое ею: «Я тебе так благодарна!».

Километрах в тридцати от Ларнаки ей вдруг вздумалось забраться на самую высокую гору. Он, пыхтя, лез за ней. У стен монастыря Ставровуни она отдышалась и потом вдруг запела.

Он никогда прежде не слышал, как она пела.

Это было прекрасно.

Ему показалось, что пела сирена: он просто терял сознание и у него слипались глаза.

– Вот точно также ждала его и Пенелопа, – сказала она.

– Кого?

– Единственного…

Она произнесла это просто, затем продолжала:

– Этот монастырь построили по приказу Елены, матери императора Константина, той самой, кто подарила ему кусочек чудотворного креста, на котором был распят сам Иисус… Ты любишь Иисуса?

Он промолчал.

– Говорят, кто к нему прикасался, тот сам мог сотворить себе чудо.

– К Иисусу?

– К кресту.

– Слушай…

– Что?

– Ничего…

У него просто не было слов. Еще день пропал. Затем она долго по-гречески говорила с каким-то отшельником. Он стоял рядом, ждал, ни слова не понимая. Он только видел, как этот хилый уродец заглядывался на ее почти не прикрытую грудь и время от времени рылся под своей драной накидкой в своем поганом паху.

– Ты говоришь по-гречески? – спросил он, когда они уже спускались вниз.

– Пф!.. По-английски, немецки, испански, французски и итальянски… И даже, представь себе, по-турецки… Qudusque tandem! До каких же пор, наконец! Это итальянский, Цицерон против Каталины. Или вот: Lascia le donnę е studia la matmat.ica, что значит: брось женщин и займись математикой! Это тоже по-итальянски.

Он не понимал: это был намек?

От этого ее «пф!» его кожа бралась пупырышками.

– Ты весь дрожишь…

Он не мог держать себя в руках, злился, сам не понимая причины. Или понимая…

– Не злись, – говорила она, – ну, пожалуйста…

– Я в отчаянии…

– Ну что ты! Хочешь, я тебе доскажу про ту…

– Я уже знаю каждое твое слово про твою амфору.

– Ты не знаешь конца.

– Конец у всех одинаковый. И я чувствую, что и мой приближается.

– Ну, пожалуйста, не говори так… Идем лучше я покажу тебе чудо!

Они возвращались в гостиницу поздно вечером. Он был чуть живой, а она никогда не уставала. И откуда, удивлялся он, в этом маленьком хрупком изящном тельце столько неутомимой прыти?

– Хорошо, я расскажу тебе, чем все там кончилось.

Ему некуда было деваться. Она призадумалась и продолжала:

– Аристо не мог дождаться утра, и уже с первыми лучами помчался к тому месту, где упало зерно. И, О Боже! Перед ним стояла распрелестная раскрасавица, черноглазая, белолицая, тонконогая и лишь легкая прозрачная белая туника прикрывала одно плечо, а второе – сияло своей белизной и атласностью… Она была, знаешь, ну прям… вся такая… Глаз не отвести…

– Такая как ты…

– Да. Как я… Точь-в-точь… Тебе нравится?

– Что?

– Легенда.

– Ты – да! – сказал он и потянулся к ней рукой.

А она только убрала плечо. Наступила тишина.

– Все? – спросил потом он.

Она не ответила.

На седьмой день он раскрыл коробки и пока она спала, положил рядом с ней ее свадебное платье. Этой уловкой он хотел положить край всем страданиям юного Вертера. У него, считал он, это был последний шанс. И сколько же можно водить его за нос?!

Он дождался, когда она откроет глаза.

– Привет…

Она улыбнулась ему своей славной улыбкой.

– Ой! Что это?

Теперь улыбался он.

– Вот! Твое платье, – сказал он и торжественно добавил, – свадебное…

– Ой! Правда?!!

Конечно же, она была ошеломлена!

– Милый Андрей, я так рада! Слушай, ты у меня просто прелесть!.. Ну, ты просто… знаешь!.. Господи, красота-то какая!.. Это мне?

– Кому же еще?

– И фата?

– А то!!!

Ну, теперь-то ты, что мне скажешь? Только вздумай меня отпихнуть!

– Я так рада! А ты?

– Хм!..

– Ты делаешь мне еще одно предложение?

Он чувствовал себя живым Аполлоном Бельведерским.

– Хочешь, я за это тебе расскажу…

О, Мой Бог!!!

– Собственно, ты уже все знаешь. И знаешь, чем там все кончилось?

– Ясно чем: они поженились.

– Они долго жили и умерли в один час.

– В один день!

– И час…

Она все еще лежала с закрытыми глазами, ее свадебное платье лежало рядом…

– Хочешь примерить? – спросил он.

– Не сегодня…

У него задрожали руки.

– Я пойду, пройдусь, – сказал он.

– Как хочешь, – сказала она.

Прошел еще один день… Он считал – пропал! Он был в полном отчаянии: что такое он должен сделать, чтобы она забыла про свою амфору и своего Аристо? Как выбить из ее умной головки эту дикую блажь? Он не понимал, как можно так долго жить какой-то воздушной иллюзией!

