Леонид Пантелеев - Верую… Страница 34

Жив ли?..

Да, человек думающий не может не искать Бога. Душа просыпается и тянется к высокому. Далеко не всем удается достигнуть этих высот, и тогда человек страдает.

В 1958 году я лежал в нервной больнице, лечился от бессонницы. Вместе со мной, в один час со мной поступил в приемный покой больницы человек моего приблизительно возраста — архитектор Сабуров. Он тоже страдал и бессонницей, и раздражительностью, и всем прочим, что сопутствует сильной неврастении. Оснований для этого у Сабурова было не меньше, чем у меня.

В июле 1941 года молодой архитектор записался в народное ополчение. В августе, когда шли бои за город Пушкин, этот очкастый интеллигент, совершенно измотанный, в то время еще бессонницей не страдавший и тем не менее трое суток подряд не знавший сна, забрел каким-то образом в Екатерининский дворец. В одном из покоев он увидел уютный старинный диван, над которым белела картонка:

«На этом диване родился Александр I».

Не поборов соблазна, Сабуров прилег и сразу провалился в сон. А когда очнулся, над ним стояли с автоматами в руках — немцы.

Я не помню всех подробностей его рассказа, запомнил только, что в плену он был недолго, а все остальное время немецкого владычества работал в Новгороде — главным архитектором епархиального управления. Восстанавливал в городе и в области храмы.

Он вращался среди духовенства, видел религиозный подъем, охвативший духовно раскрепощенный народ, видел переполненные храмы, любовался всем этим, вдохновенно трудился над восстановлением древних соборов, а сам, воспитанный в неверии, был от всего этого душевно далек, оставался неверующим.

— А я так хотел и хочу верить, — с неподдельной мукой в голосе говорил он мне на прогулке в маленьком больничном садике. — Я бы многое отдал, чтобы поверить в Бога!..

После освобождения Новгорода Сабуров получил срок, в тюрьмах и лагерях он тоже видел много верующих и тоже завидовал им и страдал. В больнице, в том же садике, где мы с ним гуляли, он познакомился с женщиной, которая стала потом его женой. Умер он несколько лет назад, в Иванове, об этом мне сообщила его жена. Нашел ли он Бога — не знаю… Но искал и жаждал он Его страстно.

А вот что я прочел в дневнике Л. К. Чуковской:

«Нам бы, после всех наших потерь, хоть какой-нибудь мистицизм, хоть какую-нибудь веру в бессмертие! Нет, у меня нет. И вера только в то, что если человек в этой жизни, вопреки всему, успел выразить себя, то он будет жить в делах своих и в памяти людей, которых он любил… Но Туся идет дальше. Она говорит, что всю жизнь человек добывает себе душу, и если душа успела родиться вполне — как душа Пушкина или Толстого, — то она будет жить и после смерти — нет, не только в памяти людей, а и сама жить и чувствовать, что живет…»

И в этом случае я не уверен, что Лидия Корнеевна верно поняла и точно изложила слова Т. Г. Габбе (ибо «Туся» это она — Габбе), но «нам бы хоть какой-нибудь мистицизм» — это вырвалось из души самой Лиды Чуковской. Правда, это не сабуровская жажда веры. Здесь все-таки больше рассудка, риторики, чем души.

Но, как часто бывает, можно и умом дойти до сознания, что жизнь без веры труднее, чем с верой. Не то же ли имела в виду Тусина и Лидина подруга А. И. Любарская, когда несколько лет назад сказала мне:

— Я убедилась, что человека надо с детских лет воспитывать в религиозном духе.

Но — КТО будет воспитывать? Неверующим или индифферентным родителям это и в голову не придет. Атеистическому государству — тем более. Задумываешься над этим и вдруг начинаешь понимать ход мысли Игоря Огурцова и того молодого последователя его, который с горечью сказал мне:

— Меня же не научили!..

Да, это соблазнительный путь — христианизация общества по Огурцову. Но еще и еще раз скажу — соблазнительный, но и ложный путь!

Всякая скороспелость опасна и в политике, и в экономике, — вспомним «культурную революцию» или насильственную всеобщую коллективизацию. Сколько бед наделали эти всероссийские авралы. Тем более опасна скороспелость в деле духовного возрождения нашего несчастного народа.

Да, очень много времени потребуется, чтобы мирным, ненасильственным путем, без подстегивания, без принуждения привести страну к истинному православию и к истинному христианству.

