Михаил Веллер - Приключения майора Звягина. Роман воспитания Страница 35

Володя деревянно кивнул, не своим голосом идиотски сказал:

— Естественно, — хотя что ж тут было естественного, с другой стороны, и, шарахаясь и задевая стены, пошел на кухню. Там он уронил ряд предметов кухонной утвари и сварил кофе.

— Надеюсь, я вас не очень шокирую, — просто и дружественно произнесла Марина, прихлебывая.

— Н-нет, — проблеял он, тщетно изображая, что все в порядке.

— А душ тоже можно принять?

— П-пы-пожалуйста.

Через минуту она высунулась из ванной, где шумел душ:

— Володя, извините, вы не заняты? Можно вас на минуточку?

Он пошел на зов, с трудом храня равновесие в карусели грез, видений, мечтаний и прочих вожделений.

— Я злоупотребляю вашим гостеприимством, но если бы вы были так любезны потереть между лопаток, — она была сама вежливость, воспитанность и простота, и от этого контраста ее тона и ситуации, к которой этот тон применялся, у Володи заклинивало мозги.

— Я бы советовала вам раздеться, а то всю одежду намочит, — порекомендовала она, изгибаясь всем задним фасадом под его рукой с намыленной губкой.

Шнур догорел. «Не может быть!!» — взорвался в мозгу динамитный патрон, и Володя, ослепнув от предощущения невозможных наяву блаженств, бросился в море любви.

Это оказалось весьма бурное море, ласковое и нежное, где шторм и штиль сменяли друг друга, а качка бросала до небес, отделяя душу от тела, и неизвестно, сколько именно алмазов можно насчитать в упомянутых небесах, но море было бескрайне и неутомимо, и Володя сосчитал все алмазы, или во всяком случае гораздо более, нежели мог предполагать.

— Откуда ты взялась?.. — неземным голосом вопросил он, с трудом всплывая в реальность, где через полчаса дочка должна была вернуться из школы.

— С улицы, отвечал Гаврош. — Она поцеловала его, встала с измочаленной постели и пошла в душ. — Нет-нет, теперь я сама.

После душа влезла в пальто, из другого кармана извлекла косметичку и стала набрасывать грим.

— А теперь — еще кофе и пару бутербродов. — Скомандовала. Ласково, но скомандовала.

Он неверными руками напялил домашний наряд и выполнил приказ, плывя в сладком изнеможении.

— Послушай… почему?

Она проглотила кусок и улыбнулась ему.

— Я что… нравлюсь тебе?..

— Кокетка, — сказала она. — А что, такой мужчина, как ты, может не нравиться женщине?

— Да чем, собственно?.. — Он добросовестно осмотрел себя взором глаз и взором мысленным, и пожал плечами.

— В тебе масса мужества, которое только и жаждет реализации, — пояснила она. — И настоящая женщина это всегда чувствует. А этому, знаешь, очень трудно противиться.

Володя сглотнул.

— У меня никогда в жизни так не было, — сказал он.

— У меня тоже, — с некоторым укоризненным назиданием прозвучал ответ.

Она взглянула на настенные часы и встала уходить, и он ее не удерживал, а даже воспринял предстоящий уход с благодарностью, потому что до прихода дочери оставалось минут десять, пожалуй.

— Телефон дай, — попросил он в прихожей.

— Не надо, — покачала она головой.

— Почему?!

— Это было так хорошо… и неожиданно… как сказка… так в жизни даже не бывает…

— Я не могу больше не увидеть тебя!!! — Он был опять сбит с ног, ошарашен, смят.

— Ну что ты, — она ласково поцеловала его в щеку. — У тебя, конечно, много женщин… ты донжуан, ловелас, бабник, трахальщик, что там еще…

— Нет!!! — закричал Володя.

— Не смеши меня, милый, я не девочка. Будем это считать просто приключением. Но это было самое замечательное приключение в моей жизни, — с искренностью и страстью прошептала она.

— Ты мне позвонишь?

— Не надо.

— Почему?!

— Потому что еще одна такая встреча — и я не смогу без тебя жить. За эти несколько часов все во мне перевернулось, понимаешь? У женщин это не так, как у мужчин.

— У меня тоже перевернулось!

— У тебя семья. Дети.

— Я все равно уеду! — вырвалось у него.

— Куда?

— В Америку! — отчаянно выдал он.

— Говорят, там женщин еще больше, чем здесь, — улыбнулась она и открыла дверной замок. — Мне пора бежать, милый.

И только тут он спохватился:

— Но куда же ты… так?..

Она махнула рукой:

— Схвачу машину… ничего, не простужусь. — И, выскользнув из его объятий, исчезла, защелкнув за собой дверь.