После обеда она прилегла, а он ушел к морю. И сидел там в раздумьи, слушая шелест волн.

Только к вечеру он вернулся в номер. Он был пуст.

– Эй, ты где?

Он нашел ее на берегу. Она сидела на том самом камне, где вчера она пела, и казалась статуей. Слабый ветерок шевелил ее черные волосы и, казалось, что эта черная статуя оживала. Было так тихо, что слышно было, как о чем-то своем перешептываются даже камни.

Она тоже не пела. И казалось, что это она говорит с камнями.

– Что ты делаешь?

– Тише, пожалуйста…

Он присел рядом и ждал, пока они наговорятся. Но она теперь только слушала.

– Ты меня так и не расслышал, – сказала она и взяла его руку.

Весь вечер они молчали, и он не осмелился ничего предпринимать. А наутро вдруг заявил:

– Завтра вылетаем…

– Правда?

Она даже обрадовалась.

– Какой же ты у меня молодец! Я бы не дожила до конца…

Он отказывался ее понимать!

– Я должна тебе все рассказать, – сказала она, – ты поймешь… ты же умница!

И впервые за вечер тепло улыбнулась ему.

– Ты послушаешь?

– Хорошо…

Она долго думала, прежде чем начать. День угасал. Они лежали рядом в траве.

– Знаешь… любовь…

Она сказала только эти два слова и снова умокла.

– А ты знаешь, что такое любовь? – вдруг спросила она.

– Я тебя люблю!..

– Ты потерпи, это пройдет…

Она произнесла это едва слышно. И добавила:

– Ты – милый… Это – славно… Ну, слушай же, слушай…

Она еще помолчала секунду, затем:

– В детстве я любила бродить одна вот по этим тропинкам… Как козочка, да… Я люблю одиночество… В нем там, как в раю… Было детство, красивое, праздничное… Я ж гречанка, ты знаешь… Я привыкла всегда быть одной, хоть любила родителей… И люблю… Там, в том детстве я каждый день ждала чуда, там все его ждут, верно?..

Она помолчала секунду, затем:

– Он был лет на пять старше меня… Мы любили взбираться вон на ту самую гору… И мечтать… Ты же любишь мечтать? Мы мечтали, что когда подрастем… мне было только семь, он был старше, вихрастый… Мы мечтали, когда и я вырасту – убежать… Найти совсем маленький островок и там жить… Представляешь? Ты не знаешь, какое это счастье!.. Там на том островке… Мы – знали… Мы ведь сами его создавали и уже лелеяли… Понимаешь?.. Он уехал с родителями на следующий год, и я вырасти не успела… И вон на той самой скале поклялись… что вернемся, и он тоже клялся… Это… Это как… Клятва детства – это ж на века… Ты пойми… Я ждала… Потом выросла… Мне было уже пятнадцать, и я была совсем взрослая, он – не возвращался…

Я забилась в трюм какого-то большого белого лайнера и уплыла. Я хотела его найти. Где? Я не знала. Я молила Бога помочь, Он был глух. Я и уехала отсюда. Я его не нашла… Потом, уже в Москве я узнала, что он в Англии, жив-здоров… Ну, да ладно… Вот такая история… Грустная… Правда? Ты прости… Его звали Гермес… Как того Бога…

Потом они шли, рука в руке, и молчали…

– Ты только не жалей меня, ладно?

Он не знал, что ответить, только крепче сжал ее пальцы. Ревновал ли? Пожалуй…

На следующий день они так и не уехали. Она, козочка, снова бегала по своим любимым тропинкам, смеясь и радуясь, тонконогая, белотелая, он не мог на нее насмотреться: за что ему это счастье?

Лицо ее уже взялось румянцем – солнце здесь безжалостно!

– Платье ты хоть примеришь? – спросил он, когда они вернулись в номер.

– Да! Мне нравится! Этот шлейф, представляешь?!! А какая фата!.. Господи, какой же ты у меня!.. Я так рада тебе!.. Всегда, знаешь…

Лед растаял…

Да, и фата, и платье… А какой пышный и роскошный шлейф!

Королева!

На выданье…

И какие глазищи!…

Это была последняя ночь.

Они уже улеглись, прижимаясь друг к другу, и она, уже засыпая шепнула:

– Ты – самый лучший… Обними меня…

Он прижался… Они были совсем голенькие… Как дети.

– Нет-нет, – сказала она, – не сегодня…

И уже задышала, как дышат спящие.

Он не шевелился. Эта длительная осада привела его в бешенство. Она извела его обещаниями. Боясь ее разбудить, он лежал без единого движения, только мозг его гневно работал. Там кипела смола, нет чугун! Да, чугун! Череп был мартеновской печью, а чугун аж пузырился. Но весь стон его был в животе, в самом самом его низу, да, аж там! Там – звенело! И вот это кипение черепа и вот этот-то стон со всем этим звоном и стали вдруг вместе дружить. Нет, нет в мире силы, способной унять этот союз черта с дьяволом!..