Давно ли я выписывал — не без некоторого умиления — выдержки из интервью, которое дал корреспонденту «Комсомольской правды» зампредседателя Совета по делам религий Фуров. В стране 20 000 действующих храмов, исключается оскорбление чувств верующих. Советские законы считают уголовно наказуемым деянием отказ гражданам в приеме на работу или в учебное заведение в зависимости от их отношения к религии… Но вот прошел месяц или полтора, развертываю ту же газету и читаю воспоминания старого комсомольца о том, какие героические дела творились у них в районе в первые годы революции. Первую сельскохозяйственную коммуну основали там, оказывается, сектанты-евангелисты. Надо было ее, эту лжекоммуну, «прикрыть». И вот поручают двум комсомольцам проникнуть в секту и «разложить ее изнутри»… В результате и коммуны не стало, и секта «распалась». А что это такое, мы хорошо знаем. Это судебный процесс, это лишение родительских прав, осиротевшие дети, этап, Соловки, Нарым, Колыма… Но сейчас я думаю не о судьбе этой христианской коммуны и не о судьбе коммунаров-евангелистов, а о тех восторженных, романтических тонах, в каких все это подается на газетной странице.

И невольно задумываешься: не вдохновляют ли подобные мемуары и нынешних молодых на такую же романтику? Не проникают ли и сейчас?

Такая мысль у меня, грешного, не раз возникала. Что ж — дело интересное, выгодное и при этом абсолютно безопасное. Это — не шпионаж в пользу нашей разведки где-нибудь в ФРГ или США. Там если засыпался и не был при этом застрелен — получай бессрочную каторгу или 99 лет Синг-Синга. А в семинарии, в секте, в синоде — во-первых, некому тебя ловить, там ничего похожего на контрразведку нет и быть не может. А во-вторых, если и попался — получай комсомольское или партийное взыскание за некачественную работу и переключайся на другую работу, возможно на той же стезе.

Конечно, все это предположения. Но ведь нельзя сказать, что предположения совсем уж безосновательные. Было бы даже, пожалуй, странно, если бы в стране, где проникают повсюду, не было бы сделано попыток проникнуть и в эту сферу. Засылают же своих людей на радиостанции «Свобода» и «Свободная Европа», в секретариат рейхсканцлера, к черту на кулички, в кратер вулкана… Неужели же труднее внедрить своего человека, скажем, в духовную семинарию?

Где-то я слышал или читал, что церковное руководство принимает меры, чтобы такого быть не могло. Поступающий в семинарию должен представить рекомендацию приходского священника или своего духовного отца… Но ведь если готовиться заблаговременно и если хорошо, талантливо притвориться — трудно ли раздобыть и рекомендацию?

Пишу обо всем этом, а что-то внутри говорит: не надо! Не надо!..

Больно писать об этом.

В годы молодости такие мысли ко мне не приходили. Я уже писал, что вообще в те годы личность священника моего внимания особенно не привлекала. И мысли о священнике не отвлекали от молитвы. Сейчас это чаще бывает. Отвлекаюсь. Вглядываюсь. Вдумываюсь.

Естественно ли такое?

И удивительно ли, что и сны мои, сладкие сны о церкви нет-нет да и замутятся, что к сладости их нет-нет да и примешается горечь.

Говорят: можно верить в Бога и не ходить в церковь. Можно, разумеется. Но если не ходишь, значит, ее отрицаешь. Не признаешь ее нужность. А кто же тогда научит и где научат? Законам Господним. Молитве. Даже самое слово Бог откуда тогда возьмется?

Ведь того, кто так думает — что можно верить без церкви, — кто-то все-таки научил. Ведь кем-то в нем эта мысль была разбужена. Ведь прежде чем возникло у него представление, что возможна молитва без храма, должны были существовать в природе и молитва и храм.

Научил этого человека сам Господь Бог?

Да, я верю, что такое возможно. Как верю вообще в возможность чуда и откровения.

Но такого рода чудеса на нашей грешной земле совершаются не часто. И речь идет не об исключительных личностях, не о богоизбранных, а обо всех нас, о тех, кто в массе своей называется народом.

Церковь нужна нам, как учительница веры и учительница жизни. Особенно в наших условиях, в атеистическом государстве, где школа ничему этому не учит, наоборот, воспитывает самое низменное, скотское безбожие, самую дубовую бездуховность, самый унылый нигилизм…

Выше я уже говорил об этом — о назначении церкви, как я его понимаю. Говорил я и о том, что церковь — это место, где душа человеческая ближе, чем где-либо, к престолу Божьему, молитва горячее, слезы отраднее… Говорят: массовый психоз, соответствующая обстановка, лампады, песнопения, воскурения ладана… Да нет, я уже писал, — и всякий истинно верующий подтвердит это, — что благодать нисходит на нас и в пустом храме, где не поет хор, не играет орган, не мерцают свечи, не курится ладан.