Володя добрел до постели и рухнул в полубессознательном состоянии. Он щипал себя и мотал головой, но на столе стояли две чашки, и два стакана, и окурки в пепельнице были тонкие, коричневые, и ныло тягуче и сладко внизу живота.

Окурки. Он взглянул на часы и стал быстро прибираться, успев даже постелить чистую простынь: «Был жар, вспотел…»

Ну, пот-то высох, и был смыт душем, и видение рядом под душем колыхалось помрачающе; а вот жар не вовсе исчез, прижился в глубине, как рдеющий уголь под пеплом и золой, способный в любой миг дать пламя, яркое, с треском, только раздуй его.

Пришло вдруг письмо от однокашника из Штатов. Однокашник расписывал прелести своего житья и осведомлялся с иезуитской вкрадчивостью, насколько счастливо Володя живет, не мрет ли еще с голоду Питер, и не задумывался ли его старинный друг (вот те раз! ужели друг? а в общем и верно друзьями вроде были — так показалось Володе сквозь ностальгическую дымку годов) насчет сменить место пребывания, рвануть в большой мир?

Володя перечитывал письмо, запивал информацию портвейном, всю суррогатную мерзость которого вдруг явственно ощутил, словно сам побывал в пресловутом «большом мире» и контраст тамошнего и нашего пойла ушиб его, и бетонная мрачность боролась в нем с огненными выбросами надежды.

Уверенность в себе кристаллизовалась в нем, странным образом одновременно увеличивая и мнительность, но мнительность эта была какая-то отстраненная: он изучающе ловил взгляды детей, и ему определенно казалось, что его несчастность распространилась и на них, он обделил их радостями жизни, и они только терпят его, тяготясь.

А в институте замдиректора при встрече виновато вздохнул и посочувствовал: скверно выглядите, не развернуть вам здесь своих возможностей… да что поделать, приличных вакансий не предвидится, более того — реорганизация, экономическая самостоятельность, сокращение штатов, поскольку профиль сужается… так что если вас куда-нибудь приглашают, будем рады, не стесняйтесь!..

Жена при очередном скандале (муж стал выдержаннее, высокомерен стал даже — крепковат, еще смеет таким быть!) отрезала прямо: так дальше жить нельзя, это не жизнь, — надо что-то решать. Он мысленно ухватился за эту фразу, как за брошенный ему спасательный круг (сама толкнула!).

Но это был еще не толчок — так, легкое колыхание, лишь слабое предвестие землетрясения. Каковое и не замедлило разразиться.

— Володя, обсчет нулевого цикла по проекту УЛАН-2 можете сейчас срочно занести? — позвонил на его этаж замдиректора.

— Но вы же знаете, я работаю над этим дома… и творческий день мне под это и дан.

— Да, помню. Дело срочное, тут заказчик позвонил, вылетает. Вот что — возьмете мою машину, шофер сейчас спустится, быстренько домой — и обратно. И прошу в… в половине первого, успеете, ко мне.

Открыв дверь квартиры, Володя был парализован странным звуком. Звук вошел игольчатым металлом в мозг его костей, и тело утеряло способность двигаться. Но слух кое-как действовал, и слух подсказал, что звук доносится из спальни.

Мысли рванули с отрывистой скоростью пулеметной очереди. Что он открыл дверь не к себе. Но — вешалка в коридоре: их вещи. И еще что-то. Вроде плаща. Незнакомого. Или куртки. Чужой. Что — сын еще слишком юн; ах подлец! Нет… Кто здесь?! Марина?! С кем? Чушь… Но… Не может быть!!! А почему, собственно, не может… Удар ножом в живот: жена; и одновременно — печальное уважение к ней: значит, она может быть и такой, она может, только не с ним, а он не знал; и смертная тоска; и страх; и растерянность; и праведная бешеная злоба; и поразительное облегчение — значит, не больно-то он ей и нужен…

Он обнаружил, что может дышать, и что ноги его держат. А руки лезут в карманы, достают сигареты и спички, правая вставила сигарету в рот и чиркнула спичкой по коробку, который держит левая. Он затянулся, подумал, выпустил дым, подумал, ощутил свое лицо, подумал, придал ему спокойно-суровое или, по крайней мере, сколько-то живое выражение, что плохо удалось при одеревенелости всех мышц, и лицевых тоже, — и стал переставлять ноги попеременно таким образом, чтобы двигаться в спальню.

Дверь была приоткрыта, и стоны и рычание достигали верхних нот. Володя, не зная зачем, трижды постучал сильно в дверь и распахнул ее, встав на пороге в позе средней между статуей Командора и абстрактной скульптурой.

Произошло именно то, что в драматургии именуется немой сценой. Выразительность сцены заставила бы позеленеть от зависти любого знаменитого режиссера. Откровенность же сцены сией была вполне в духе нашего смелого времени.